Гастон не задал эти вопросы. Но Габриэль знал, что Виктория их задаст.

Он рассказал ей больше, чем кому-либо.

Он рассказал ей о том, что он умолял, но не сказал ей, о чем просил.

Он знал, что она, несмотря ни на что, спросит его. Через день. Или два.

Виктория спросит, о чем он умолял второго мужчину. И Габриэль ответит ей.

Она заслужила это.

— Мы умрем за вас, месье, — просто сказал Гастон. — Никто не пойдет против ваших желаний.

Да, мужчины — и женщины — умрут. Это часть игры.

Гастон отвел глаза.

— Что касается месье Майкла…

Габриэль вспомнил свои прощальные слова Майклу.

— Я не думаю, что нам нужно беспокоиться о месье Майкле, — прервал он речь Гастона, оттолкнув в сторону боль.

Габриэль подумал об изношенном шерстяном платье Виктории, об ее протертых шелковых панталонах и сморщенных чулках.

«Девственность — это все, что у меня осталось», — сказала она.

Но это не все, что осталось у Виктории.

В ней была страсть.

«Я хотела, чтобы вы коснулись меня, поэтому я — шлюха».

И он позволил ей поверить в это.

Но не страсть делает мужчину или женщину шлюхой. Заниматься сексом без страсти, — вот что делает человека шлюхой.

Майкл был проституткой, но он никогда не был шлюхой.

В отличие от Габриэля.

«Это подписывает мой смертный приговор?»

— Пошли за мадам Рене, — внезапно произнес Габриэль. — Скажи ей, что нам нужна швея.

Тьма давила на глаза, словно рука… Задыхаясь, Виктория попыталась сесть в кровати, ощущая, как сильно дрожит грудь и как стесняют движения спутанные волосы.

Только лишь для того, чтобы обнаружить, что тьма не была рукой.

Виктория легла спать в темноте. И когда проснулась, ощущая под собой твердость матраца и мягкость шелковых простыней, было по-прежнему темно.

Это была не ее кровать.

В арендованной Викторией комнате был лишь продавленный матрац, там не было никаких простыней.

Сквозь темное, как сажа, окно не проникал ни сумрачный луч дневного солнца, ни золотистый свет уличных фонарей.

Во рту ощущался горьковато-сладкий привкус.

Шоколад.

Память вернулась в её сознание.

Виктория спала в спальне светлоглазого мужчины с серебристыми волосами; в этой комнате не было окон. И горьковато-сладкий привкус остался на языке из-за чашки au chocolat, которая была частью ее ужина.

Ужина, который она съела в одиночестве.

За ароматом хозяйственного мыла и крахмала она почувствовала слабый запах… его запах: острый мускусный аромат мужского тела.

Виктория спала среди простыней, в которых спал он. Мужчина, который назвал себя Габриэлем.

Его запах убаюкал ее прошлой ночью. Или ночь еще не закончилась?

Виктория вся обратилась в слух…

Пытаясь услышать его дыхание.

Его присутствие.

Его мысли.

Но ощутила лишь пустоту.

«Это дом свиданий, мадмуазель… Стены спроектированы так, чтобы предоставить полное уединение».

Жар заполнил ее тело.

Вчера ночью она забыла о стеснении, когда высказывала свои мысли, и не нашла в себе сил остановиться и перестать задавать вопросы мужчине с серебряными глазами и волосами.

«Вы когда-нибудь умоляли женщину о сексуальной разрядке?

— Нет, мадмуазель, я никогда не умолял женщину о сексуальной разрядке.

— А женщина когда-нибудь умоляла вас об этом?

— Да.

— Вы наслаждались этим?

— Да.

— Вы… кричали… в порыве страсти?

— Нет, мадмуазель, я не кричал в порыве страсти.

— Эти женщины, что умоляли о сексуальной разрядке, были у вас до или после того, как вы… умоляли… об удовлетворении?»

«…Прошло четырнадцать лет, восемь месяцев, две недели и шесть дней с того момента, когда я умолял о сексуальной разрядке, мадмуазель. С тех пор я не прикасался ни к одной женщине».

