Как-то вечером Том вернулся домой весь грязный и растрепанный. На лбу — глубокий порез, лицо все в синяках. С ним была Эйли, и она тоже выглядела ничуть не лучше.

— Небольшая потасовка с пьяными солдатами, — небрежно пояснил Том матери и ушел мыться.

Эйли вся дрожала и чуть не плакала.

— Они повалили Тома на землю и начали пинать ногами, — сказала она Салли. — Не знаю, что бы с ним стало, если бы я не подняла крик. Прибежали Барней Райордэн, Петер Лалич и еще два или три рудокопа и отбили Тома. Он выступал на Хэннан-стрит, и эти солдаты весь вечер пытались сорвать митинг, но нас окружали свои люди. Кто-то крикнул: «Эй, ребята, Том Гауг — наш товарищ, и мы хотим послушать, что он нам скажет. А если вам не интересно, — скатертью дорога». Тогда солдаты кинулись на трибуну, и произошла потасовка. Председатель закрыл митинг, и мы с Томом выбрались из толпы. Но трое пошли за нами, и я все время боялась, как бы чего не случилось. Том шел спокойно и сказал мне, чтобы я не вмешивалась, если они задурят. Но разве я могла его оставить?

— Она просто вцепилась в них и вопила, пока не прибежали Барней, Тед Ли и еще кто-то из наших, — сказал Том, входя в комнату. — Ей тоже здорово досталось от этих хулиганов.

— Как вы себя чувствуете, Эйли? — с тревогой спросила Салли. — А ты, сынок?

Она вышла и принесла таз с водой, чтобы обмыть Тому разбитый лоб.

— Ничего, мама, немножко пошатывает, да ты не беспокойся, — сказал Том, стараясь преодолеть головокружение. — Хуже всего был удар в пах. Меня так и скрючило.

Салли была потрясена и перепугана. Стало быть, Том прав, когда говорит: война — войне. Том борется за интересы рабочего класса, против введения воинской повинности, а с ним обращаются, как с врагом народа и родины. Она думала было послать за врачом, но Том и слышать об этом не хотел.

— Высплюсь и завтра буду совсем здоров, — сказал он.

Том пошел к себе, но на пороге обернулся и с застенчивой улыбкой посмотрел на Эйли.

— Спасибо, товарищ, — сказал он мягко. — Она замечательная девочка, правда, мама? Оставь ее у нас ночевать, ладно?

Когда Том вышел, Эйли расплакалась.

— Это было ужасно, миссис Гауг, — всхлипывала она. — Я думала. Тома убьют. Это не солдаты, а просто какие-то хулиганы в солдатской форме. И они не с приисков. Они пришли с сержантом-вербовщиком и нарочно старались затеять драку, чтобы наших перехватали.

— Уж лучше бы Том сидел в тюрьме, если все равно этого не миновать, — хмуро сказала Салли.

На другое утро Том не мог пошевельнуться — каждое движение причиняло ему острую боль, и он мочился кровью. Салли послала за врачом. Он сказал, что у Тома внутреннее кровоизлияние. Несколько дней полного покоя могут поправить дело. Если понадобится, он сделает просвечивание и положит Тома в больницу.

Тома злило и раздражало это лежание в постели; но к концу недели кровотечение прекратилось, и он заявил, что здоров как бык и без всяких разговоров выходит на работу.

Салли знала, что он еще не здоров — не настолько здоров, чтобы работать под землей. Его еще мучили боли в спине и в отшибленных почках. Однако Том начал работать. И не только на руднике, но и в Комитете борьбы против введения воинской повинности.

— Я тоже солдат, мама, — сказал он. — Я служу народу и не могу бездельничать.

Эйли по-прежнему занималась своим делом: распространяла листовки и даже выступала вместо Тома на уличных митингах, пока он был прикован к постели.

Мужество этой девушки поражало Салли.

— О господи! — говорила она. — Ну как можете вы, такая молоденькая, заставить людей думать и действовать по-вашему?

— Право, не знаю, — просто отвечала Эйли. — Но почему не попытаться? Раз больше некому говорить людям то, что они должны знать, так нужно хоть мне постараться это сделать. Я должна делать, что могу, раз больше некому.

Это был незаметный, неблагодарный труд человека, идущего против течения. Ни цветов, ни пышных речей не приходилось ждать в награду. Проработав весь день, Эйли сидела потом полночи за машинкой, размножая отчеты о выступлениях агитаторов в Восточных штатах, а на рассвете обходила улицы и забрасывала эти отчеты и нелегальные листовки за садовые ограды. Трудная задача, которую взяла на себя Эйли, ничуть не была похожа на то, что Эми называла своей деятельностью в помощь фронту, — Салли хорошо понимала это. Эми хвасталась, как она весело проводит время: повсюду — и на танцах и на пляже — ее окружает целая свита офицеров и моряков. Ей расточают комплименты, ее появление встречают аплодисментами и восторженными приветствиями, ее все знают — ведь она организовала столько патриотических концертов!

Конечно, Том и Эйли — фанатики, говорила себе Салли. Но она не могла не восхищаться их фанатизмом. Одержимые одной идеей — служения рабочему классу, — они готовы были пожертвовать ради нее всем, даже своей любовью друг к другу.

Салли не сомневалась, что Том любит Эйли. С того памятного вечера, когда его избили пьяные хулиганы, в его глазах при встрече с Эйли появлялось новое выражение — нежность и симпатия. Эйли ног под собой не чувствовала от радости.

— Том теперь каждый вечер целует меня на прощанье, — рассказывала она Салли. — А иногда обнимет и скажет: «Моя дорогая, моя любимая девочка!»

— Я очень рада, Эйли, — отвечала Салли. — Надеюсь, вы скоро поженитесь и будете счастливы.

— Мы еще не говорили об этом, — поспешно сказала Эйли. — Может быть. Том и захочет жениться на мне, но только после войны. Он мне сказал как-то: «Мы не имеем права думать о себе, Эйли, пока все это не кончится».

— Вздор какой! — воскликнула Салли.

— