А случай выдался.
Шоно и его опричники оказались жлобьём.
Он, вообще-то, когда от старика в их логово отправился, надеялся, что джентльменами окажутся, пусть и удачи. Пусть и удачи, но джентльменами. Романтиками, так сказать, с большой дороги, которых за эти самые романтические струны можно было бы подёргать и на бандитском кодексе благородства свою собственную партию сыграть.
Но оказались обыкновенным жлобьём.
Стопроцентным. Кондовым.
Шоно — это коренастое бритое наголо чмо в длиннополом кожаном пальто находился на момент его прихода под лёгкой дозой. На предложение Виктора получить подъёмных штук триста и отвалить, допустим, в какие-нибудь оффшоры на Голопопские острова или, к примеру, ПМЖ в Чехии прикупить с домиком под Прагой и небольшим бизнесом в общепите, только вяло усмехнулся. Поковырялся в зубах пальцем и произнёс, не спускаясь с крыльца, алчно:
— При бабках, стало быть, фраерок. Это хорошо, что при бабках. Может, тогда живым останешься, коль при бабках.
Виктор насторожился, — слово «фраерок» Шоно произнёс с тем картаво-смачным чпоком, которое встречается только у латентных фраерков, лишивших себя радости быть добропорядочными обывателями в силу неверно истолкованного посыла, заложенного в прочитанных когда-то бабушкой на ночь «Разбойниках» Шиллера. И если Шоно на самом деле фраерок, то худо наше дело. Будет из кожи вон лезть, чтоб доказать как он крут.
— Мы щедрых не трогаем, — прибавил Шоно. — Верно я говорю, Мякиш?
Мякиш, тот парень, которому Виктор автомат свой на входе в усадьбу сдал и который его, собственно, к Шоно и привёл, угодливо заржал и ткнул в спину:
— Давай, выкладывай.
— Чего выкладывать? — как бы не понял Виктор.
— Бабки! — рявкнул парень.
— Я что их, по-твоему, с собой ношу?
— А где они у тебя? — спросил Шоно.
— Где надо, — неопределённо ответил Виктор.
— Ты меня расстраиваешь, — покачал головой Шоно.
А Виктор начал озираться по сторонам. Вся ограда была заполнена демонами. Бежать не представлялось возможным. Понял это в полном объёме.
И тогда начал давать задний ход.
— Давайте так решим. Вы меня сейчас отпускаете. Я привожу деньги. И мы приступаем к переговорам.
— К каким ещё переговорам?
— Ну я же тему выше обозначил. Ты со своими архаровцами навсегда оставляешь эти места, а я компенсирую твои финансовые потери. Цена вопроса, по моим прикидкам, триста тысяч долларов. Или вы предпочитаете в евро?
— Я предпочитаю, чтобы ты заткнулся, — лицо Шоно мгновенно окаменело. — Триста штук и отвалить навсегда… Смеёшься что ли? Да я такие бабки здесь всего за два года делаю.
— Это пока, — предположил Виктор, — скоро здешняя ваша нива оскудеет.
— Это почему ещё? — удивлённо вскинул брови Шоно.
— Потому что вы у людей изымаете всю прибавочную стоимость, — принялся Виктор объяснять бандиту азы политэкономии. — Труд в этих местах скоро потеряет всякий экономический смысл. Никто не будет заинтересован в создании нового валового продукта. Понимаешь, труд не есть имманентное свойство человека, меркантильность — вот истинный двигатель процесса товар-деньги-товар. Когда нет личного интереса, нет и продукта. А продукта не будет, чем сможете поживиться? Это, во-первых. А во-вторых, начальники ГУВД имеют свойство однажды уходить на пенсию. Вот и ваш оборотень в лампасах когда-нибудь тоже уйдёт. Не вечен. Сунут ему в зубы пистолет именной, да пнут под зад, — пшёл отсюда… Где гарантия, что новый не окажется честным ментом?
— Это ещё когда всё будет, — махнул рукой недальновидный Шоно, обрисованные Виктором флэш-фьючерсы его не напугали. — На мой век барыша хватит. Ну, а если здесь перестанет рыбка ловиться, новое место найдём. Правильно я говорю, Мякиш?
Стоящий у Виктора за спиной Мякиш вновь подобострастно закудахтал.
— Послушай, а откуда ты, вообще-то, взялся? — задумался вдруг Шоно. Кто тебя такого умного сюда прислал?
— Никто, — ответил Виктор. — Я сам пришёл.
— Сам?… Ну, и какой тебе самому такой интерес бубновый мне откупные башлять? А? Зачем тебе лично надо, чтобы я из этих краёв свалил?
