Настороженность превратилась в женское любопытство.

— Voilà.[23] — Гастон повернулся к Виктории и сверкнул улыбкой. У него были идеальные белые зубы. — Это всего лишь хорошенький корсет, мадемуазель.

Жар, заливший тело Виктории, не уменьшился от уверения Гастона — пережиток тех лет, что она потратила, притворяясь образцом добродетели. Не важно, что ее наслаждение запятнало простыни, а на тумбочке стояла открытая коробочка презервативов. Мужчины не обсуждали — и не выставляли напоказ — женское нижнее белье.

Гастон был невосприимчив к ограничениям, наложенным обществом. Он продолжал открывать каждую коробку, описывая мягкость шелковых женских сорочек, показывая пару панталон, украшенных голубой тесьмой, так чтобы она могла восхититься тонким, как бумага, шелком, гордо демонстрировал пояса с подвязками, шелковые чулки, прекрасные шелковые перчатки, турнюр, больше напоминавший фартук, чем проволочную клетку, которую Виктория носила многие годы.

В карих глазах Гастона блестело одобрение.

— Это très[24] модно — это выбрал месье Габриэль.

Пока Виктория обдумывала мысль, что Габриэль лично выбирал интимное одеяние для нее, Гастон, словно фокусник, вытаскивающий кролика из шляпы, достал шелковое вечернее платье золотисто-коричневого цвета. Оно должно было бы выглядеть безвкусным — отделанное бархатом винного цвета, с нижней юбкой из лампасной ткани, кремовой с зелеными, желтыми и тускло-красными узорами, но оно было прекрасно.

Она невольно протянула руку. Рубчатый шелк цеплялся за кончики ее пальцев.

Он был гораздо мягче дешевых шелковых панталон, которые она привыкла покупать, — хотя не таких уж дешевых для заработка гувернантки.

— Мадемуазель понадобится помощь с платьем, — с явным предвкушением сказал Гастон.

Виктория резко отдернула руку, болезненно осознавая полотенце, драпировавшее ее тело, и голую плоть, которую оно так мало скрывало. Она не позволит другому мужчине видеть ее голой.

— Уверяю вас, сэр, я способна одеться сама.

Гастон совершенно обезоруживающе улыбнулся. Она вспомнила улыбку в глазах Габриэля, когда вчера делала ему выговор из-за количества коробок, сложенных на кушетке.

И теперь он выбрал для нее нижнее белье.

— Non, non, мадемуазель, вы неправильно меня поняли, — поспешно сказал Гастон. — Я не предлагаю своих услуг; в штате месье Габриэля есть горничные. Я пришлю к вам одну из них.

Виктория одевалась сама с тех самых пор, как ушла из дома отца.

— Спасибо, но в этом нет необходимости.

— Mais oui,[25] это необходимо, мадемуазель, — умолял Гастон. — Месье Габриэль приказал нам удовлетворять все ваши нужды.

Было невозможно остановить обжигающий жар, приливший к щекам Виктории.

— Уверяю вас, сэр, все мои нужды удовлетворены.

— C’est très bon[26] — хорошо, что вы появились. — Понимающий свет в карих глазах Гастона был очевиден. — Месье Габриэль, он слишком долго был один. Вы покончили с этим.

Габриэль так упомянул об оргазме — кончить. Конечно, Гастон не…

— Он не позволит мне коснуться его, — сказала Виктория.

И закусила губу — слишком поздно, слова прозвучали.

Карие глаза Гастона не осудили ее.

— Но он коснулся вас, n’est-ce pas?[27]

Свидетельство его прикосновения невозможно было ни с чем перепутать.

Ее губы распухли, глаза обвела тень.

— Да. — Виктория расправила плечи. — Он коснулся меня.

Гастон снова медленно свернул платье.

— Месье Габриэль не касался женщины — и мужчины — все время, что я был с ним, мадемуазель.

Горло Виктории напряглось.

— А вы давно с ним?

