Майор Михаил Брагин тоже военный корреспондент «Правды» на нашем фронте и тоже человек, которого не надо ни представлять, ни устраивать. В отличие от многих из нас, надевших шинели лишь в начале войны, он в армии кадровик. Больше того, человек с военным образованием и очень своеобразной литераторской судьбой. Он с отличием окончил знаменитую Военную академию имени Фрунзе. Темой для диссертации избрал полководческое искусство Кутузова. Эта его диссертация оказалась настолько интересной не только в историческом, но и в литературном отношении, что была издана книгой. Книга имела успех, особенно у молодежи. О ней писали и говорили. Ее издают и переиздают.

И пока Брагин делал военную карьеру как командир танковой роты, а затем бронетанкового батальона, он, не прилагая к этому никаких усилий, становится известным и как писатель. Впрочем, книга, по его словам, "поломала военную карьеру", ибо в начале войны, ожидая назначения на место начальника штаба танковой бригады, он был откомандирован командующим бронетанковыми силами страны… в редакцию газеты «Правда». Читатели ждали глубоких обзоров военных действий, и редактор П. Н. Поспелов решил, что образованный командир-танкист, обладающий литературным даром, сможет их делать лучше, чем любой из его репортеров.

В войну помимо обзоров военных действий, периодически публикуемых в газете «Правда», Брагин написал еще книгу.

Ну, а теперь вот Михаил Брагин обосновался у танкистов генерала армии П. С. Рыбалко. С ней движется в беспримерном этом походе, мечтая, должно быть, стать летописцем танкистских подвигов. Впрочем, об этом он громогласно не объявляет. На вопросы отшучивается: "Не могу, братцы, жить без запаха солярки". Оттуда же, из наступающей армии, кто-то привозит на фронтовой узел связи его корреспонденции-обзоры. А самого Брагина я в видел-то один-единственный раз, да и то… в редакции «Правды», когда мы оба получали назначения в войска Первого Украинского фронта.

Корреспондентский корпус тепло встретил наше пополнение. Со многими Борзенко был уже знаком по другим фронтам, с остальными быстро познакомился. У него бесценный дар дружелюбия, и в любой компании он сразу кажется своим. Отправив очередные сочинения в Москву, мы провели хороший вечер. Дурили, пели до хрипоты отчаянным и нестройным хором. Под конец майор Шабанов положил нас всех на обе лопатки, исполнив под гитару известный старинный романс:

Шабанов пел, а я вспоминал свою юность, город Тверь, наш отличный городской театр и актрису Ольгу Холину в роли бесприданницы, исполнявшую этот романс низким звучным контральто. Должно быть, у каждого из нас при пении Шабанова возникали какие-то свои подобные этому воспоминания, и веселая компания стала вдруг благостной…

Когда расходились, мой постоянный соревнователь Сергей Крушинский сострил:

— Правдистского полку прибыло. На фронте четыре правдиста. Четыре один в вашу пользу. Ну что ж, будем воевать по-суворовски — не числом, а уменьем, — и весьма ядовито усмехнулся. Подозреваю, что этот рыжий дежурный связи растрепал все-таки среди журналистов о моем проколе с корреспонденцией "Флаг над ратушей".

Сергей Борзенко пробыл у нас недолго. Он передал с фронтового узла связи корреспонденцию и, внеся своими голубыми очами смуту в ряды телеграфисток, исчез среди множества наступающих частей, соединений, объединений, не оставив ни следа, ни адреса.

