Ее было так легко уничтожить. Второму мужчине.

Габриэлю.

Он прижался губами за ухом Виктории. Это не заглушило слов, которые распирали его грудь и рвались изо рта.

— Я… не мог… остановить это.

Ни боль. Ни наслаждение.

Ни утрату.

Любовь не была невинна. Невзирая на то, насколько сильно Габриэлю хотелось обратного.

Второй мужчина научил его этому.

Низкий крик вырвался из горла Виктории. Он вибрировал под губами Габриэля. Она внезапно выгнулась назад, ее тело открывалось, схватывало, доило его плоть, пока колени Габриэля не подогнулись, и он скользил, падал…

Твердая медь ударилась о его колени.

Виктория упала с Габриэлем, ее тело поглотило разрядку ангела.

Он не был способен остановить это.

Поток воды ударил Виктории в лицо, а потом всё прошло: оргазм, от которого она рухнула на колени, вода, которая довела её до кульминации, звук бьющегося сердца мужчины, который взял её в свой мир и показал боль и удовольствие секса.

«Я… не мог… остановить это», — его голос эхом звучал в медных стенах грота.

Крик ангела.

Медь была твёрдой, — у Виктории наверняка останутся синяки на коленях. Внизу, в бедрах и груди танцевали остаточные электрические разряды. Пять пальцев обжигали её живот, сердце билось под ладонью.

Ладонью Габриэля.

Её горло сжалось от воспоминаний о её удовольствии, его боли. «Они сковали меня. Я не мог двигаться. Не мог бороться».

В своем порыве освободить ангела Виктория лишила Габриэля того же выбора, которого лишил его второй мужчина: она вынудила его вступить с ней в плотскую связь.

С губ готово было сорваться извинение.

— Вода остановилась, — вместо этого сказала она.

Слишком поздно для извинений.

— Да, — без всякого выражения ответил Габриэль. Его голос коснулся основания её шеи и плеча мимолетной лаской.

Виктория уставилась на заключенную в душе меднокожую женщину. Пять медных пальцев были прижаты к её животу, левая грудь покровительственно обхвачена медной рукой. Медно-светлые волосы перемешались с волосами, потемневшими от воды.

Слёзы обожгли глаза Виктории. Она должна была знать.

— Что произошло, когда они закончили с тобой?

— Они оставили меня.

Но не для того, чтобы умереть.

Волосы и кожа Виктории заглушили слова Габриэля, но не скрытый в них смысл.

Они не хотели, чтобы Габриэль умер. Но он хотел этого.

— Кто освободил тебя? — нетвердым голосом спросила она, уже зная ответ.

— Майкл.

Избранник.

Мальчик с голодными глазами, который не просил милостыни.

— Он не француз, — вода медленно ползла по её щеке. — Как он оказался в Кале?

— В тринадцать лет он незаметно проник на корабль в Дувре, — голос Габриэля был отдаленным, его губы двигались по её волосам и ниже, по изгибу шеи. Волосы на его груди и животе кололи ей спину, жесткая поросль в его паху щекотала ей ягодицы. — Я видел, как он крал буханку хлеба из открытого окна в булочной, — было понятно, что раньше он никогда этого не делал. Я стукнул по окну, отвлекая внимание пекаря, чтобы Майкла не поймали. А затем пошел за ним. Он поделился со мной этим хлебом по пути в Париж.

А когда они добрались до Парижа, их стали обучать ремеслу проституток.

Виктория слышала то, о чём Габриэль умолчал, так же ясно, как и то, что он произнёс вслух. Раз Майкл не умел воровать, значит он родился не на улицах.

Майкл был тем, кем не был Габриэль, — мальчиком, который родился не в сточной канаве и которого не считали отбросом общества. Габриэль взял себе имя ангела, чтобы быть достойным дружбы Майкла.

Прошли долгие секунды, пар растворился и оставил вьющиеся клочки серого тумана. Капельки воды бежали вниз по меднокожим мужчине и женщине внутри душа.

Внизу всё болело от Габриэля-мужчины, а сердцу было больно за мальчика, который хотел быть ангелом.

