Моя дочурка дремала на сиденье у иллюминатора в самолете компании «Бритиш Эйруэйз», ее рыжеватые кудри, обрамлявшие лицо, в беспорядке рассыпались по плечам. Их еще ни разу не стригли.

Было третье августа 1984 года.

Малышку изнурила долгая дорога. Мы выехали из Детройта в среду утром, а сейчас, когда наше путешествие близилось к концу, занимался рассвет – наступала пятница.

Мой муж Махмуди оторвался от лежавшей у него на коленях книги. Он водрузил очки на лоб, увеличенный залысинами.

– Ты бы начинала готовиться, – сказал он.

Отстегнув ремень, я взяла сумочку и по узкому проходу направилась в туалет, расположенный в хвосте самолета. Стюардессы уже собирали мусор и делали все, что положено перед посадкой.

Я допустила ошибку, призналась я себе. Если б только можно было сойти с самолета прямо сейчас! Я заперлась в туалете и взглянула на себя в зеркало – на меня смотрела до смерти напуганная женщина. Мне только что исполнилось тридцать девять лет – к этому возрасту следовало бы научиться устраивать свою жизнь. Как же я могла потерять контроль над ситуацией? – недоумевала я.

Я подправила косметику, стараясь сосредоточиться на том, чтобы выглядеть как можно лучше. Хоть я здесь и вопреки своей воле, ничего не поделаешь – надо держаться. Возможно, эти две недели пролетят быстро. А когда мы вернемся в Детройт, у Махтаб начнутся занятия в подготовительном классе пригородной школы, где обучение велось по методике Монтессори. Махмуди с головой уйдет в работу. Мы примемся за устройство нашего прекрасного дома. Надо только пережить эти две недели, твердила я себе.

Я порылась в сумочке в поисках плотных черных колготок, купленных по настоянию Махмуди. Натянув их, я оправила юбку строгого темно-зеленого костюма.

Еще раз взглянув на себя в зеркало, я решила, что не стану поправлять прическу. К чему эти старания? Я надела на голову плотный зеленый шарф – Махмуди сказал, что я должна проделывать это всякий раз, выходя из дому. Завязала шарф под подбородком и превратилась в старуху крестьянку.

Как быть с очками? По-моему, они мне не особенно идут. Однако в данном случае надлежало выбрать, что для меня важнее – понравиться семейству Махмуди или получше рассмотреть эту многострадальную страну? И я решила не снимать очки, тем более что шарф уже и так все испортил.

Я вернулась к своему креслу.

– Я вот что думаю, – сказал Махмуди. – Нам бы надо спрятать американские паспорта. Иначе их могут отобрать.

– Как же быть? – спросила я. Махмуди помолчал.

– Поскольку ты американка, то обыскивать будут твою сумочку. Паспорта возьму я. Меня-то вряд ли будут обшаривать.

Вероятно, муж был прав – у себя на родине он принадлежал к знатному роду, о чем свидетельствовало, в частности, его имя. Персидские имена очень многозначны, и полное имя Махмуди – Саид Бозорг Махмуди – о многом могло сказать любому иранцу. Саид – религиозный титул, указующий на то, что его носитель – как по отцовской, так и по материнской линиям – является прямым потомком Магомета. В доказательство Махмуди мог показать сложное генеалогическое древо, составленное на фарси. Родители нарекли его Бозоргом в надежде на то, что он оправдает заложенный в этом слове смысл: великий, достойный, благородный. Когда-то род носил фамилию Хаким, но Махмуди родился как раз тогда, когда шах издал указ, запрещающий подобные мусульманские имена, и отец мальчика сменил фамилию – в фамилии Махмуди корни скорее персидские, чем арабские. Происходит она от слова «Махмуд» – прославленный.

К престижу фамилии добавлялся еще и престиж его диплома. Несмотря на то, что соотечественники Махмуди ненавидят американцев, они преклоняются перед американской системой образования. Как врач, прошедший профессиональную подготовку в Америке, Махмуди, несомненно, принадлежал к элите иранского общества.

Я извлекла из сумочки паспорта и отдала их Махмуди. Он спрятал их во внутренний карман пиджака.

Вскоре самолет пошел на посадку. Двигатели заметно сбавили обороты, и самолет стал резко снижаться – я видела такое впервые.

– Здесь нужна быстрая посадка – из-за гор, которые окружают город, – объяснил Махмуди.

Самолет вибрировал от чрезмерной нагрузки. Махтаб проснулась и, охваченная внезапной тревогой, сжала мне руку. Она посмотрела на меня полными страха глазами.