— Какой интерес? — Виктор отвёл взгляд на утопающие в сизой дымке вершины. — Есть у меня интерес. Чисто эстетический. Нарушаешь ты, Шоно, местный фэн-шуй. Ломаешь гармонию. Воздух портишь. И людям весь кайф от нахождения в этих благодатных местах ломаешь.
— Чего-чего ты сказал? Кого ты послал? Мякиш, ты слышал?
Мякиш кивнул.
— Мякиш, я не понял, он что, бугор?
Мякиш пожал плечами.
— Нет, Шоно, я не бугор, — вставил Виктор слово в их пинг-понг, — говорю же тебе, я — эстет.
— Эстет? Ты эстет? Ах, ты эстет! А ты слышал поговорку насчёт эстетов?
— Смотря какую.
— Такую: хороший эстет, это мёртвый эстет.
— Нет, такую не слышал.
— А зря. Это же про тебя поговорка.
— Шоно, ты вроде умный человек и образованный вроде…
— Ещё бы! Почти три курса автодорожного.
— Ну так подумай, какой тебе резон меня убивать?
— Это ты правильно скумекал, никакого резона мне тебя убивать нету. Я тебя лучше продам.
— Продашь? — удивился Виктор. — Да кому я нужен?
— Думаешь, никому?
— Точно знаю, никому. Знал бы ты, как последние тиражи хреново расходились.
— Тиражи-миражи… — усмехнулся Шоно. — Да я тебя корешам твоим продам. Ты что думаешь, я не знаю, что ты не один сюда приехал? Я всё знаю. Доложили уже.
— Быстро у вас.
— А ты что думал?! Думал, что мы тут все лохи. Терпилы прирученные?! Да? Думал, что можно вот так вот просто наехать по нахаловке и нас развести по дешёвому? А вот хрен тебе! Это наша земля!
— Понаехали тут! — подтявкнул Мякиш.
— Не ваша это земля, — посмотрев на небо, сказал Виктор, потом опустил взгляд долу и добавил: — Никогда не была она вашей и никогда вашей не будет.
— Пасть заткни да! — прикрикнул на Виктора Шоно и стал инструктировать своего придворного обормота. — Значит так, Мякиш, давай определяй его на кичу. В летний сарай пока. Только свяжи. А как сделаешь, буди Лося, пусть Ряху возьмёт, Костю Городского и Лебяжу, и дует в Бурендай к братве этой залётной с такой телегой, что, мол, вашего чувырлу братского мы в двенадцать завтра завалим, не моргнём, если лавэ за него к сроку не подгоните. Врубаешься?
Мякиш кивнул
— Сумму слышал?
Мякиш опять башкой кивнул, что твой «болванчик» из Китая. Но Шоно отрезал:
— Звездит, чую жопой. Сдаётся мне, что больше у них с собой капустяры. Короче, удвой-ка ты это дело. Пусть напрягутся.
— Зря ты это затеял, Шоно, её богу, зря, — вздохнул Виктор. — Я же хотел по мирному, хотел, чтобы без крови мы разошлись.
— А всё и так будет тип-топ, чики-пики, и без крови, — самонадеянно заверил его Шоно. — Если, конечно, дёргаться не станете. Вот увидишь.
— А я и так уже всё вижу, — признался Виктор. — И знаешь, что я вижу?
— Ну?
— Мне это не очень приятно говорить, но ты…
— Чего я? — сверкнул своими серыми зенками Шоно.
— Не сегодня-завтра ты умрёшь, Шоно, — выдохнул Виктор. — Извини….
— Шутишь? — конечно, не поверил такой глупости Шоно, но было видно, что насторожился, — глаза выдали.
— Разве с такими делами шутят? — изобразил Виктор удивление на лице.
— Гонишь ты всё?
— Ты, Шоно, давно в зеркало смотрелся?
— Вчера брился.
— Ты что разве не видишь, — у тебя же лицо обречённого человека.
— У меня?
— У тебя, Шоно. И мне жаль тебя.
— Тебе меня жаль?
— Да, жаль. Ты, в общем-то, в глубине души неплохой мужик. Правда, в очень глубокой глубине. Тебе бы… Ну ладно… А потом, разве ты виноват, что однажды майским вечером тот ласковый дядечка затащил тебя, наивного и доверчивого пятиклассника, к себе домой. Нет, конечно, не виноват. Что он тебе, кстати, пообещал?
— Модель фрегата, — как загипнотизированный, пробормотал Шоно и впал на пяток секунд в полнейшую прострацию, но усилием воли сумел стряхнуть наваждение и спросил у Виктора хмуро: — Откуда узнал?
