— Здесь слишком много коробок, — обвиняюще сказала она.

— Мадам Рене заверила меня, что у женщины никогда не бывает слишком много нарядов.

Неужели в голосе Габриэля была улыбка?

Виктория быстро взглянула на него — она видела, как его рот цинично изгибался, но никогда не видела, как он улыбался.

Сейчас он тоже не улыбался. Но в его глазах стояла улыбка.

Красивых серебряных глазах.

— Я верну вам деньги, — поспешно заверила она.

Его голос был легкой лаской.

— Возможно, мадемуазель, видеть ваше удовольствие — достаточное вознаграждение.

Ее желудок сделал кульбит.

— Вы флиртуете со мной, сэр?

— Нет, мадемуазель. — Улыбка покинула его глаза. — Я не флиртую.

— Но вы знаете, как? — спросила она, затаив дыхание.

— Да, я знаю как.

Флиртовать. Целоваться. Дарить наслаждение.

Но он не знал, как получать наслаждение.

— Что мне открыть первым? — спросила она. И осознала, что похожа на ребенка в предвкушении рождественских подарков.

Зашевелились слабые воспоминания. Любящих голосов и теплого смеха…

Звуков, знакомых одиннадцатилетней девочке, а не тридцатичетырехлетней женщине.

Воспоминания ушли так же быстро, как и пришли.

Габриэль жестом указал на кушетку.

— Какую коробку вы предпочитаете, мадемуазель.

Виктория неуверенно села; скрипнула кожа, зашелестел шелк. Она осторожно подхватила коробку с отпечатком розового лепестка.

Та оказалась на удивление тяжелой.

Виктория с любопытством подняла крышку.

Коробка была полна перчаток — шерстяных, кожаных, белых шелковых, длинных шелковых вечерних. Они были запачканы красными пятнами.

Кто-то пролил на них чернила.

Виктория нахмурилась.

Две черные кожаные перчатки были наполнены изнутри манекенами рук, как будто их выдернули из витрины.

До Виктории не сразу дошло, что руки в черных кожаных перчатках были не деревянными: они были сделаны из плоти и костей.

Это были человеческие руки. А красные чернила, запятнавшие перчатки, были человеческой кровью.

— О боже, — эхом отразилось в ушах Виктории.

Это был женский голос, но она не узнала в нем себя. Он звучал так, словно шел откуда-то издалека. Слишком издалека, чтобы принадлежать ей. Одно мгновение коробка была у нее на коленях, секундой позже — она исчезла. Держа крышку оцепеневшими пальцами, Виктория подняла глаза. Лицо Габриэля находилось в головокружительной близости от ее лица.

«У него узкие поры, — подумала она. — А кожа гладкая, как у младенца».

Серебристые глаза, не отрываясь, смотрели на нее. Внезапно шелковистый мужской голос прозвучал у нее в голове: «…Если она еще не умерла, то сделает это очень скоро».

— Это от проститутки, — Виктория не смогла себя заставить произнести названия ампутированных частей тела, — это ее.

— Возможно.

Габриэль выпрямился, его лицо внезапно отдалилось. Он держал коробку длинными белыми пальцами. Виктория выронила крышку.

— Это не мадам…

— Нет, это не мадам Рене. — Глаза Габриэля не выражали ровным счетом ничего — ни ужаса, ни удовольствия. — Ее руки меньше.

Виктория никогда раньше не падала в обморок. Она никогда раньше не хотела упасть в обморок. А сейчас это было единственное, что она хотела сделать.

Внезапно Виктория поняла, что был еще один человек, который мог знать о ее личных вещах.

— Долли знала, что я ношу шелковые панталоны, — прошептала она.

А сейчас Долли мертва. Как Габриэль и предсказывал. Виктория судорожно сглотнула. Комната покачнулась перед глазами.

— Опустите голову между коленей, — прозвучал резкий приказ.

Виктория взглянула на другие коробки… Три коробки для платьев были достаточно вместительными, чтобы в одну из них поместилось туловище, рядом находились три круглые шляпные картонки — в любой из них можно спрятать голову.

