Джанни Джанни не ответил. Он внимательно изучил цифры и заплатил до последнего цента.
Потом подозвал Арокле и сказал:
— Держи.
И сунул ему в руку пол-лиры. После чего старик попросил врача, который был среди отдыхающих, проверить ему пульс.
— В полнейшем порядке, — сказал врач.
Джанни Джанни попросил прослушать его со всех сторон и, когда узнал, что со здоровьем у него все прекрасно, воскликнул:
— Проклятье!
Все молчали, ожидая разъяснений. Наконец, старик, по просьбе окружающих, рассказал следующее:
— Десять лет назад я получил небольшое наследство. Поскольку я на свете один-одинешенек, я решил все его проесть. Но, заботясь о завтрашнем дне, я разложил все так, чтобы денег мне хватило ровно до последнего дня моей жизни, и при этом не осталось ни одной непотраченной лиры. Я рассчитал, что проживу не дольше семидесяти лет; полученные деньги я распределил ровно до этого возраста, и так, день за днем, я потратил все состояние.
На некоторое время Джанни Джанни умолк, глядя в пустоту; потом закончил:
— Как видите, мой расчет оказался самонадеян: семьдесят лет мне наступило, деньги кончились…
— А вы все еще живы! — с тоской воскликнули слушатели, проникаясь душевной драмой старика.
Старик покачал головой и повторил угасшим голосом:
— А я все еще жив.
— Но почему же вы не оставили себе про запас?
— Почему? Да потому что если бы я умер раньше, эти деньги пропали бы зря. А я хотел попользоваться ими всеми. Но, повторяю, — конец денег и конец жизни не совпали, как я надеялся.
Джанни Джанни встал.
— Что мне теперь делать? — сказал он. — Куда мне идти? Что я буду есть завтра? Ничего я не знаю.
Он положил трубу, взял узелок со своими вещами, который носильщик снес вниз; пожал руку гостиничной прислуге, пришедшую проститься с ним у дверей коридора; поклонился бывшим товарищам по пансионату и медленно поплелся к выходу.
У выхода, порывшись в кармане, он обнаружил монету в десять центов. Вернулся.
— У меня осталось еще два сольдо, — произнес он, взял трубу, поднес ее ко рту и звонко затрубил среди сочувственного молчания присутствующих, пока Арокле трубу у него мягко, однако настойчиво не отнял.
Джанни Джанни вышел.
Было видно, как его согбенная годами фигура медленно пересекала дорогу.
Mors tua, vita mea[13]. Силач-гренадер коршуном набросился на инструмент и принялся дудеть, а в это время постояльцы направлялись к своим столам, поскольку прозвучал сигнал к завтраку.
Но нашлась добрая душа, пожалевшая Джанни Джанни. Это был Уититтерли — догнав несчастного долгожителя, он сказал ему:
— Послушайте, оставайтесь сегодня в пансионате за мой счет, а завтра… — Он собирался сказать: завтра поможет бог; но, не желая огорчать старика, закончил: — А завтра, будем надеяться, вы умрете.
Джедеоне пулей влетел в гостиницу и сказал супругам Суарес:
— Идемте в номер, мне нужно вам кое-что сказать.
Тем временем, поскольку стояла суббота, синьор Афрагола разослал своим постояльцам счет за неделю и заперся на два оборота ключа. Несколько мгновений спустя весь пансионат гудел у него под дверью. Силач-гренадер с трубой в руках подавал сигналы к битве. Афрагола ломал руки, вопрошая с тоской:
— Как же я смогу выйти вечером за продуктами?
И прислушивался к грозному шуму за дверью.
— Тут, — сказал он себе, — нужен такой маскарад, который донельзя напугает постояльцев, а меня сделает неузнаваемым.
Ему в голову пришла блестящая мысль.
— Я наряжусь гостиничным вором! — сияя, воскликнул он.
