Кажется, что полагалось бы сделать этому человеку, пережившему здесь, на этом плацдарме, такие сутки? Конечно же, спать. А он осторожно пополз мимо нас в глубь блиндажа, засветил карбидную лампочку и, к великому нашему удивлению, вытащив из-под подсумка какую-то книгу с оторванным переплетом, стал читать. Да, именно читать, сосредоточенно, умиротворенно, как будто был он в библиотеке за освещенным столом, а не лежал в земляной норе на крохотном клочке земли, отгороженный от своих широкой рекой.

Это было так странно, что, отогнав дрему, мы из своего угла наблюдали за ним. И мы видели, как по мере чтения его нервное напряженное лицо, испещренное тонкими морщинами, как бы отходило, разглаживалось, и он молодел, обретая свой истинный возраст.

Читал он примерно с час. Потом оторвал глаза от стравил. Задумался. Вздохнул. Убрал книгу в полевую сумку, прилег на соломе и закрыл глаза. Но уснуть ему не удалось. Противник обрушил на пятачок концентрированный минный удар. Наша артиллерия ответила с того берега. Завязалась артиллерийская дуэль.

Старший лейтенант выскочил из блиндажа, и уже из земляного ходка донесся его совет, нет, не совет, а приказ:

— Товарищи корреспонденты, не высовывайтесь из блиндажа, слышите!

Налет переждали, атаку отбили. Но самого командира Принесли на шинели. Он был сражен наповал осколком мины, оставившим едва заметную рану на его лбу.

Заря уже подмешивала к седине тумана розоватые тона, когда мы обратной лодкой переправлялись на правый берег. В той же лодке переправляли тело Белых, завернутое в плащ-палатку. Начальник штаба батальона, принявший командование, передал нам его ордена, партийный билет и полевую сумку для передачи в штаб полка. Сумка так и осталась незастегнутой. Из нее торчал уголок затрепанной книги, которую он читал в короткую минуту своего последнего отдыха.

Томик был пропитан свечным салом, переплета и титульного листа не было, не хватало и первых страниц. Начали читать с той, что сохранилась, и сразу же окунулись в особый, поэтический, самобытный мир. Рассказывалось о том, как юноша-камнерез пошел в горы поискать подходящий камень, встретил там странную зеленоглазую девушку, опознал в ней чародейку Малахитницу, приобщившую его потом к сказочным горным тайнам. В этой книжке все удивляло: и своеобразие уральского говора, и необычность действующих лиц, и это переплетение реального и сказочного.

Бажов. Так мог писать только этот старый уральский сказочник. Ему, этому чародею горного края, и решили мы с Крушинским переслать книгу с письмом о том, как в последние минуты своей жизни читал ее земляк Бажова советский офицер по фамилии Белых.

В это же утро мы передали свои корреспонденции о форсировании Вислы. Бои на завислинском плацдарме продолжались с нарастающей силой. Перехвачен переданный по радио приказ Гитлера сбросить советские войска в реку и выставить против них на Висле "стальной оборонительный пояс". Немцы подбрасывают новые танковые и пехотные дивизии. Каждый день разведчики обнаруживают перед войсками фронта новые и новые воинские части. Пленные показывают о форсированном продвижении войск с запада сюда, в район города Сандомира, к которому с некоторых пор приковано внимание всех, кто следит за войной. Но поздно, герр Гитлер, поздно! Несмотря на все эти судорожные перемещения войск, нас уже не только не столкнешь в Вислу, но и не удержишь за рекой.

Почти каждый день передаем корреспонденции и хронику борьбы на реке. Всего не печатают, конечно, потому что активно наступает и наш сосед справа — Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, принявший командование Первым Белорусским фронтом. И на других участках победное продвижение. Однако все же передавать приходится каждый день, ибо редакция по-прежнему очень интересуется делами нашего фронта.

Из тех небольших участков на прибрежной пойме за рекой, на одном из которых погиб Белых, вырос теперь громадный заречный плацдарм, на который стянута большая масса войск и боевой техники. Но за всем тем я все-таки не забываю слов покойного Белых о летчике Покрышкине, который стал одной из легенд нашего фронта. Он дважды Герой Советского Союза, полковник, и гвардейское соединение истребителей, которым он командует, творит над Вислой чудеса.

