Том бросился в кресло. Никогда еще Салли не видела своего спокойного, уравновешенного сына таким взволнованным и измученным.

— Я знаю, нужно сохранять спокойствие, твердо держаться плана, намеченного профсоюзом. Нельзя допустить, чтобы эти свиньи одержали верх. Я все время твержу это ребятам. Мы будем драться, если понадобится, но только организованно. Солидарность во всем и всегда! Но, черт побери, как это трудно, Динни!

— Конечно трудно, сынок, — подтвердил Динни. — Но народ на нашей стороне. Всякому ясно, что происходит. Люди диву даются, как это рудокопы сохраняют спокойствие. Если бы у профсоюза не было хороших руководителей, тут бы уже такое творилось!

— Это все так, — признался Том. — Но в понедельник собираются возобновить работы. Начальство говорит, что к этому дню они приведут все в полную готовность, Если они только попробуют использовать штрейкбрехеров…

— Не дай господь! — охнул Динни. — Уж тогда потасовки не миновать!

— Да, дело будет, — устало согласился Том.

Салли проснулась, услышав тяжелый топот множества ног на шоссе. Она выглянула в окно и в смутном сиянии предрассветной луны увидела ряды людей: они шагали в военном строю, перекинув через плечо винтовки с примкнутыми штыками, по направлению к Боулдеру.

Том и Дик тоже увидели их. Салли слышала, как сыновья стали торопливо одеваться.

— Что это значит? — тревожно спросила она, когда к ней подошел Том.

— Это значит, что на шахтах сегодня будет кровопролитие, если нам не удастся остановить эту проклятую провокацию, — сказал он. — Люди поклялись, что если против них будет пущено в ход оружие, они тоже вооружатся.

Том и Дик тут же ушли, ничего не поев, не выпив даже чашки чая. Салли вспомнила об этом, когда их уже не было, и попеняла на себя.

Несколько часов спустя Динни пошел узнать, что происходит. Вскоре он шел уже обратно, торопливо ковыляя по дороге; глаза его гневно сверкали.

— Арестовано одиннадцать профсоюзных руководителей, — крикнул он. — Их взяли дома врасплох.

— А Том? — еле выговорила Эйли.

— Ребята говорят, что его не поймали, — сказал Динни. — Он был в поселке — пытался навести там порядок.

— Ну, а Дик? — спросила Салли.

— Он явился на Боулдер-Риф и вместе со всеми собирался приступить к работе, если на шахтах не будет штрейкбрехеров, но они тут же повернулись и ушли, потому что там работал один парень — не член профсоюза.

— Была драка?

— Нет. Все шло как по писаному, точно на прогулке учеников воскресной школы, так что охранники остались в дураках.

Когда Том вернулся в полдень домой, он подтвердил то, что рассказал Динни: на каждом руднике, за исключением Австралии, работают двое-трое не членов профсоюза. На Айвенго и Подкове начальство посоветовало рабочим вступить в профсоюз. На всех шахтах представители горняков заявили управляющим, что не будут работать вместе со штрейкбрехерами, после чего горняки разошлись по домам. Только на Австралии, где поголовно все рудокопы члены профсоюза, работы возобновились.

— Они теперь, конечно, поймут, что нас нельзя сломить, — воскликнула Эйли.

— Наших будут судить в Перте, — сказал Том. — Выдать их на поруки отказались и уже сегодня днем отправят туда.

Он был возмущен и подавлен арестом такого большого числа активных профсоюзных деятелей и бесцеремонным обращением с ними местных властей.

— Их обвиняют в уголовном преступлении из-за того, что произошло в то утро, когда ребята выкурили с рудников двух или трех штрейкбрехеров, — сказал Том. — Им вменяют в вину, что в такой-то день и в таком-то месте они «учинили беспорядки и нарушили общественное спокойствие».

Салли взялась присматривать за ребенком, чтобы Эйли могла пойти с Динни и Томом на вокзал проводить арестованных.

— Все было точь-в-точь, как во времена борьбы за право на разработку россыпного золота, — сказал Динни. — Поверьте, мэм, я еще не видывал такой уймы народу! Наши прямо на стену лезли, так им хотелось стукнуть как следует этих треклятых охранников, которые там выстроились и никого не подпускали к арестованным.

