– Бомбят собравшихся на праздничную молитву! – воскликнул Махмуди.

На экране толпа правоверных в панике бросилась врассыпную. Затем появилась панорама неба, действительно потемневшего от иракских самолетов. В результате взрывов в гуще толпы образовывались зияющие пустоты.

– Там Баба Хаджи, – напомнил мне Махмуди. Он всегда ходил по пятницам на площадь.

В центре Тегерана царила сумятица. Телекорреспонденты не могли сказать ничего вразумительного о количестве жертв, но расчет Ирака был точен – в данном случае он одержал победу как в моральном, так и в физическом смысле.

Семья с нетерпением ждала возвращения Баба Хаджи. Пробило два, затем два тридцать. К этому времени Баба Хаджи всегда уже бывал дома.

Амех Бозорг, не теряя времени, облачилась в траур и, скорбно завывая, стала рвать на себе волосы. Она заменила цветную чадру на белую и, усевшись на пол, принялась, плача и голося, нараспев читать Коран.

– Сумасшедшая, – отозвался Махмуди о своей сестре. – Все, что нам остается, – это ждать. Ведь она еще не получила известия о его смерти.

Родственники по очереди выбегали на улицу посмотреть, не идет ли глава семьи. Час за часом проходили в напряженном ожидании под ритуальный плач Амех Бозорг. Казалось, она упивается своей новой ролью вдовы мученика.

Было без малого пять, когда Фереште вбежала в дом с радостной вестью.

– Идет! Пешком идет по улице.

Весь клан собрался у дверей, приветствуя Баба Хаджи. Он же медленно и безмолвно вошел в дом, опустив глаза долу. Родственники расступились, дав святому путь. Вся его одежда была забрызгана кровавым месивом. Ко всеобщему удивлению, он прямиком прошел в ванную, чтобы принять душ.

Спустя некоторое время Махмуди поговорил с ним, после чего сказал мне:

– Он жалеет, что его не убили. Он хотел бы принять смерть мученика, как и его брат.

В отличие от остальных членов семьи Махмуди не проявлял безрассудной отваги. Он смертельно боялся. По мере того как для жителей Тегерана война становилась реальностью, органы гражданской обороны издали новые инструкции. Во время налета каждый должен был укрыться в убежище, то есть в крытом помещении на первом этаже. Мы опять перебрались в спальню, где даже во сне ждали звука ненавистной сирены, заслышав который бежали вниз, под лестницу.

Там, даже перед Резой и Маммалем, Махмуди не мог скрыть своего страха. Он плакал от ужаса. Дрожал от беспомощности и испуга. После чего пытался реабилитироваться, понося американцев, однако с каждым налетом его пыл убавлялся.

Иногда мы встречались взглядами, и я читала в его глазах понимание. Махмуди знал, что мы оказались в этой заварухе по его вине, но не знал, как из нее выпутаться.

Раз в году каждый иранец принимает ванну.

Это событие происходит по случаю персидского Нового года (норуза) – двухнедельного праздника, во время которого все домохозяйки наводят в доме относительную чистоту и порядок. Праздника норуз с нетерпением ждут владельцы обувных магазинов, так как каждый иранец покупает по этому случаю новую пару обуви. В течение двух недель из-за бесконечных семейных ужинов, чаепитий и приемов люди почти не работают. В строго установленной очередности – по старшинству в семейной иерархии – тот или иной родственник открывает двери своего дома для гостей.

Норуз отмечается двадцать первого марта, в первый день весны. В тот вечер мы собрались вместе с семьями Резы и Маммаля вокруг «хафт син» (семь «с») – софрэ, уставленного символическими блюдами, название каждого из которых начинается с буквы «с». Все мы не сводили глаз с яиц, лежавших на зеркальце. По персидской легенде, земля покоится на роге быка и каждый год он перебрасывает ее с одного рога на другой. Момент наступления персидского Нового года определяется по яйцам на зеркальце – когда бык меняет рог, яйца подрагивают.

Это и есть начало календаря – подобно 31 декабря в Америке. Не отрывая глаз от яиц, мы ждали, когда солнце достигнет созвездия Овна.

