Странности судьбы! Баттиста говорил правду, даже не подозревая об этом, как мы и увидим в продолжение этой истории.

Бандит удалился, прыгая со скалы на скалу, как горный козел. Наши друзья смотрели вслед этому скорее несчастному, чем виновному человеку, и, когда тот скрылся из виду, продолжили путь.

Равнина, окрестные горы и дорога были покрыты тонким слоем недавно выпавшего снега. В совершенно ясном небе серп луны склонялся к закату. Хотя еще стояла ночь, все было залито невероятным светом. Было настолько светло, что Баттиста в какой-то момент показал своим товарищам две далекие тени.

— Эти собаки, — сказал он, — которые до сих пор бродят. Неужели они не боятся волков?

— По-видимому, нет, — ответил доктор.

Они ускорили шаг, в тишине. Внезапно, когда две тени приблизились, доктор резко остановился.

— Какие там собаки! — сказал он. — Это волки.

То были два волка, которые по нюху уже обнаружили присутствие человека.

Что делать? Удирать значило наверняка подвергнуться преследованию зверей. Спрятаться? Но где? Трое путников поискали глазами укрытие и заметили невдалеке полуразрушенный домик без крыши. Они добежали до него и, цепляясь за камни, добрались до верхнего края стены, где притаились в надежде, что волки уйдут. Но волки, возбужденные запахом несчастных, быстро приближались прямиком по снежной равнине. Уже несколько метров отделяло их от разрушенной стены. С подъятыми от ужаса волосами, с замирающим дыханием в безумном стремлении не дать себя обнаружить, трое спутников, совершенно безоружные, увидели, как звери подошли к основанию стены, стали ее обнюхивать, махая хвостами, задирая головы, и уставив на них четыре горящих глаза.

Похолодев от ужаса, наши друзья увидели, как волки начали взбираться по стене. И вознесли последнюю молитву господу.

Вдруг, к своему огромному изумлению, они услышали тонюсенький голосок — как писк комара, — который запел веселую песенку, из тех, что когда-то пели с эстрады:

— Есть у меня один недуг,

Все забываю непременно,

Забывчив я до адских мук,

А в остальном живу отменно;

Не помню, где платить налоги,

Про почту и поставщиков,

Ростовщиков и кредиторов,

Портных, врачей, инспекторов;

Не помню про счета к оплате,

Про пошлины за много лет,

Про комаров, клопов, мух рати,

Про все приятное и нет,

А вечером как счастлив я,

Забыв, что у меня семья!

В доме госпожи Бьянки Марии нарастала суматоха. Больной чуть-чуть полегчало, но ни тетя Джудитта, ни Гастон д’Аланкур не знали, что предпринять: сделать ли ей укол, поставить ли горчичник, применить массаж, или дать что-нибудь попить. Они с тревогой ожидали доктора, время от времени выглядывая в окна. Эдельвейс запаздывала с возвращением, и это увеличивало волнение тети Джудитты, которая опасалась, как бы не произошло какого-нибудь несчастья. Уже наступило утро, а девушка все не возвращалась. Уж не говорю о том, что оставалась нераскрытой тайна судьбы мужа госпожи Бьянки Марии, который должен был находиться в пути уже несколько дней. Но вот наконец на лестнице послышалось торопливое шарканье шагов, и вскоре в дом входили Эдельвейс, Баттиста и старый доктор.

Что же произошло с минуты, когда мы оставили наших друзей? Читатели, наверное, уже догадались сами: дон Танкреди, отличавшийся завидным присутствием духа и определенным музыкальным дарованием, стал петь, зная, что на волков действуют две вещи: огонь и музыка.

Волки в растерянности остановились у основания стены: их очаровало пение этого неисправимого донжуана. Увидев, как благотворно действует музыка, Баттиста и доктор стали подпевать:

Не помню, кто такой аптекарь,

Дантист, могильщик — это пекарь?

Исчезли ссоры, звон посуды:

Швейцар, служанка — что за люди?

