3. Умолчание. Плавно переходящее из преувеличения и дополняющее его. Скажите, вы встречали хоть раз на страницах Суворова упоминание Лиги Наций? Я — да. Единожды (см. «Самоубийство», с. 315)!!! Хотя читал суворовские сочинения буквально в четыре глаза и несколько раз. А попробуйте написать несколько томов истории «холодной войны», лишь единожды упомянув ООН! Но вместо объективного изложения фактов нам снова тычут чертом в банке, находящимся на окраине Европы и регулярно дискриминировавшимся в той самой Лиге Наций, — Советским Союзом. Историю «холодной войны» не напишешь без Китая и Мао, но основные действующие лица находились не там! А СССР на ведущие роли как раз по итогам Второй мировой и вышел!!! Или, к примеру, встречали ли вы в сочинениях Суворова танк Т-26? Я — да. Единократно (см. «Самоубийство», с.311)!!! Вы уже знаете, что именно Т-26 был самым многочисленным и распространенным танком РККА перед войной, «рабочей лошадкой» советских танкистов предвоенных лет, и в самом начале войны тоже, это — основная масса тех десятков тысяч советских танков, которыми все время трясет Резун. Напишите историю танков в Великой Отечественной, лишь единократно упомянув Т-34, и тогда вам станет понятно, как писались суворовские «труды»! Кстати, даже в этих местах и самая крупная тогдашняя международная организация, и основной на то время советский танк именно упомянуты, только упомянуты между прочим…
4. Образность и упрощение. Это — один из приемов, делающий труды Суворова очень популярными, но также и позволяющий ему искажать историю, не вызывая подозрений у неспециалистов. История — простая наука, там все сходится, как в кроссворде, — пишет какой-то там хренов суворолюб в «Русской мысли», но помните, что только дураку всегда все бывает ясно. Для примера задачка: отыщите подлинные причины событий, произошедших с десятком ваших знакомых за неделю. Встаньте на место каждого, опишите мотивы их действий. Это очень просто? Все сошлось, как в кроссворде? Если да, то вы просто плохо их знаете. Люди — не заводные куклы, механически исполняющие обусловленный кем-то танец, их поступки часто нелогичны, им свойственно принимать решения при неточной и неполной информации о событиях, они, наконец, ошибаются. А история стран и народов весьма похожа на многократно усложненное повторение истории простых людей. Так что излишняя простота в изложении научных исследований (а Суворов, напомню, претендует на вклад в науку) часто бывает хуже воровства. Вопиющий пример, который так и просится на эту страницу — наш «летучий шакал» Су-2 и проводимая Суворовым далекая, похоже, исключительно ассоциативная аналогия с Никадзимой B-5N. Сравнение делается Суворовым на уровне детсадовского стишка: вот это — стул, на нем сидят, вот это — стол, за ним едят, и далее в тех же доходчивых выражениях объяснено, что сидеть на столе и есть за стулом нельзя, хотя вообще-то мы с вами знаем, что даже и это не вполне так. Разумеется, в любой книге, и научной, и популярной, должен соблюдаться определенный баланс между простотой и точностью в следовании всем известным фактам, и далеко не все могут достичь удачного синтеза того и другого. Но у Суворова — особый случай, когда простота нужна не как средство верно передать историческую реальность, а как средство эту реальность закамуфлировать.
5. Культ себя. Об этом мало говорилось в тексте; не относящиеся к сути повествования куски я просто отбрасывал, но здесь следует остановиться на этих вещах подробнее. Чтобы читатель поверил такому количеству бреда и, как говорят в армии, неутыков, наш храбрый автор должен был представить себя ни много ни мало виднейшим спецом по армии, и экспертом в истории. Свой авторитет Суворов воздвигал долго, целеустремленно и целенаправленно, а теперь любовно полирует со всех сторон, благо сказать, по большому счету, ему уже нечего. Я до сих пор остаюсь в шоке от того, как беззастенчиво Суворов рисуется перед своим читателем на страницах своих книг. Здесь уж — никто лучше (в смысле хуже) Суворова не скажет, так что ему слово.
