Джо и особенно шестилетний Джон восприняли эту идею с энтузиазмом.

Накануне свадьбы Джон сказал мне:

– Мама, я не знаю, смогу ли я жить с Махмуди.

– Почему? – спросила я.

– Он приносит мне столько конфет. У меня будут болеть зубы.

Он произнес это так серьезно, что я рассмеялась. Махмуди ассоциировался у него со сладостями и приятным времяпрепровождением.

Однако, помимо всех прочих логических доводов, главным и бесспорным основанием для нашего супружества осталось то, что мы с Махмуди любили друг друга. Оставить Махмуди, отпустить его одного в Корпус-Кристи, а самой вернуться к весьма унылому существованию среди рабочих в центральном Мичигане было немыслимо.

Итак, 6 июня 1977 года в хьюстонской мечети мы сочетались браком; свадебная церемония была тихой и скромной. После того как на английском и на фарси были произнесены надлежащие слова, Махмуди превратил меня в свою королеву и окружил благоговейной любовью.

Он осыпал меня цветами, подарками и постоянно преподносил приятные сюрпризы. По почте я могла получить нарисованную им открытку или признание в любви – слова были вырезаны из газеты и наклеены на бумагу. Махмуди получал особое удовольствие, нахваливая меня своим друзьям. На одном из ужинов он вручил мне огромный трофей – золотую с голубым ленту, где я именовалась «самой восхитительной женой в мире». Пополнилась и моя коллекция музыкальных шкатулок. Он задаривал меня разнообразными книгами, и всякий раз на книге была нежная надпись. Не проходило дня, чтобы он снова и снова не выражал мне свою любовь.

Что касается его специализации, то сразу стало очевидно, что Махмуди сделал мудрый выбор. Анестезиология является самой прибыльной из всех отраслей медицины, при этом Махмуди не перетруждался. Он возглавлял группу «Сертифайд реджистред нерс анестетикс», что позволяло ему вести трех-четырех больных одновременно и взимать стандартную, чрезвычайно высокую плату. Его дни не были перегружены. С утра он должен был явиться в больницу на операцию, но к полудню, как правило, уже возвращался домой. Ему не нужно было отсиживать свои часы в кабинете, а срочные вызовы они делили пополам с напарником.

Будучи выходцем из иранской элиты, Махмуди с легкостью усвоил роль преуспевающего американского доктора. Мы купили просторный, красивый дом в элегантном районе Корпус-Кристи, где жили врачи, дантисты, адвокаты и представители прочих престижных профессий.

Махмуди нанял горничную, что освободило меня от наиболее тяжелых обязанностей по дому, и мы нашли практическое применение моим организаторским навыкам и знаниям в области менеджмента.

Мои дни были заполнены приятной работой – я выписывала счета пациентам и вела бухгалтерию Махмуди, – которую я сочетала с приятными хлопотами по дому и заботой о семье.

Благодаря горничной я могла всецело сосредоточиться на своем любимом занятии – кулинарии.

Мы довольно часто принимали гостей, отчасти потому, что нам это доставляло удовольствие, а отчасти потому, что социальные контакты – неотъемлемая часть карьеры врача. До нашего приезда в Корпус-Кристи второй анестезиолог надрывался на работе. Он был рад, что теперь у него появился напарник, но врачи народ честолюбивый, и потому присутствие Махмуди породило здоровый дух соперничества. Несмотря на всю нашу занятость, мы считали необходимым закрепить деловые отношения посредством частого общения вне работы. Среди врачей, составлявших наш круг общения, были как американцы, так и представители других национальностей, которые, подобно Махмуди, приехали в Соединенные Штаты с целью получить образование и заняться медицинской практикой. Здесь были индусы, арабы, пакистанцы, египтяне и прочие иммигранты. Вместе мы с удовольствием знакомились с различными культурными традициями, и я прослыла специалисткой по иранской кухне.

Работа в больнице с другими женщинами-помощницами служила еще одним способом подружиться с женами врачей.