На той же неделе вернулась домой Эми. Дик написал ей, что на рудниках забастовка и потому он не может больше платить за дачу на побережье. Дик был счастлив увидеть снова ее и Билла. Он отпер домик в Маллингаре и надеялся, что в их жизни с Эми начнется новая страница. Он говорил Салли, что знает, как тяжело было Эми, пока он был без работы, и что теперь хочет искупить свою вину перед ней. Конечно, очень неудачно, что Эми пришлось вернуться домой в разгар забастовки, но сейчас у него на счету в банке лежит немного денег, так что им не придется зависеть от пособия, которое выдает Фонд помощи бастующим.

Хотя Дик уже около месяца работал под землей, настроение у него было бодрое. Он слышал, что вилунская компания предполагает вскоре возобновить работы и собирается пригласить его. А пока он участвовал в общей борьбе вместе с Томом и рудокопами, и это было для него хорошей встряской. Великое мужество этих людей, их стойкость и преданность делу, высокая цель их героической борьбы придавали им силы переносить лишения, связанные с безработицей; они готовы были голодать вместе со своими семьями ради защиты того, что считали «основным принципом профсоюзного движения». И это заставило Дика забыть обиду, которую он затаил с тех пор, как вынужден был стать чернорабочим. Дик признавался, что прямо ожил, когда рудокопы приняли его как своего. Он восхищался их выдержкой и упорством. И он сказал Тому, что до конца жизни будет стоять за них и делить с ними радость и горе, где бы ему впоследствии ни пришлось работать.

Но Эми не слишком обрадовалась, узнав, что Дик бастует и сидит без работы вовсе не потому, что администрация решила закрыть рудники и распустить рудокопов на все четыре стороны.

Она была поражена, что Дик работает «простым рудокопом» и участвует в забастовке. Это унизительно и ужасно опрометчиво с его стороны, восклицала Эми. Что скажут ее друзья?

Дик думал, что, разъяснив ей причины и смысл забастовки, он завоюет ее сочувствие. Эми только пожала плечами — это ее не интересовало.

Она по-прежнему была в наилучших отношениях с управляющими рудниками и их женами — с людьми, которые делали все возможное, чтобы добиться поражения горняков. Дик сказал ей, что это ставит его в неловкое положение.

— Ты сам себя поставил в неловкое положение, — со злостью ответила Эми.

Она пришла в ярость, поняв, что все ее прежние друзья охладели к ней — жене бастующего горняка. Это означало, что она должна почти все время сидеть дома, скучать и хандрить.

— Бедняжка Эми, — печально говорил Дик, — ей очень обидно за себя и нестерпимо стыдно за меня.

Он изо всех сил старался примирить Эми с ее тяжкой участью, ухаживал за ней и баловал ее так, как никогда прежде, помогал ей по хозяйству, присматривал за Биллом, когда ей хотелось пойти в гости или на танцы. Салли восхищалась терпением Дика, его добродушием. Сынишка, как видно, вознаграждал его за недовольство и брюзжание Эми. Дик выглядел таким счастливым, когда играл с малышом. По вечерам он часто приезжал к Салли на велосипеде — при этом впереди него на велосипедной раме нередко восседал Билл.

Эми никогда не приходила с ними, поэтому Салли сама навещала ее, решив, что между ними не должно быть отчуждения. Но Эми была с нею холодна и сдержанна, как если бы Салли была случайной знакомой.

— Можно подумать, будто это я виновата, что Дик работает под землей, — возмущенно говорила Салли при встрече с Мари. — «Да что с тобой, Эми, скажи на милость, — спросила я ее, так меня рассердило ее поведение. — Тебя-то почему эта забастовка так волнует и огорчает?»

Салли поколебалась с минуту, потом продолжала:

— Знаешь, Мари, она курила и страшно важничала и кривлялась. «Не говорите мне о забастовке, — сказала она. — Меня просто тошнит от нее. Если Дик намерен ввязываться в такие дела, пусть не надеется, что я стану киснуть тут с ним всю жизнь. Теперь он никогда не найдет приличного места. Мои друзья считают, что он просто сумасшедший».