Прошел год.

Какая толпа медленно движется вперед!

Вы когда-нибудь видели прилично одетых в черное господ — служащих, преподавателей, зажиточных, с наградами, — которые на открытом для всеобщего обозрения месте, положив на стеночку шляпу, трость и перчатки, подметают землю огромными метлами, как дворники; или начищают до блеска металлы, либо моют мраморные ступеньки и стеклянные или глиняные сосуды, либо разговаривают с камнями, не обращая внимания на прохожих, а эти последние, со своей стороны, нисколько не удивляются такому зрелищу?

Это посетители кладбища. Они приходят с букетиком цветов в руках, меняют воду в вазах, начищают латунные ручки, обрывают сухие листья, подметают мрамор на могилах; потом садятся и не знают, что делать дальше. Да и, по правде, делать-то больше нечего.

Но в день поминовения — какой праздник, сколько движения, сколько жизни! С самого раннего утра по широкой улице, ведущей к кладбищенским воротам, вы увидите такую длинную людскую процессию, что не поверите, будто Смерть способна ввергнуть стольких людей в траур; вот бесчисленная армия Родственников; специальные трамваи, с тремя или четырьмя прицепными вагонами, и длинные и старые поезда, возвращенные в строй по этому случаю, битком набитые Родственниками, с трудом пробиваются сквозь черную толпу, издавая пронзительные гудки, а вереница экипажей и автомобилей длиной в несколько километров, продвигается столь медленно, что кажется неподвижной.

Все несут цветы или свечи, или эмалированные железные венки, или фотографии в рамке. Продавцы хризантем, свечек и жареного арахиса, и нищие, готовые прочитать заупокойную молитву, кажутся обезумевшими. Они хотят, чтобы Покойников поминали очень пышно. Поэтому и набрасываются на Родственников и их Друзей, оглушают их, обступают со всех сторон, тащат в разные стороны, жестоко дерутся из-за них. Толстые цветочницы поднимают оглушительные воинственные крики, когда видят, как мимо проходят семьи в глубоком трауре.

Перед воротами Кладбища к общим крикам присоединяются и голоса нескольких девушек в траурном одеянии, которых увидишь ночью во сне — помрешь от страха; у них постоянно опущен взгляд, они трясут ящиками, набитыми монетами, прося пожертвовать что-нибудь на Души в Чистилище; а внутри кладбищенской ограды тут и там можно встретить монахов Доброй Смерти в капюшонах — они просят еще пожертвований на те же благородные цели помощи Душам в Чистилище. Пожертвования щедро поступают от тех посетителей — а таких большинство, — которые имеют некоторые основания считать, что их дорогих усопших прямо в Рай не примут.

Весь день тут невероятная толчея. Протолкнуться почти невозможно. Аллеи, лужайки, многоярусные колумбарии, сплошь обставленные длинными приставными лестницами, — все забито народом, все двери распахнуты, повсюду горят свечки под пристальным наблюдением целых семей, а черная река Родственников продолжает свой ход: кто-то приходит, кто-то уходит, кто-то теряется, кто-то возвращается, кто-то зовет, кто-то бежит, кто-то взбирается по приставной лестнице, кто-то сидит на земле, кто-то читает молитвы, кто-то запевает Dies Irae[4] в длинных катакомбах из тысяч зажженных лампад. Шумные компании расходятся по лужайкам и раскрывают свертки со свечками. Это бедные родственники.

Вот статуи, по которым стекают капли дождя. Вот Голый Ребенок с Крыльями — он сидит и, глядя в небо, пишет гусиным пером в каменной книге. Вот Сложенные Руки. Вот Ангел Света, который, рассекая воздух мечом, смотрит на землю и поднимает факел к небу. Вот Разбитая Колонна. Вот Пронзенное Сердце. Вот Терновый Венец. А вот еще один Ангел Света, который, рассекая воздух мечом, смотрит на землю и поднимает факел к небу.

Рядом с мраморной доской какой-то человек в черном пальто с поднятым воротником молча стоит в карауле; в его облике было бы нечто воинское, если бы в одной руке он не держал зонтик, которым прикрывается от проливного дождя.