Он разрыл солидный запас своих маскарадных костюмов, и несколько минут спустя черная майка и маска сделали его неузнаваемым даже для самого тренированного глаза. Он вылез через окно в сад и осторожно вошел в гостиную в надежде незаметно выбраться из здания. Но, когда он проходил, постояльцы в страхе шарахались от него, и из уст в уста пробежало имя, наводившее ужас:
— Мистерьё… Мистерьё…
«Пока все неплохо», — подумал Афрагола. И чтобы успокоить народ и рассеять возможные сомнения, он сказал очень вежливым тоном, проявив феноменальную наглость:
— Да, господа. Я и есть Мистерьё. Но я не хочу никому причинить зла. Позвольте пройти.
И направился к выходу.
Однако при виде такого любезного гостиничного вора постояльцы воспрянули духом. Многие дамы сбегали в номера за альбомами и стали кричать, протягивая их лже-Мистерьё:
— Пожалуйста, автограф!
Фальшивого гостиничного вора эти легкомысленные создания окружили с радостными восклицаниями восхищения. Дамы пожирали его глазами. Силач-гренадер протянул ему альбом и ручку со словами:
— Вы не напишете какое-нибудь пожелание? Видите, здесь автографы самых знаменитых деятелей искусства и политики.
Афраголе некуда было деваться; он торопливо нацарапал:
Не будьте жестоки к ворам.
— Как прелестно! — воскликнули все.
И хотели предложить псевдо-Мистерьё выпить с ними чашечку кофе; а он, заметим, был сам не свой.
— Расскажите нам о каком-нибудь из своих дел, — стала умолять какая-то дамочка, — что-нибудь пикантное и одновременно ужасное.
— Да, — сказал силач-гренадер, — о какой-нибудь гостиничной проделке!
«Да уж! — подумал Афрагола, который был начисто лишен воображения. — Если я расскажу о своих гостиничных проделках, меня тут же узнают».
Он медленно заговорил:
— Однажды…
Но тут открылась входная дверь, и появилась стройная фигура другого гостиничного вора в черной майке.
— Ох… — сказал Афрагола, который страшно побледнел под своей маской, — дорогой коллега…
Пришедший не обратил на него внимания. Он обратился к Арокле:
— Могу я видеть синьора Мальпьери?
— Он в номере; о ком доложить?
— Мистерьё.
Взрыв бомбы произвел бы на постояльцев меньшее впечатление.
Афрагола упал на стул.
— Но, — сказала одна дама, показывая на него пришедшему, — вот Мистерьё.
Настоящий Мистерьё пожал плечами и бросился вверх по лестнице за Арокле. А тем временем силач-гренадер, заподозрив неладное, стал внимательно присматриваться к лже-Мистерьё; ему показалось, что под трико на одной из ягодиц у гостиничного вора торчит громадный нарыв.
— Друзья, — внезапно закричал он, хватая самозванца, — у него сумка для продуктов.
Постояльцам не нужно было других слов. Они набросились на несчастного и хорошенько бы его поколотили, оставив лежать без чувств на полу, если бы Афрагола, который по части ловкости мог бы поспорить с настоящим Мистерьё, не вверил свое спасение ногам.
Когда Арокле узнал о случившемся, он сказал:
— И вы туда же — переодеться гостиничным вором! Господи, да только так вас и можно узнать!
— Вы захватили отмычки? — спросил Джедеоне, когда Мистерьё вошел в номер к Суаресам.
— Разумеется.
— Тогда подождите минутку.
Он пошел звать Катерину, оставив вора в компании с супругами Суарес, которые, заметим попутно, отнюдь не чувствовали себя спокойными, хотя Мистерьё, чтобы не пугать их, даже снял свою маску. Послышались шаги Джедеоне, который возвращался с девушкой. Дверь отворилась, Катерина вошла и:
— Цветок в грязи! — воскликнула она, покачнувшись.
Мистерьё выронил из рук отмычки.
— Катерина! — пробормотал он.
— Кто-нибудь мне объяснит… — начал было Джедеоне, ошеломленно глядя на окружающих, изумленных не менее его, хоть и каждый по своей причине.
Мистерьё, к которому вернулось самообладание, жестом остановил Джедеоне.
— Вы, — сказал он старику, — не сказали мне, в чем состоит дело. — Он собрал отмычки, снова надел маску и добавил: — Я никогда не стану им заниматься. Всего хорошего, господа.
И исчез, оставив всех стоять в позах, которые они приняли бы, если бы за мгновение до того среди них взорвалась бомба.