Близится День авиации. Попросив двух Александров — Шабанова и Навозова — передать сегодня от моего имени в мою редакцию оперативную «сосульку», я отправился в дивизию Покрышкина. Кстати, она и дислоцируется недалеко от места, где был совершен первый бросок за Вислу. Так что дорога знакома.

Давненько не бывал я у летчиков, хотя очень люблю этот род войск. И первое, что меня поразило, когда я прибыл к гвардейцам-истребителям, это какая-то редкая в дни бурных передвижений войск четкость, с которой здесь были размещены все штабные службы. Всюду чистота, порядок. Здороваясь, козыряют друг другу с отменной тщательностью, на контрольных постах въедливо проверяют документы. В военторговской столовой отлично кормят, но без аттестата ничего не дают, что для нас не было большой бедой, так как в утробе нашей «пегашки» в неведомом мне уголке всегда хранится некий неприкосновенный запасец. Поэтому строгость в расходовании продовольственных ресурсов, приведшая Петровича в негодование, мне даже понравилась: порядок есть порядок, а устав есть устав.

Знаменитый комдив оказался высоким, плотным, очень подтянутым человеком, собранным, немногословным и даже, я бы сказал, замкнутым. Сказал, что для беседы может отвести не больше часа, что через час он должен быть на взлетной площадке.

— Полетите сами?

— Не знаю. Может быть. Смотря по обстоятельствам. Почему вас это интересует?

— Слышал, что вы сами выводите свои группы в особенно ответственные полеты.

— Вывожу. Командир должен показывать пример.

— Вот и хочется посмотреть ваш летний почерк.

— Бесполезно. Мы стараемся, чтобы все летали хорошо и отлично. Номер самолета с земли не увидишь, а, как вы выражаетесь, по почерку, что ли, вы меня не отличите.

— Ну, а ваш лозунг: высота, маневр, огонь? Его ведь и в других частях применяют.

Вот тут, как мне кажется, и удалось растопить ледок невозмутимого спокойствия у этого замкнутого человека, который был на пять лет моложе меня. Вскоре я понял, что он не только великолепный практик, но и теоретик современного воздушного боя, что формула его, ставшая широко известной в частях воздушной армии генерала С. Л. Красовского, не просто красивая фраза, а своего рода научный вывод, построенный на множестве наблюдении, на боевом опыте.

Высота, маневр, огонь! В речи знаменитого нашего аса не было и тени шапкозакидательства.

— Немецкие пилоты, в особенности кадровые, из таких частей, как «Рихтгофен» или "Герман Геринг", — знатоки своего дела. Весьма серьезные противники. И техника у них первоклассная, приходится все время учиться, совершенствоваться, чтобы добыть победу в бою. Впрочем, наша сегодняшняя техника, пожалуй, лучше, чем у них.

Потом он просто, доступно, как учитель первокласснику, стал объяснять мне суть боя на вертикальном маневре, даже схему нарисовал. Но тут посмотрел на часы и резко встал.

— Прошу извинить. Мне пора. — И передал меня начальнику своего штаба. А я, посмотрев на часы, заметил, что обещанный час он отдал мне точно минута в минуту.

Очень понравился мне этот молодой, не по-молодому немногословный полковник, начавший свою жизненную карьеру учеником слесаря на одном из заводов Новосибирска, поднявшийся по ступенькам служебной лестницы от пилота до командира дивизии.

Больше видеться мне с ним в этот раз не пришлось. Он таки повел в бой группу самолетов. Но бой шел далеко, за много километров, и мы его не видели. Зато один из радистов по приказу начальника штаба прокрутил мне запись одного воздушного боя и перекличку немецкого наземного наблюдателя с пилотами, вступающими в схватку. На пленке были записаны команды, и озорные возгласы, и брань, и крики ликования. Я смутно понимаю немецкую речь, но одно я различал отчетливо: "Ахтунг, Покрышкин! Ахтунг, Покрышкин!"