Проходя, все оставляют цветок у подножья статуи с непомерно большими руками, и все делают пожертвование в виде масла, которое подливают в огромную горящую печь, полыхающую круглые сутки. Она пламенеет за Всех.

Вот Эдельвейс и вот тетя Джудитта, одетые в черное. А вот третий Ангел Света, который, рассекая воздух мечом, смотрит на землю и поднимает факел к небу.

Так продолжается до ночи. Наконец сонм Родственников убирается и возвращается к своим привычным занятиям. Ежегодный прием закончен, мертвые остаются одни.

— Как тяжело было, — говорят они, — такой трудный день. Но все-таки, как хорошо повеселились, а? Лично нам это было нужно, и усилия наших родных не пропали даром. Сейчас у нас столько свежих цветов и столько горящих свечек, нам почистили от пыли надгробные надписи, надраили ручки, заменили стаканчики для цветов. Да. Теперь, при таком изобилии, как нам будет весело.

— Теперь, — добавляет какой-нибудь сентиментальный тип, — увидимся через год. Так мы были Дорогими Усопшими, стали Покойниками, а превратимся в Давно Оставивших Этот Мир. Как летит время, даже для нас!

На самом деле, именно это и составляет иерархию Мертвых. В течение какого-то времени они просто Дорогие Усопшие, чин, который обязательно влечет за собой титул «Бедный». Потом живые начинают забывать их, и они переходят в разряд Покойных, который дает право на титул «Добрая Душа». Проходит время, и воспоминание о Покойных становится все более смутным и далеким; они поднимаются еще выше в иерархии; они становятся Давно Оставившими Этот Мир, с правом украшать себя титулом «Почивший». Выше в иерархии нет никого. Из разряда Давно Оставивших Этот Мир переходят в Ничто.

На безграничный простор из зажженных лампадок уже вернулась тишина. Они лежат на земле, на камнях, среди травы на лужайках, среди кипарисов, под арками, на стеллах и даже на стене ограды. Их бесчисленное множество; всех цветов; они кажутся звездами, светлячками, венецианскими фонариками. Какой блеск, как празднично и весело там, в молчаливом саду.

Что же произошло за этот год с нашим другом Филиппо?

Наш бедный дорогой друг, которого мы оставили в трудном положении. Снова встретившись с Баттистой, он отправил жену к ее родственникам в ожидании развода и возвратился в город.

Гверрандо, который стал его другом, отправился с ним. Тем более что его невеста Эдельвейс и его будущий тесть возвращались в город.

Чтобы забыть неприятности, Филиппо отправился в одно ночное заведение, чтобы предаться разгулу.

Жизнь ночного бродяги полна грусти. В то время как на улицах города снуют люди, гудят автомобили, звенят трамваи, играют шарманки; в то время как на кухнях кипят кастрюли, а на фабриках шумят станки, ночной бродяга спит.

Шум и движение возрастают до предела, гудки автомобилей хрипнут, а ночной бродяга продолжает спать.

Затем, мало-помалу город затихает; закрываются банки, заходит солнце; в магазинах гасят огни и опускают ставни; все возвращаются по домам. Дневные труды окончены, сделки заключены, свидания завершены. Делать больше нечего.

Вот тут-то на площади и появляется любитель ночных шатаний, страшно бледный.

Любители ночных шатаний ходят в ночные заведения не для того, чтобы развлекаться. Они ходят туда, чтобы провести время. А это, в общем-то, совсем не просто. Не надо думать, что проще всего проводить время во сне. Потому что в этом случае надо проводить время днем, а день длиннее и медленнее ночи. День состоит из утра, обеденного времени, послеполуденного и вечера; а ночь состоит из одной ночи. Если ночной бродяга встает утром, он не знает, что ему делать или куда пойти; он не знает, где находится; он видит новые лица и места, которые не узнает при дневном свете. Поэтому любители ночных шатаний ждут рассвета. Они ждут его, как ждали при наступлении тысячного года и как ждут рассвета нового года; все вместе, никто не спит, вяло танцуя, опустив руки, украсив голову уборами из папиросной бумаги для серпантина; они проводят ночь, как проходят экватор на океанском лайнере и, под звуки музыки, песен, хлопки шампанского, бой барабанов, крики и канкан над миром, наконец, восходит солнце.