Вряд ли есть на свете пробуждение печальнее пробуждения потерпевших кораблекрушение. При свете утра их бедственное положение представилось им во всей своей неприглядности. Из всех номеров вместе со стуком передвигаемых тазов и плеска воды слышались вздохи и тоскливые голоса, стенавшие:

— Мой ключ! Где мой ключ?

Первыми вскочили с постели, разбуженные резкими звуками трубы Джанни Джанни, силач-гренадер и его товарищи. Силач, знавший историю Греции, пробормотал:

— Эти звуки трубы не дают мне спать.

Сделав утреннюю зарядку, он вместе с молодыми людьми перешел на террасу, где все шестеро в трусах совершили получасовую утреннюю пробежку, а после еще полчаса исполняли групповые упражнения для поддержания формы.

С самого раннего часа перед гостиницей собрались матросы с «Эстеллы», которые без устали громко кричали: «Ура синьору Мальпьери!» — чтобы напомнить ему о ключах. Так что Джедеоне пришлось выглянуть в окно, чтобы обратиться с речью к славному племени последователей Одиссея:

— Матросы с «Эстеллы»! Сохраняйте спокойствие и оставайтесь на своих местах! Будет сделано все, чтобы вернуть вам то, что вам причитается. Храня веру, ожидайте развития событий и возвращайтесь в приютившие вас дома.

— Ура! — закричали матросы. — Ура синьору Мальпьери!

И разошлись в самом веселом расположении духа.

Между тем, с рассветом возобновились пререкания в номере Суаресов. Было слышно, как добрый старик повторял в сотый раз:

— Дорогая моя, ну как тебе еще сказать? Я же не нарочно.

А между тем с него градом катил пот: он пытался надеть носок[7].

— Еще бы, — шумела жена, — ты сделал это нарочно.

На что миролюбивый старик отвечал:

— Кто умнее, тому и ключи в руки.

После того, как матросы разошлись, Джедеоне спросил у горничной:

— А где туалет?

— В ста метрах от гостиницы. Идите все время прямо. Через какое-то время увидите, что земля кончается, и начинаются голубые водные просторы. Там можете заниматься туалетом сколько хотите.

— Я говорю про туалет в гостинице, как это сказано в рекламном буклете.

— Я поняла, синьор. В буклете говорится как раз про морской туалет.

Джедеоне был в отчаянии.

— Что же мне делать? — стонал он. — Я привык каждое утро заниматься туалетом в доме, плавать всухую.

Если кому непонятно, «плавать всухую» означает лечь на дно ванны без воды и так лежать несколько минут.

— В таком случае, — ответила девушка, — я не знаю, что вам сказать.

Старик Мальпьери пошел вниз жаловаться. Перед дверью Дирекции уже стояла группа отдыхающих.

— А хозяин где? — спросил Джедеоне.

— Мы его ждем, — сказал силач-гренадер.

Джедеоне постучал костяшками пальцев и закричал:

— Можно?

— Минутку! — ответил голос Арокле изнутри.

Но время шло, а дверь Дирекции все не открывалась, и синьор Афрагола все не появлялся.

Дело в том, что наш герой заперся в каморке, где с помощью Арокле занимался, как и каждое утро, очередным переодеванием, чтобы иметь возможность выйти за покупками. Кабинет Дирекции был завален париками и фальшивыми бородами всех видов и цветов. На стенах висели всякого рода костюмы, а в углу возвышалась пирамида из шляп.

Постояльцы, ведомые силачом-гренадером, шумели под дверью, держа в руках чашки, наполненные кофе с молоком, и приговаривая:

— Отсюда он выйдет только силой.

Синьор Афрагола, стоя перед зеркалом, лепил себе большую родинку на щеку. Потом он вытер руки и спросил у официанта:

— А много ли прибыло сегодня утром новых гостей?

— Нет, — ответил Арокле, — постояльцев не прибавилось, но пришло много писем и даже несколько открыток.

Хозяин пожал плечами:

— Ну, это не одно и то же.

— Но, — сказал Арокле, — все ж таки хоть что-нибудь.

— Согласен, — пробормотал Афрагола.

