Он пытался диктовать мне, когда заняться стиркой, зайти к соседям на чашку кофе, что приготовить детям на обед. Я с ним ссорилась, но он не отставал. Со своей стороны он ничем не помогал по дому.
Множество раз я жаловалась Махмуди на бесцеремонность Резы. Но поскольку Махмуди не был свидетелем самых неприятных эпизодов, то советовал мне потерпеть.
– Это ненадолго, – говорил он, – пока он не найдет себе работу. Он же мой племянник. Я обязан ему помогать.
Мы с Махмуди были заняты поисками недвижимости, с тем чтобы выгоднее вложить деньги и сократить выплату налогов. Благодаря этим поискам у нас установились дружеские отношения с одним из самых крупных банкиров в городе. И я уговорила его пригласить Резу на собеседование, с тем чтобы принять на работу.
– Они предложили мне должность кассира, – недовольно бросил Реза, вернувшись с собеседования. – Я не собираюсь служить кассиром в банке.
– Многие были бы рады получить такую работу, – сказала я, возмущенная таким гонором. – С этого места можно постепенно продвигаться наверх.
И тут Реза произнес многозначительную фразу, которую я сумела понять лишь годы спустя, когда вполне осознала психологию иранского мужчины, в частности мужчины из семьи Махмуди.
– В этой стране я не соглашусь ни на какую другую должность, кроме как президента компании.
Его вполне устраивало жить за наш счет в ожидании, когда какая-нибудь американская компания наконец додумается вверить себя в его руки.
А тем временем он загорал на пляже, читал Коран, молился и стремился контролировать каждый мой шаг. Когда эти обязанности его утомляли, он ложился подремать.
Недели его тягостного пребывания превратились в месяцы, и я потребовала от Махмуди что-то предпринять.
– Или он, или я! – сказала я наконец.
Всерьез ли я поставила этот ультиматум? Вероятно, нет, но мой расчет строился на любви Махмуди ко мне, и я не ошиблась.
Бормоча что-то на фарси – явно проклятия в мой адрес, – Реза съехал на свою квартиру… оплачиваемую Махмуди. Вскоре после этого он вернулся в Иран, чтобы жениться на своей двоюродной сестре Ассий.
С исчезновением Резы мы сможем вновь вернуться к нашей благополучной и счастливой жизни, думала я. Мы с Махмуди были разными людьми, но я знала, что брак предполагает компромисс. И не сомневалась, что со временем все наладится.
Я старалась сосредоточиться на положительных сторонах жизни. А в ней и вправду было столько прекрасного. Наконец-то я нашла то самое нечто, к которому всегда стремилась.
Разве могла я знать тогда, что где-то на востоке, за 10 тысяч миль зреет враждебная буря, которая разрушит мой брак, бросит меня в темницу и поставит под угрозу не только мою жизнь, но и жизнь моей еще не родившейся дочери.
Мы были женаты уже полтора года, когда вскоре после новогоднего праздника 1979 года Махмуди купил себе дорогой коротковолновый транзистор с наушниками. Он мог принимать программы чуть ли не со всего света. Внезапно у Махмуди пробудился интерес к «Радио Ирана».
Тегеранские студенты организовали целый ряд антиправительственных демонстраций. Подобные волнения происходили и раньше, но эти носили более серьезный и массовый характер. Из своей парижской ссылки аятолла Хомейни осуждал западное влияние вообще и шаха в частности.
Сообщения, которые Махмуди слушал по радио, зачастую противоречили вечерним теленовостям. И Махмуди заподозрил американских журналистов в необъективности.
Когда шах бежал из Ирана, а аятолла Хомейни на следующий же день с триумфом вернулся на родину, Махмуди устроил праздник. Он привел в дом несколько десятков иранских студентов, не предупредив меня заранее. Они засиделись у нас допоздна, оглашая мой американский дом возбужденными беседами на фарси.