Темнота давила на грудь Виктории.

Она считала дни, недели и месяцы, прошедшие с того момента, когда ее уволили. Все лишения и оскорбления, что она пережила, бледнели по сравнению с тем, с чем пришлось столкнуться Габриэлю.

Он отвергал потребности собственного тела, поскольку когда-то потерял контроль над ситуацией. И он считал каждую минуту, каждый час времени, прожитого после этого события.

Виктория вспомнила проститутку по имени Долли и согнутый лист бумаги, который та всунула ей в руку. «Для защиты», — заверила она Викторию.

Мужской голос открыл ей истину.

«Ваша подруга говорила, что это такое?»

Виктория попыталась выкинуть правду из головы.

«Это сулема, мадемуазель. Ваша подруга говорила вам, как применять таблетки?»

Но у нее ничего не получилось.

«Одна таблетка вызывает сильные конвульсии, часто приводящие к смерти. Две таблетки, вставленные в ваше влагалище, мадемуазель, несомненно, убили бы вас».

Давление из груди сместилось вниз живота.

Виктория откинула покрывало и поднялась с кровати, ощущая босыми ногами ледяной деревянный пол. Воздух принял ее обнаженное тело в свои холодные объятия.

Ни один уголек в камине не дарил света. Тепла.

Безопасности.

Габриэль, хозяин дома, шлюха и убийца, мог в любой момент войти в дверь и включить свет.

«Я была влажной от желания. Потому что я хотела, чтобы вы — незнакомец — коснулись меня».

Удивительно, но стыд, отказавшийся придти, когда она сделала это признание, не появился и сейчас.

Виктория яростно заглушила недавние воспоминания.

Она не может позволить себе испытывать страх. Надежду.

Желание.

Вечный голод женщины.

Вытянув руки перед собой, Виктория шагнула в окружающее ее темное пространство… и натолкнулась на черную стену.

Сильный удар тела об дерево взорвал пульсирующую тишину комнаты.

Не стена… Она налетела всем телом на шкаф.

Виктория застыла, ощущая, как сильно бьется сердце.

Услышал ли он ее?

Что, если он захочет узнать, что это за шум?

У нее нет даже пары чулок, чтобы прикрыть свою наготу.

Ее платье… где оно?

Ванная комната… где она?

Двигаясь небольшими шажками, Виктория нашла руками край шкафа, примыкающую к нему стену… Она пошла вдоль стены, едва касаясь ее пальцами левой руки и вытянув вперед правую, чтобы не наткнуться на мебель в комнате.

Или мужчину.

Ее пальцы нащупали деревянный дверной проем, погрузившись в пустоту за ним.

Она нашла ванную комнату.

Застыв на пороге, Виктория, шаря руками в темноте, исследовала стену кончиками пальцев… гладкая эмалевая краска… прохладный металл…

Деревянный выключатель.

Свет ослепил ее. В его ярком сиянии комната приобрела знакомые очертания, явив ей мерцание медных панелей… мраморный монолит раковины… и обнаженную женщину, окутанную облаком темных спутанных волос.

Виктория отвела взгляд от своего отражения в зеркале над раковиной.

Пожелтевший от времени шелк покрывал деревянную вешалку для полотенец, рядом с которой, причудливо извиваясь, проходили окрашенные в телесный цвет трубы.

Прошлой ночью до того, как лечь спать, она постирала свои панталоны и чулки, — Виктория делала это каждый вечер.

Заходил ли он в спальню и в ванную комнату, пока она спала?

Видел ли он то, что ни один мужчина не имеет права видеть — бесполезную попытку женщины сохранить остатки благородного воспитания, когда это уже не имело смысла?

Ее взгляд безошибочно вернулся к зеркалу.

Оттуда на Викторию смело смотрела обнаженная женщина с темными волосами, — женщина, лишенная земных благ и горделивого тщеславия. Сквозь пряди спутанных волос проглядывали белые груди.

«Я знаю тебя, Виктория Чайлдерс», — утверждал мужчина, написавший письма.

Но Виктория не знала женщину в зеркале.