Корреспондентский корпус размещен на этот раз в частных домах на окраине небольшого польского городка Соколува — зеленого, чистенького, почти не пострадавшего от войны. Очень удобно. Узел связи через улицу. Оперативный отдел, или, по-нашему, опора, где мы по утрам ориентируемся в обстановке, в квартале от нас. На долю «Правды» и "Комсомольской правды" выпал домик пана Чёсныка, где для нас и наших водителей хозяева отвели две комнаты. Хозяин, пан Владек Чёснык, белокурый, худенький, юркий человечек неопределенного возраста и столь же неопределенных занятий, необыкновенно любезен и предупредителен. Он то и дело приглашает "панов офицеров" то "на каву", то есть пить кофе, то до «коляций», то есть ужинать. Но почему-то мы, приученные войной к гостеприимству хозяев квартир, куда нас по распределению комендатуры ставили на постои, на этот раз отвечаем фарисейскими улыбками, заверениями, что мы сыты по горло и ни есть ни пить больше не можем.

Почему так происходит, сами не понимаем. Потому ли, что Петрович отыскал где-то фотографию, на которой пан Чеснык вместе с женой пани Ядвигой сняты в развеселой компании каких-то немецких военных? Или потому, что шофер Крушинского, пожилой положительный Петр Васильевич, рассказывал нам, что получил заманчивое предложение продать канистру-другую бензина или обменять их на продукты? А может быть, потому, что в день моих именин 27 июля пара отличного шерстяного белья "второй фронт" с помощью Петровича превратилась в четверть бимбера, что по-русски означает самогон?

Фамилия Чёснык переводится на русский как «чеснок». Так вот этот Чеснок, как мы его называем между собой, в доме этом является фигурой второстепенной. Здесь всем заправляет пани Ядзя. Это статная полька лет тридцати, крупная, стройная, зеленоглазая, с пышной косой светлых волос, которые связаны в небрежный узел. Она не ходит, а как бы носит себя. Молчалива и даже с мужем предпочитает объясняться с помощью жестов. И не он, ее муж, этот юркий, угодливый человечек, интересы которого не идут дальше мелкой коммерции, а именно эта русая красавица настораживает нас.

Поляки, как мы уже убедились, народ гостеприимный. В массе своей к нашим воинам относятся хорошо. Коллеги по корреспондентскому корпусу давно уже наладили со Своими хозяевами добрые отношения, сдают им свои офицерские и дополнительные пайки и получают взамен домашние завтраки, обеды и ужины, а мы с Крушинским и наши водители впервые за всю войну ходим харчеваться в военторговскую столовую.

Мы бы, пожалуй, и съехали с этой квартиры, но ничего плохого, чем бы мы могли мотивировать такую передислокацию, не видим: хозяева любезны, учтивы, предупредительны. Снимок с немцами? Ну и что, ведь они находились в оккупации почти шесть лет. И все-таки признаюсь, когда офицер связи казачьего корпуса увез меня из Соколува в свое соединение, я вздохнул с облегчением, радуясь, что на несколько дней буду избавлен от суетливой предупредительности нашего хозяина и снисходительных взглядов пани Ядзи. Пусть уж Крушинский воюет там не числом, а умением, благо он является однофамильцем знаменитого польского ксендза, профессора и искусствоведа из Кракова, и хозяйка уже спрашивала мимоходом, кем этому ученому ксендзу приходится наш капитан.

К казакам я отправился потому, что в последних сводках то и дело мелькают сообщения об умелых действиях конно-механизированных корпусов. С конницей мне в эту войну приходилось встречаться лишь зимой 1941 года в моем Верхневолжье, где дрались соединения Доватора, Белова и Соколова. Геройски в общем-то дрались. Но в ту грозную осень оставили в тверских лесах больше половины конского поголовья. И наши дивизии, очутившись в полуокружении, ели коней, убитых еще в дни осенних кавалерийских рейдов. Покаюсь, в ходе войны мне даже начинало казаться, что этот красивейший род войск в современном бою, где стрелковым оружием стали автоматы, пулеметы, где над полем боя висят самолеты-штурмовики, где «катюши» разом накрывают большую площадь, конница, как особый род войск, изжила себя. И вот, пожалуйста: сводка за сводкой содержат похвалы смелым и успешным действиям конно-механизированных частей, их глубоким рейдам по тылам противника, внезапным атакам с тыла по обороняющимся немецким частям.