«Итак, Третьяковка. Обычно я приходил к вечеру. Так повелось: в Бородинскую панораму поутру не пробиться. А за пару часов до закрытия… И в Третьяковку тоже. Я люблю второй этаж. Больше всего — пейзажи. Во мне не состоялся великий пейзажист. Сознавая загубленную потенцию, часами ревниво рассматриваю чужие холсты: осинки, березки, елочки. На каждом пейзаже местечко высматриваю, куда бы лучше противотанковую пушку всобачить. Чтоб скрыть ее напрочь от вражьего глаза. А самая моя любимая картина — „Ночь на Днепре“ Куинджи. Картину эту никогда не встречал в репродукциях. Ее невозможно копировать: черная ночь, 41 оттенок черного цвета, зеленая луна, того цвета, каким бывает огонь светофора в ночном тумане, и лунная дорожка по Днепру, и отблески по черным облакам. Какая ночь! Какой простор! Какая мощь! Самый момент Днепр форсировать. И еще лучше в такую ночь снять тихонечко 3-ю гвардейскую танковую армию с Букринского плацдарма и под соловьиные трели перегруппировать ее на Лютежский плацдарм. Чтоб никто не дознался. А потом с Лютежского, откуда появления танковой армии противник не ждет, внезапным ударом… Ах, Куинджи!..»
Дорогой читатель, знакомясь с подобными откровениями, обязательно спросите себя, кто это написал. Может, прошедший сквозь огонь трех войн артиллерист? Или бронебойщик, Герой Советского Союза, уничтоживший в одном бою шесть немецких танков? Бывалый старшина, в горячем сорок втором три недели пробивавшийся из окружения к своим? Нет — человек, за всю свою жизнь ни разу не стрелявший боевым снарядом по реальному противнику. На счету Суворова-Резуна лишь один действительно близкий к боевому эпизод, по законам военного времени именуемый «добровольная сдача в плен с оружием в руках». Слова разглядывающего Куинджи Суворова имеют вес только тогда, если он рассуждает о том, как бы в эту лунную ночь под пение соловья удачнее обойти заградотряды, спереть гражданское платье и, зарыв в лесу форму и документы, полным ходом дерануть до хаты. Или, счастливо избежав пули в затылок от своего передового дозора, с минимальным риском поднять лапки кверху вблизи немецкой кухни. А наш «полководец», протянувший в вышеприведенном отрывке свои неокрепшие ручонки к армиям, в реальности даже ротой не командовал. И потому — с треском пролетел: кто будет мечтать форсировать Днепр при ЛУННОЙ ночи? Посмотрите на картину — видимость отличная! А слышимость — трели соловьиные за километры разносятся! А наш «спец» целые танковые армии собрался гонять полным ходом под луной да в полной тиши! Покойник — и тот проснется, выглянет полюбопытствовать, соловушка ли это нам свистит, или 3-я гвардейская танковая армия на цыпочках к Днепру при полной лунной иллюминации крадется? Воистину — «Ах, Куинджи!..»
6. Культ врага. Воевать с пустым местом не очень удобно, а с не пустым — очень опасно, когда твое единственное оружие составляют потоки слов. Поэтому Суворов пишет себе врага широкими мазками, не стесняясь в выборе выражений, но обозначая его предельно размыто: коммунисты, кремлевские фальсификаторы и продажные историки. Говоря о своих оппонентах, Суворов, в частности, пишет, что «выросли целые поколения добровольных защитников коммунистической лжи о нашей невероятной, поистине необъяснимой тупости» (Последняя…, с. 145). Я знаю, что это про меня, но я себя что-то не узнаю. И других его критиков не узнаю тоже. Кто это из оппонентов Суворова, скажите мне, пожалуйста, пишет о «нашей невероятной, поистине необъяснимой тупости»! Я не требую десятков тысяч фамилий, хотя мне были обещаны «целые поколения» соратников, но назовите трех!!! Здесь абсолютно советский, точнее даже сталинский прием — приписывание оппоненту точки зрения, имеющей гораздо больше общего с критиком, чем с критикуемым автором, после чего доводы, якобы принадлежащие врагу, с блеском разбиваются. Разница со Сталиным есть только в том, что критика вождя всегда имела адресатов, у Суворова при конкретном тезисе присутствует оппонент, о котором ничего не сообщается, фамилии злодеев (как правило, несколько) появляются только при упоминании размытых общих положений. Пример — на народ клевещут «Иосиф Косинский… Косинскому подпевают М. Штейнберг, Ю. Финкельштейн, Л. Квальвассер, Л. Розенберг и еще целая орава» (Самоубийство, с. 329–330) — видимо, злобствуют хором, и исключительно «вообще», а вот конкретное обвинение фальсификаторов в том, что «На вопрос: „Зачем Сталин согласился помогать Гитлеру рубить относительно узкий коридор через Польшу?“ — коммунистические историки пытались придумать ответы, но неудачно» (Ледокол, с. 41<40>) оказывается адресованным в пустоту, ведь «коммунистический историк» — это не фамилия, не звание и не должность.