— Не должно. Прогнозы шепчут.
— Дай бог. Что-нибудь ещё?
— Нет. Может только… Ну пожелай чего-нибудь что ли на дорожку.
— А, — это можно. Это… В общем, Кот, желаю, тебе, значит, если смерти, то вот такой, а если раны, — соответственно.
— Спасибо на слове добром.
— Не за что. Когда наблюдения начинать?
— Сегодня в полночь.
— Хорошо. Это всё?
— Всё.
— Тогда, пока-пока. Благоверный в дверь ломиться. Пойду открывать.
— Спасибо, Ната. И до встречи.
Так, этот пункт отработали. С экстренной связью всё в порядке будет. Можно не волноваться. Ната — парень надёжный. Не подведёт. Теперь… Теперь надо с оружием решить.
И Виктор дозвонился до Художника:
— Лёха, хайль Казимир!
— Казимир хайль, Витя.
— Лёха, дело есть.
— На сколько?
— Тысяч этак на пять. Зеленью.
— Что и куда?
— Нарисуй и подгони к подмосткам штук пять классических, один пунктирный, перфораторов штук шесть-восемь, ну и петард с хлопушками там, да прочей мелочи — сотню-другую жменей. Нарисуешь?
— Баш на месте?
— И по прейскуранту.
— Когда и во сколько?
— Сегодня, в двадцать три тридцать. Успеешь?
— Жди. Буду.
— Спасибо, Лёха.
— Спасибо скажешь, когда живым вернёшься.
— А куда я денусь, вернусь. До встречи.
— Ауф.
Так, ну что. Осталось, пожалуй, только насчёт фишки решить. И если по уму, нужно бы, чтобы она тоже золотой была. Так, пожалуй, круче будет. И грамотней. Если подобное подобным, то и — подобным к подобному.
У кого, спрашивается, такую фишку можно выпросить? А? А у того, у кого есть она. Логично. А у кого есть? Если у кого и есть, так только у Жени Гришковца. И в этом не стоит сомневаться, — барахольщик ещё тот. Мистер Коробочка.
Виктор с Гришковцом был знаком шапочно, и где он в Москве обитает, конечно же, представления не имел. Но зато он того знал, кто такими сведениями наверняка располагает. И тут же этому, приятному во всех отношениях, человеку прозвонил внаглую.
Трубку сначала взял какой-то малыш, мальчик лет четырёх-пяти, и Виктор не сюсюкаясь, но вежливо, попросил отнести трубу Михаилу Михайловичу. Мальчик сказал: «Хорошо», и положил трубку на рычажки. Ну, мальчик! Виктор набрал номер ещё раз. Не подходили долго, но потом, наконец, раздался хорошо знакомый голос:
— Аллё, слушаю вас
— Михайл Михайлович, это Пелевин. Извините, за ради бога, что отвлёк вас…
— А-а, Витенька, здравствуй дорогой. А мне, представляешь, сынок трубу свою игрушечную приносит в кабинет и говорит, что, дескать, сейчас дяденька какой-то звонил и сказал, чтоб я тебе, папа, трубу принёс. На, папа, говорит, дуди. Я пока сообразил… Ладно. Так чем обязан, Витенька?
— Мне, Михайл Михайлович, ваша помощь необходима.
— Всем, чем могу.
— Михайл Михайлович, я тут… Я знаю, что вы недавно наносили Жене Гришковцу визит с целью набить ему лицо…
— Витенька, я тебя умоляю, да что ты такое говоришь! Что бы я, старый и больной еврей, да на такое да сподобился! Да даже в мыслях… А потом, — с чего бы?
— Да ладно, Михайл Михайлович, все уже об этом знают.
— Господи, откуда такая осведомлённость. Уф-ф… Не Москва таки, а просто деревня какая-то!
— Деревня и есть. А потом, Михайл Михайлович, земля же слухами…
— И чего ж ты от меня, Витенька, хочешь? Уж не сатисфакции он затребовать решил? Уж не секундантом ли ты, Витенька, выбран?
— Ни в коем разе! Мне бы, Михайл Михайлович, просто адресок его узнать. И только. И не более. Не откажите в любезности.
И Михаил Михайлович, к стенке припёртый, не отказал.
Нужный адрес выклянчив, Виктор, тут же попросил шефа маршрут поправить.
Йоо, обнаружив, что машина разворачивается, вдруг из оцепенения своего вышла и заныла. Стала стонать-причитать, что, мол, Пелевин, я так устала, я отдохнуть хочу. Давай, мол, скорей меня домой к себе вези.
Но Виктор разговорчики в строю моментом пресёк — тут вам не здесь! — и на место её поставил, предложив уё… уматывать к чёртям собачьим. На все шестьдесят четыре стороны. Если такая цаца. Если краля такая.