Горячее дыхание ласкало левое ухо Виктории.

— Я умолял Майкла позволить мне умереть.

Но Майкл не позволил ему умереть.

Слова Габриэля оставили на коже Виктории обжигающий след правды: Майкл любил Габриэля, так же как и Габриэль любил Майкла.

Он не заслуживал страданий.

— Ты убил первого мужчину, — гнев внезапно отразился от стенок медного грота. — Почему ты не убил второго?

Полгода назад Виктория пришла бы в ужас от собственной кровожадности. Тогда она еще не знала, как удовольствие может стать оружием.

— Я не смог найти его.

Сердце Виктории билось под пятью пальцами. Мужчина уничтожил Габриэля и…

Она попыталась повернуть голову, чтобы увидеть Габриэля, но собственные волосы, зажатые между их телами, остановили её.

— Ты не знал его имени?

— Нет.

— А сейчас?

— Я всё ещё не знаю его имени.

Но Габриэлю было кое-что известно об этом человеке, методично причинявшем ему боль. То, о чём он не сказал Виктории.

То, что встало на пути любви, которую два ангела дарили друг другу.

Колени Виктории болели; тепло тела Габриэля окутывало её.

Она хотела прикоснуться к нему, но боялась. Боялась причинить ему ещё больше боли.

— Как давно ты стал хозяином дома? — спросила она, желая отвлечь, желая поддержать его.

Желая дать ему то утешение, которое он всё ещё не мог принять.

Габриэль переместился. Он сел на корточки и потянул за собой Викторию, так что она оказалась на его крепких волосатых бедрах вместо того, чтобы стоять на коленях на твердой неподатливой меди.

Она ощутила сзади толчок отчетливо оформившейся плоти.

Сердце Виктории забилось чаще.

Дыхание Габриэля стало более глубоким.

— Четырнадцать лет.

«Я не прикасался к женщине четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней», — сказал он той ночью, когда она выставила на продажу свою девственность.

— Ты построил первый дом, — Виктория пыталась добраться до правды, — в качестве приманки для того мужчины?

— Да.

Но тот не поддался на уловку. И Габриэль сжег дом. Лишь для того, чтобы построить его заново.

— Зачем он вернулся, спустя столько лет?

Габриэль выпустил грудь Виктории.

— За местью.

— Но ведь это он причинил тебе боль.

Габриэль отпустил талию Виктории.

— За деньгами.

Шантаж — цена греха…

— Он пытался тебя шантажировать?

Габриэль поставил Викторию на колени.

— За развлечением.

Меднокожая женщина внутри грота внезапно получила свободу, и Виктория снова смогла почувствовать холодный металл ванной, влажность своей плоти, горящее неудобство там, где Габриэль проникал в неё, скользкий крем между ягодицами.

Полное одиночество мужчины позади нее.

По слабому движению воздуха и еле слышному скрипу костей она поняла, что Габриэль встал. Меднокожий мужчина возвышался над Викторией внутри душа-пещеры.

Габриэль вышел из ванны. Виктория пристально разглядывала подтянутые мускулистые бедра, усеянные волосами яички, бледные, как мрамор, ягодицы.

Он неслышно прошел по покрытому голубыми прожилками мрамору и остановился напротив тумбы из атласного дерева, где находилась раковина. Зеркало запотело от пара, и ей были видны только сильные, блестящие от воды плечи Габриэля, его гладкая спина, узкие бедра, упругие ягодицы, длинные-длинные ноги и нечеткое отражение склоненной головы.

Всплеснула вода, закружился пар. Ягодицы напряглись, Габриэль подался бедрами вперед.

Виктории не нужно было смотреть на то, чем он занимался, чтобы понять, что он мыл свои гениталии.

Её зад горел и пульсировал.

Её боль. Его боль.

Габриэль снял с деревянной вешалки для полотенец мочалку и окунул её в раковину.

Опираясь на поверхность облицованной атласным деревом медной ванны, Виктория неловко поднялась на ноги.

Габриэль обернулся с мочалкой в руке. Его лицо было бледным, отстраненным. Он был сам по себе, а не вместе с ней.