Съеденные ранее яйца, ветчина и круассан просились наружу. Виктория покачнулась, ноги не слушались ее. Подоткнутый на груди шелк, освободившись, соскользнул на пол. Виктория бросилась в ванную.

Когда Габриэль говорил о смерти, это казалось нереальным. То, что происходило сейчас, было слишком реальным. Виктория на мгновение задумалась, была бы мадам Рене разочарована ее слабым желудком? А потом ей стало все равно. Она упала на колени перед фарфоровым унитазом. И вспомнила другие слова — свои, Габриэля.

«Вы планируете убить меня, чтобы избавить от подобной… смерти?

— В конечном итоге, вы скажете мне спасибо за это».

Возможно, так она и сделает.

Габриэль открыл шляпную картонку. Темно-красный головной убор обрамлял женскую голову.

Смерть стерла ужас и боль Долли.

Габриэль открыл вторую картонку. Внутри лежала элегантная шляпка с небольшой черной вуалью.

Здесь не было следов смерти.

Габриэль открыл третью картонку. Легкомысленная, украшенная перьями шляпка была надета на мужскую голову, седые волосы которой потемнели от запекшейся крови. Лицо Джеральда Фитцджона было расслабленным.

Габриэль видел удовольствие Виктории. Он видел ее ужас.

На одно короткое мгновение он разделил ее удовольствие. Но он не разделял ее ужаса. Габриэль слишком долго прожил на улицах, чтобы лики смерти могли вызвать в нем отвращение.

Долли и Фитцджон были приговорены к смерти. Они умерли.

Шантаж — цена греха. Как и смерть.

«А вы согрешили, мадмуазель?

— Пока еще нет».

Габриэль закрыл картонки для шляп. Распрямившись, он обошел стол и нажал на звонок, закрепленный под столешницей из черного мрамора. Затем большими шагами пересек ковер и резко открыл дверь из атласного дерева.

Мужчина, волосы которого имели насыщенный коричневато-красный оттенок, вздрогнул от неожиданности.

— Мистер Габриэль, сэр!

— Избавься от коробок на диване, Эван, — спокойно приказал Габриэль, ни жестом, ни голосом не показывая растущую в нем ярость.

Он пытался оградить Викторию от реальности смерти. Очевидно, второй мужчина хотел абсолютно противоположного.

Зеленые глаза решительно встретили взгляд серебристых.

— Да, сэр, — ответил Эван.

Габриэль задумался, сочувствует ли Эван положению Виктории.

Попытался бы он помочь ей бежать?

Габриэль отошел в сторону, пропуская его.

Эван наклонился, чтобы поднять коробку.

— Эван.

Тот остановился.

— В некоторых коробках находятся человеческие останки.

Возможно, человеческие останки были во всех оставшихся коробках, хотя Габриэль сомневался в этом. Если бы это было так, при доставке их общий вес вызвал бы нежелательные вопросы.

Эван застыл в ужасе, являя собой живое доказательство того факта, что не все, кто выжил на улицах, научились воспринимать смерть без страха и отвращения.

— Выброси человеческие останки в Темзу, — решительно приказал Габриэль. — Сожги одежду и коробки.

Много людей исчезло в Темзе. Габриэль не хотел, чтобы в его печи нашли обломки человеческих костей.

Эван не задал вопросов. Он поднял картонку.

— Эван.

— Сэр? — подавленно спросил Эван.

Он сочувствовал ей.

— Гастон приказал тебе тщательно охранять мадмуазель Чайлдерс, не так ли?

Эван не обернулся.

— Да, сэр.

— Расскажи Джулиену и Аллену о том, что находится в картонке у тебя в руках, — вкрадчиво приказал Габриэль. — Скажи им, что там легко могла бы оказаться голова мадмуазель Чайлдерс, если бы мы не защищали ее.

Гастон вошел в комнату сразу за Эваном, который вынес первую партию коробок.

— Что случилось, месье? — недоуменно спросил он. — Мадмуазель не понравилась одежда?

Габриэль протянул ему коробку для перчаток.

Оливково-коричневое лицо Гастона приобрело сероватый оттенок.

— Когда доставили одежду, Гастон? — спокойно спросил Габриэль.

— Ее доставили перед вашим приходом, месье.