А сам тем временем подреза́л кончиками ножниц фальшивую челку на лбу. Затем положил ножницы, взял обожженную затычку и начал рисовать себе большие круги под глазами.

— Как настроение гостей? — спросил он.

— Все еще очень возбуждены, — ответил Арокле, — из-за позавчерашних бифштексов, которые они узнали сегодня за завтраком, хоть те и были искусно замаскированы под котлеты. Но постепенно все приходит в норму, и можно надеяться, что сегодня их скушают в виде рыбы под майонезом.

— Бедняга-повар! — пробормотал Афрагола. — Он уже и сам не знает, что придумать. — Потом вздохнул и прибавил: — Хоть бы его похвалили, бедного старика! Повар — по-своему художник: его надо хвалить. Так нет же, все вечно недовольны! А чего они хотят за тридцать лир в день? Мои кости? Мало им костей стольких бедных животных? Они развлекаются, купаются в море, отдыхают, предаются иллюзии жизни в гостинице. Чего еще им нужно? А, Арокле?

— Конечно.

— Я им даю немного мяса. Для жизни нужно намного меньше.

— Еще бы!

— Рассказывают о несчастных исследователях, которые держались месяцами на одних галетах. И ведь кому сказать, что я занимаюсь этой профессией из чистого человеколюбия!

И это действительно было так. Несчастный Афрагола был страстным любителем содержать гостиницу, и для удовлетворения этой страсти он каждое лето тратил несколько миллионов.

Вдруг из сквера послышался крик горничной:

— Хозяин, хозяин, еще одно несчастье!

Афрагола выглянул в окно, держа в руке тюбик с гримом.

— Ради бога, что стряслось?

— У синьора Джанни Джанни плохо с сердцем, и он предупреждает, что кофе больше пить не будет.

— Ах! — простонал Афрагола. — Это была его единственная доплата сверх пансиона.

Вернувшись к зеркалу, он со вздохом примерил громадную курчавую бороду и спросил:

— А так меня узнают?

— Полагаю, что нет, — пробормотал официант, держа еще одно зеркало у него за затылком.

— Вы посмотрите только, до чего должен опуститься несчастный человек, — стонал Афрагола, — чтобы выйти на рынок за продуктами!

— Труднее всего сделать первый шаг, — сказал Арокле. — Самое главное — неузнанным преодолеть вестибюль. Как только окажетесь на улице, вы спасены.

— Все это хорошо, — стонал хозяин, — но так трудно, дорогой Арокле.

Арокле, услышав, как к нему обращаются по имени, спрятал от стыда голову. Но поскольку синьор Афрагола уже собирался выходить, он остановил его со словами:

— Нос, нос, синьор хозяин!

Синьор Афрагола нацепил фальшивый нос, говоря:

— Я чуть было не свалял дурака.

В самом деле, к несчастью, у него был чрезвычайно узнаваемый нос.

На улице отдыхающие горячились все сильнее.

— Смотрите, — говорил кто-то, — как бы он не проскользнул в окно.

— Не пройдет, номер 14 сторожит с улицы.

— Все выходы под контролем! — объявил силач-гренадер, предвкушавший радость мщения.

Вдруг послышался голос:

— Тише, вот он.

Ручка двери повернулась, скрипнув. Тут же дверь распахнулась, и изумленным взорам отдыхающих явилась суровая фигура русского попа.

Напиравшая толпа в замешательстве отшатнулась, проникнувшись невольным почтением при виде внушительной фигуры священника, о присутствии которого в гостинице никто и не догадывался.

Кто-то тихо спросил у соседа:

— Когда же он приехал?

— Ну, может, сегодня ночью.

Поп остановился у двери, медленно обвел взглядом толпу и, подняв руку, сказал густым басом:

— Мир вам, люди.

— Мир, — ответили все.

— О, отец! — воскликнула синьора Суарес, которая спустилась за несколько минут до того с мужем и Катериной.

Она хотела поцеловать ему руку; но батюшка ласково ее оттолкнул и направился к выходу, пока отдыхающие толкались, чтобы поцеловать ему рясу, веревочный пояс, или хотя бы прикоснуться к краю одежды.