Революция в Иране сопровождалась революцией у нас в доме. Махмуди принялся отправлять исламские молитвы с таким благочестивым рвением, какого я никогда в нем раньше не замечала. Он делал пожертвования в пользу различных шиитских группировок.
Не посоветовавшись со мной, он выбросил наши изрядные запасы спиртного, которые мы держали для частых гостей. Из-за этого к нам реже стали заходить наши американские друзья, а вскоре своими разговорами Махмуди отвадил от дома и трезвенников. Махмуди поносил американских журналистов, называя их лгунами. В течение следующих нескольких месяцев студенты систематически использовали наш дом как место встреч. Они создали так называемую «Группу обеспокоенных мусульман», которая наряду с прочими акциями составила письмо, адресованное средствам массовой информации, следующего содержания:
Именем Бога, щедрейшего и милосерднейшего.
Сегодня в Соединенных Штатах ислам является одним из наиболее искаженных понятий. Тому есть несколько причин: 1) извращение средствами массовой информации фактов, касающихся Исламской Республики Иран, 2) нежелание правительства США строить отношения с мусульманскими странами на справедливой основе, 3) неприятие христианским миром ислама и его последователей.
Средства массовой информации оказывают огромное влияние на умы американских граждан. Вечерние новости, газеты и еженедельные периодические издания являются единственным источником для формирования общественного мнения в Америке. Материалы, предлагаемые средствами массовой информации, есть не что иное, как откровенная пропаганда – подтасовка фактов исключительно в интересах США. В результате чего международные события нередко преподносятся в ложном свете.
Последним примером подобного искажения международных событий может служить информация об Исламской Республике Иран. Народ Ирана сверг шаха и единодушно одобрил создание Исламской Республики. Недавно мы узнали о восстаниях курдов в Иране. Если курды боролись за самоуправление, то почему же в этой борьбе принимали участие израильские, русские и иракские солдаты?
Исламская революция в Иране доказала, что иранцы выступают против внешней политики, проводимой США, но не против американского народа. Мы призываем вас более критически относиться к вашим средствам массовой информации. Поддерживайте связь с иранскими мусульманами, которые в курсе нынешнего положения дел в стране.
С благодарностью,
Группа обеспокоенных мусульман.
Корпус-Кристи, штат Техас.
Чаша моего терпения переполнилась. Я вступилась за свою страну, осуждая родину Махмуди. Беседы между нами приобрели характер жарких споров, что было несвойственно нашему идиллическому союзу.
– Надо объявить перемирие, – в отчаянии предложила я. – Нам противопоказаны разговоры о политике.
Махмуди согласился, и какое-то время мы мирно сосуществовали. Но я перестала быть для него центром мироздания. Ежедневные проявления его любви исчезли. Теперь он, казалось, был женат не на мне, а на своем транзисторе и на десятках газет, журналов и прочих пропагандистских изданий, которые он вдруг начал выписывать. Некоторые из них выходили на персидском, некоторые – на английском языке. Иногда, когда Махмуди не было поблизости, я их проглядывала, и всякий раз меня неприятно поражала степень озлобленности содержащихся в них нападок на Америку.
Махмуди отозвал документы на получение американского гражданства.
Временами в моем сознании всплывало слово «развод». Я ненавидела его и боялась. Когда-то я уже прошла этот путь, и мне вовсе не хотелось возвращаться к его началу. Развод с Махмуди означал бы отказ от образа жизни, который я сама не могла себе обеспечить, и разрыв супружеских отношений, основанных – я по-прежнему в это верила – на взаимной любви.
Кроме того, тут оказалось, что я беременна, и эта альтернатива отпала сама собой.
Чудесное известие образумило Махмуди. Теперь он гордился не политикой Ирана, а будущим отцовством. Он вернулся к милой привычке чуть ли не каждый день дарить мне подарки. Как только я облачилась в просторные платья, он стал демонстрировать мой живот всем подряд. Он сделал сотни моих фотографий и уверял, что беременность меня необыкновенно красит.