Кроме того, мы стали душой общества и в другой социальной сфере. Дело в том, что расположенный поблизости Техасский университет Эй-энд-Эм был самым популярным среди иранских студентов. Мы часто приглашали их к себе и, как члены Исламского общества Южного Техаса, устраивали приемы в дни иранских и мусульманских праздников. Я была рада, что Махмуди наконец-то нашел золотую середину между прошлым и настоящим. Он упивался своей ролью американского врача и старшего наставника более юных сограждан.

Лучшим доказательством того, что Махмуди американизировался, служил следующий факт: он подал документы на получение гражданства США. В анкете наряду с другими вопросами были и такие:

Одобряете ли Вы Конституцию США и форму правления в Соединенных Штатах?

Готовы ли Вы присягнуть на верность Соединенным Штатам?

Если того потребует закон, готовы ли Вы нести службу в армии Соединенных Штатов?

На все вопросы Махмуди ответил утвердительно.

Мы часто путешествовали, несколько раз были в Калифорнии и Мексике. Мы с Махмуди не пропускали ни одного медицинского семинара или конференции, оставляя Джо и Джона с круглосуточной няней. Налоговые правила позволяли нам наслаждаться комфортом хороших отелей и ресторанов – списывая расходы как командировочные. В любую деловую поездку я брала с собой конверт, куда складывала все счета и квитанции, документально подтверждая каждый наш шаг.

Временами от этих потрясающих перемен в моей жизни я буквально теряла голову. И хотя у меня не было службы как таковой, я была занята больше, чем когда-либо. Я купалась в деньгах, привязанности, любви, граничившей с поклонением, – чего еще желать?

Изначально наш брак был отягощен некоторыми проблемами, и изначально мы предпочитали их замалчивать. Если изредка между нами и возникали явные разногласия, то, как правило, на почве наших культурных различий.

Эти мелкие – с точки зрения Махмуди – размолвки приводили его в неподдельное замешательство. Например, когда в Корпус-Кристи мы пришли в банк, чтобы открыть счет, он написал на бланке только свое имя.

– Что это значит? – спросила я. – Почему ты не вписал сюда меня?

Он искренне удивился.

– Мы не вписываем женщин в банковские счета, – сказал он. – У иранцев это не принято.

– Здесь не Иран, – возразила я. – И ты должен вести себя как американец.

После короткого спора Махмуди уступил. Ему попросту не пришло в голову, что у нас все общее.

Что меня раздражало, так это его собственническое отношение ко мне – я была чем-то вроде его личной чековой книжки. Если мы находились в комнате, где было много народу, я должна была всегда быть возле него. Он либо обнимал меня за плечи, либо крепко держал за руку, словно боялся, что я сбегу. С одной стороны, подобное внимание мне льстило, с другой – досаждало.

Теперь из маминого приятеля Махмуди превратился в отчима, и эта роль ему тоже не вполне удавалась. Его отношение к детям было типично иранским – от Джо и Джона требовалось беспрекословное послушание. Для Джо, которому исполнилось одиннадцать и который уже стремился к самостоятельности, это было особенно тяжело. Ведь до сих пор Джо был за старшего мужчину в семье.

Но конечно же, главной причиной наших трений в то время был Реза. Когда Реза учился в Уэйнском государственном университете в Детройте, он какое-то время жил на квартире Махмуди. Незадолго до первой годовщины нашей совместной жизни Реза получил степень магистра экономики, и Махмуди предложил ему пожить у нас в Корпус-Кристи, пока он не подыщет себе работу.

Стоило Махмуди уйти из дому, как Реза принимался играть роль хозяина и господина, пытаясь командовать мной и детьми, требуя, чтобы мы ему безоговорочно подчинялись. Вскоре после его приезда ко мне на чашку чаю зашли подруги. Реза молча сидел вместе с нами, явно запоминая каждое слово, чтобы потом доложить Махмуди о наших вольностях. Не успели мои гости уйти, как Реза велел мне мыть посуду.

– Я вымою посуду тогда, когда сочту нужным, – огрызнулась я.