Внезапно погас свет, и сигнал воздушной тревоги возвестил о приближении вражеских самолетов. Мы бросились вниз, под лестницу, и в очередной раз пережили ужас бомбежки. В этот новогодний день яйца наверняка дрогнули.

Но, несмотря на налеты, жизнь продолжалась – угроза бомбежек не заставила иранцев отменить праздники. Череда семейных приемов началась, как и полагается, на следующий день, и, разумеется, первым в нашей светской одиссее стал дом патриарха клана и его жены. Реза, Ассий, Мариам, Мехди, Маммаль, Нассерин, Амир, Махмуди, Махтаб и я втиснулись в машину Маммаля и покатили к дому Амех Бозорг праздновать крупное событие. У меня было отнюдь не праздничное настроение.

Не успели мы переступить порог, как долгоносая сестра Махмуди выбежала нам навстречу. Взвизгнув от восторга, она повисла у брата на шее, осыпая его поцелуями. Затем нежно обняла Махтаб. Когда черед дошел до меня, я инстинктивно подтянула русари так, чтобы ее губы не коснулись моей щеки.

По случаю открытия праздничного сезона Амех Бозорг для всех приготовила подарки. Махмуди достался дорогой письменный стол и книжный шкаф с раздвижными стеклами. Махтаб получила сшитое на заказ платье из натурального шелка из Мекки. Амех Бозорг долго и радостно суетилась, раздавая дорогостоящие подарки всем, кроме меня. Махмуди не обратил на это внимания, а мне было безразлично.

В стенах моей бывшей тюрьмы я целый день чувствовала себя глубоко несчастной. Никто не утруждался, да и не осмеливался заговорить со мной по-английски. Махтаб жалась ко мне, опасаясь, как бы ее не оставили одну с Амех Бозорг.

Утомительные увеселения продолжались изо дня в день. Как-то утром – в течение дня мы должны были нанести визиты в несколько домов – я надела терракотовый шерстяной костюм с пиджаком длиной в три четверти, который вполне можно было принять за пальто. На ноги я натянула плотные носки, а голову покрыла русари.

– Поверх этого костюма обязательно надевать манто! – спросила я Махмуди.

– Конечно, нет, – ответил он. – Если специально не приглядываться, то пиджак от манто не отличишь.

Маджид возил нас от одних родственников к другим, у которых мы непременно должны были появиться. Но на вторую половину дня у него были свои планы, и потому Махмуди, Махтаб и я отправились к аге и ханум Хаким на такси.

Когда мы вышли от них, уже темнело. Надо было пройти пешком несколько кварталов до магистральной улицы и там поймать такси. Машины сплошным потоком проносились мимо.

Вдруг у обочины резко затормозил белый фургон «ниссан», за ним – белый «пакон». Из «ниссана» выскочили четверо бородачей в форме грязновато-оливкового цвета – пасдар. Один из них схватил Махмуди, остальные направили на него ружья. Одновременно ко мне бросилось четверо женщин в черных чадрах – женская униформа пасдара, – что-то крича мне в лицо.

Я знала – все дело в моем терракотовом костюме. Мне следовало надеть манто.

Мужчины поволокли Махмуди к «ниссану», он инстинктивно сопротивлялся, вопя что-то на фарси.

Засадите его в тюрьму! – ликовала я про себя. Засадите в тюрьму!

Махмуди довольно долго выяснял отношения с мужской половиной пасдаровцев, в то время как женщины громогласно награждали меня персидскими эпитетами. Затем все они вскочили в свои машины и укатили прочь, так же неожиданно, как и появились.

– Что ты им сказал? – спросила я.

– Сказал, что ты здесь в гостях и не знаешь правил.

– Ты же сам разрешил мне остаться в одном костюме.

– Я был не прав, – признал Махмуди. – С сегодняшнего дня будешь появляться на улице либо в манто, либо в чадре. – Тут он попытался восстановить поруганное достоинство. – Теперь ты знаешь правила, – рявкнул он. – Так что больше не попадайся.

И вот к концу недели настала очередь Маммаля и Нассерин принимать гостей. Мы с Нассерин убрали дом. Махмуди и Маммаль съездили на рынок и накупили свежих фруктов, сладостей и орехов. Мы заварили целую цистерну чая. В течение дня к нам могли нагрянуть сотни гостей.