– Все в порядке, – сказала я, – мы скоро приземлимся.

Зачем было мне, американке, лететь туда, где американцев ненавидят больше, чем любой другой народ на земле? Зачем было мне везти свою дочь в страну, ведущую непримиримую войну с Ираком?

Я тщетно пыталась отогнать от себя мрачные предчувствия, преследовавшие меня с тех самых пор, как племянник Махмуди Маммаль Годжи предложил нам отправиться в эту поездку. При условии, что в конце концов вы вернетесь к привычной, налаженной жизни, можно вынести двухнедельное пребывание где угодно. Но меня не покидало ощущение – хотя друзья и уверяли меня в его абсурдности, – что как только Махмуди привезет нас с Махтаб в Иран, то захочет оставить там навсегда.

Да никогда он этого не сделает, уверяли меня друзья. Махмуди стал настоящим американцем. Он прожил в Соединенных Штатах двадцать лет. В Америке как вся его собственность, так и медицинская практика, то есть и настоящее, и будущее. С какой стати ему возвращаться к прошлому?

На уровне здравого смысла эти аргументы казались убедительными, но никто, кроме меня, не знал, сколь противоречива натура Махмуди. Будучи любящим мужем и отцом, Махмуди порой проявлял удивительную черствость по отношению к своей семье. Обладая блестящим умом, не был чужд темных предрассудков. В нем уживались обе культуры – восточная и западная, – но даже сам он не смог бы сказать, которая из них главенствовала в его жизни.

У Махмуди были все основания вернуться вместе с нами в Америку после двухнедельного отпуска. Равно как и все основания силой удержать нас в Иране.

Если я предвидела столь чудовищный исход, то как же могла согласиться поехать?

Махтаб.

Первые четыре года своей жизни она была счастливым, общительным, жизнерадостным ребенком, нежно привязанным ко мне, к отцу и к своему кролику – дешевой сплющенной мягкой игрушке около четырех футов длиной, в белых горошинах на зеленом фоне. На ступнях у кролика были ремешки – Махтаб всовывала в них ножки и танцевала со своим любимцем.

Махтаб.

На фарси, официальном языке Исламской Республики Иран, это слово означает «лунный свет».

Но для меня Махтаб – свет солнца.

Когда шасси самолета коснулись земли, я посмотрела сначала на Махтаб, потом на Махмуди и окончательно поняла, что привело меня в Иран.

Мы спустились по трапу самолета под палящим, словно навалившимся на нас зноем тегеранского лета; когда мы шли по асфальту к автобусу, который должен был доставить пассажиров к зданию аэропорта, жара буквально пригибала нас к земле. А между тем было только семь часов утра.

Махтаб крепко держала меня за руку, вбирая в себя этот чуждый ей мир большими карими глазами.

– Мам, – прошептала она, – я хочу в туалет.

– Сейчас мы его найдем.

В зале прилета нас ожидало еще одно неприятное ощущение – удушливый запах пота, усугублявшийся жарой. Я надеялась, что нам удастся быстро отсюда выбраться, но здесь толпились пассажиры сразу с нескольких рейсов, и каждый из них норовил без очереди протиснуться к единственному окошку паспортного контроля, мимо которого только и можно было выйти из зала.

В этой давке нам тоже пришлось начать работать локтями. Я вела Махтаб впереди себя, ограждая ее от толпы. Со всех сторон раздавались визгливые крики. Мы обе взмокли от пота.

Я знала, что в Иране женщинам положено закрывать руки, ноги и лицо, тем не менее меня изумил вид всех служительниц аэропорта и большинства пассажирок – они были почти наглухо укутаны в чадру. Чадра представляет собой большой кусок материи в форме полукруга, который закрывает плечи, лоб и подбородок, оставляется лишь небольшое «окошко» для глаз, носа и рта. Похоже на одеяние средневековых монахинь. Наиболее благочестивые иранки оставляют открытым только один глаз. Женщины сновали по залу, волоча по нескольку сумок и чемоданов в одной руке, так как другой должны были придерживать чадру. Длинные черные полотнища, свисающие на грудь, мотались во все стороны. Больше всего меня изумило то, что именно чадру носить необязательно. Существуют и другие виды одежды, соответствующие жестким требованиям, предъявляемым к женскому туалету, однако, невзирая на немыслимую жару, мусульманки предпочитали это тяжелое покрывало. Какой же властью над ними обладают их общество и религия, размышляла я.