Рявкнул, и девонька заткнулась.
И Дюк, перестав елозить, спрятал морду за спинку сиденья, будто бы тоже окрика испугался, — а на самом деле, как потом выяснилось, для того единственно, чтобы зажевать под шумок втихаря жареный арахис из пакетика, который кто-то засунул в задний кармашек чехла на водительском кресле. Ворюга.
Виктор, после того как собственный его голос отзвенел, услышал запоздало, — в помещении как-то этого не замечал, — насколько непривычно и незнакомо Йоо, оказывается, произносит его фамилию. Вроде так же, как все, но всё же как-то по-другому. В её устах фамилия Пелевин звучала натурально как Пелевин, тепло и по человечески, а не так, как в последнее время везде и всюду — торговым брэндом «Пелевин».. И помимо того, казалось, что вкладывает она в его фамилию, какие-то иные, ей только одной известные, смыслы. А какие иные смыслы могут быть в его фамилии?
И он, усмехнувшись, вспомнил к слову один давнишний случай.
Дело было в Лондоне. Проходила встреча с тамошними его, Виктора, читателями. Публика случилась разношёрстая — слависты, журналисты, эмигранты интересующиеся, ну, короче всякие люди зашли на огонёк. Во многом, случайные, конечно. Как водится, вопросы задавались разные, порой забавные, но чаще глупые: «А что вы, Виктор, тут вот имели в виду?», «А что вы под этим вот подразумевали?», «А какие у вас творческие планы?». Будто бы он это знает. Будто он что-то помнит. Будто бы он что-то планирует. Короче, те ещё вопросики… Но старался, тем не менее, работать в соответствии с имиджем, и не выходя из образа. И, в общем-то, всё было достаточно мило. Только вдруг, ни с того ни с сего, — а встреча уже, наверное, где-то с час к тому моменту длилась, — какой-то молодой человек, у которого поверх свитера натянута была футболка с символикой киевского «Динамо», шумно встаёт со своего кресла, и энергично начинает выбираться из своего ряда. Пришедший с ним товарищ-сородич пытается удержать его, шикает, цыкает, только тот ни в какую. Ещё и возмущается громко: «Який же вин Пеле? Зовсим вин не Пеле! Бачишь, який белесенький!» И на выход. А на спине у него патриотично фамилия великого Кобзаря выведена на транслите. И номер — 11.
Было-было.
В зале, помнится, тишина неловкая повисла. Но Виктор произнёс через микрофон уходящему вслед: «Чёрненькими нас всякий полюбит, а вы нас беленькими полюбите!» — и отпустило. И даже аплодисменты сорвал он этой фразой, — слависты оценили шутку.
Кстати, в тот лондонский его приезд Березовский (П. Еленин), говорят, пытался с ним встретиться. Но что-то там, видать, у него не сложилось. Не состоялась встреча.
У него с опальным олигархом к тому времени странные взаимоотношения сложились. В форме заочной пикировки. Началось с того, что Виктор в одной своей известной книге вывел Березовского — ну, не самого, конечно, Березовского, а некую проекцию его мифологизированного образа на полотне массового сознания — в образе одного второстепенного героя. Правда, хотя и второстепенный то был герой, но зато явлен был в ключевом (не для развития сюжета, а для подтверждения ярким примером основной мысли романа) эпизоде. Борис Абрамович, судя по всему, удосужился тот роман, название которого в те времена у всех на слуху было, прочитать, и, видимо, затаил обиду. И не на то, похоже, что в романе он был прорисован персонажем отрицательным и даже омерзительным, вовсе нет. Плевать он на это хотел. Ему, быть может, даже это польстило. А на то он обиделся, что кто-то его, величайшего комбинатора всех времён и народов, посмел в придуманный не им мир поместить. Разве мог он такое потерпеть! Нет, никак не мог Борис Абрамович Березовский, по своей ментальности и темпераменту, быть объектом чужой реальности, мог он быть только субъектом (причём единственным) своей собственной. И подсуетился он, — нашёл вскоре, как и чем Виктору ответить. В ту карнавальную пору, когда отнимали у него первую телекнопку, затеял он, кто помнит, шумную пиар-кампанию с передачей контрольного пакета акций ОРТ группе «интеллигентов». Им лично отобранных. По не очень ясным критериям. В этот список включил он и его, Виктора. Мало, кто сообразил, зачем. Но сам-то Виктор этот посыл расшифровал. Мол, вот тебе, Пелевин, получай, — ты меня в свои придумки поместил без спросу, а я тебя — в свои. И мои схемы покруче твоих будут. По любому.