Француз с каштановыми волосами аккуратно уложил прекрасное золотисто-коричневое платье обратно в коробку.

— Я с месье Габриэлем четырнадцать лет.

— Вы его друг?

Крышка с вытисненным розовым лепестком закрылась над кармазинным шелковым платьем.

— Мы в le Maison de Gabriel — в доме Габриэля — не друзья ему, мадемуазель.

Глаза Виктории распахнулись от удивления.

Платье было благополучно упаковано, густые темные ресницы Гастона медленно поднялись. Виктория смотрела в глаза Габриэля, только карие, а не серебряные.

— Мы его семья, — прямо сказал Гастон. — В этом доме мы все — семья друг для друга.

Гастон тоже пережил улицы.

— Вы… une prostituée?[28] — импульсивно спросила она.

Пристальный взгляд Гастона не дрогнул.

— Oui,[29] мадемуазель, я был une prostituée, если были клиенты, которые хотели меня. Когда их не было, я был, как вы говорите по-английски, карманником и головорезом.

Головорезом…

Виктория глубоко вздохнула.

— Полагаю, вы больше не занимаетесь вашими прежними делами.

Внезапно холодная безжизненность улиц оставила глаза Гастона. Они обаятельно замерцали.

— Non, мадемуазель, я больше не работаю карманником или головорезом. Месье Габриэлю не понравилось бы, если бы мы обворовали или убили его клиентов. Я управляющий месье Габриэля и его дома.

И служащих, которые работали в доме Габриэля.

Семьи проституток, воров и головорезов.

Виктория расправила плечи.

— Для меня облегчение это слышать, сэр.

— Pas du tout — не за что, мадемуазель. — В карих глазах Гастона были и восхищение, и юмор. — Ваш завтрак в кабинете. Вы можете съесть его сейчас или подождать, пока горничная поможет вам одеться.

Будучи гувернанткой, Виктория ела со слугами. Она не привыкла, чтобы ее опекали. Затянувшийся жар смущения рассеялся в новизне чувства, что ее балуют.

— В самом деле, месье, я не нуждаюсь в услугах горничной. Но благодарю вас. Я буду наслаждаться завтраком — и нарядами. Они очень красивы.

Гастон выглядел довольным ее похвалой.

— Если вам что-нибудь нужно, вы не должны стесняться просить.

Ей нужно было исцелить ангела. Был лишь один способ это сделать.

Виктория посмотрела в добрые карие глаза Гастона и попросила то, что ей нужно.

То, что было нужно Габриэлю.

На Викторию упала тень. Силуэт Габриэля тяжело лег на ее веки, груди, живот, бедра.

Она мгновенно проснулась с колотящимся сердцем, ловя воздух.

Мягко качнулась, закрываясь, дверь ванной. Тонкая линия белого света залила щелку между полом и дверью.

Габриэль вернулся.

Отбросив назад постельное покрывало, она выскользнула из-под льняных простыней.

Ее соски затвердели. От холода, сказала она себе.

И знала, что это было от страха.

Виктория отнюдь не рвалась к роли, которую должна была сыграть этой ночью, но она сыграет ее. Она освободит ангела.

Оранжевые и голубые язычки пламени лизали почерневшее дерево.

Огонь угасал от недостатка заботы.

Виктория угасала с тех самых пор, как мать оставила ее с холодным, нелюбящим отцом. Габриэль понемногу умирал каждый раз, когда дарил наслаждение, не получая его взамен.

Широкая и низкая белая банка на тумбочке атласного дерева казалась бледным пятном в слабом свете.

Это был весь свет, в котором нуждалась Виктория.

Она потянулась, сжала пальцы…

Металл.

Серебристая оловянная коробка презервативов.

Отпустив металлическую коробочку, она схватила стеклянную банку, которую принес Гастон. Дрожащими пальцами Виктория отвинтила крышку и осторожно опустила ее на тумбочку.

Звук удара металла о металл отдался дрожью вдоль ее позвоночника.