Не помню, для чего квартплата,

И песню, что певал когда-то,

Не помню поезд и вокзал,

Газету, что вчера читал;

И узелки, что завязал,

И то, что сделал и сказал,

Про то, что надо забывать,

Про то, что я обязан знать,

А к ночи я счастливей вдвое!

Когда забыл пойти в кино я!

Получился премиленький концертик, который волки, устроившись у основания стены, слушали с явным неудовольствием, ожидая его окончания, чтобы приступить к обеду. Ну да! Певцы могли продолжать до бесконечности. Местность вокруг, одетая тонким снежным покровом, была пустынна. И в этом ледяном безмолвии широко раздавался спасительный хор. Не останавливаясь ни на мгновение, несчастные переходили от одной строфе к другой с возрастающим воодушевлением:

Забываю все на свете,

Шип ли, роза — стебли эти?

Женщин целый табунок,

Срок, когда платить налог,

Срок по векселю платить,

Зуб, что надо мне лечить,

Достает ли соли в тесте,

Держится ли Запад вместе,

Есть угроза ль от России,

И Америка всесильна ль,

Бьют ли где меня в лицо,

Кармела ль выйдет на крыльцо?

А ночью счастье мне сполна!

Я забываю, где жена.

Они уже чувствовали себя почти в безопасности: скоро должно было взойти солнце. Волки сторожили стену, облизываясь, но взобраться наверх не могли. Дон Танкреди, который обладал неплохими познаниями по части легкой музыки, запел мелодию «оживленно, с жаром». В этот момент розовое сверкание, тончайшее и нежное, распространилось по снегу, разбудив на нем мириады кристалликов. Легкий порыв ветра, как небольшой зевок, прошел по сонным полям, и взошло солнце. Ослепленные его сиянием волки бежали в лес, чтобы спрятаться во мраке.

— Простите, доктор, что побеспокоили вас в столь ранний час, — сказала тетя Джудитта, провожая старого мудреца в комнату Бьянки Марии, — но нам ничего другого не оставалось: моя сестра в тяжелом состоянии.

— Мне очень жаль, — ответил доктор, — но надеюсь, она поправится.

— Не желаете ли пощупать ее пульс?

— Охотно.

Доктор пощупал ее пульс.

— Посмотрите также язык.

Маленький старичок озорного вида не заставил себя упрашивать; он посмотрел язык больной, впрочем, не проявив особого интереса к его виду; посмотрев язык, он тут же и прекратил это занятие.

— Могу я сделать ей укол? — спросила старая дева.

Старичок наморщил брови:

— Делайте.

— А если я поставлю ей лед на лоб?

— Почему бы и нет, почему бы и нет.

Доктор был настолько сдержан, что становилось неловко.

— Мы можем ее покормить? — спросила тетя Джудитта.

— По-моему, да.

— А может, лучше дать ей поголодать?

— А что? Давайте поморим ее голодом.

Тетя Джудитта не знала, что и думать о странном поведении доктора. Она сказала:

— Вы не выпишете рецепт в аптеку?

— Рецепт? — воскликнул доктор с удивлением. — Да за кого вы меня принимаете?

— Но простите, — сказала пораженная Эдельвейс, — разве вы не доктор?

Старичок рассмеялся приятным смехом.

— Ха-ха-ха! И поэтому вы пришли будить меня среди ночи! Ну, уморили! Если б я знал, ни за что бы не встал. — И продолжал смеяться, повторяя: — Ну, уморили! Ну, уморили!

Все с изумлением смотрели на маленького старичка. Наконец, он справился со своим смехом.

— Ну да, — сказал он, успокоившись, — я доктор…

— Ну так?

— Я доктор, но не медицины. Я доктор филологии. Меня зовут доктор Фалькуччо.

Он протянул правую руку тете.

— Вы не узнаете меня?

— Нет.

— И я вас тоже. — И рассмеялся приятным смехом. Потом он протянул руку Баттисте. — Ну, а вы? Не узнаете меня? Ну же, напрягите память!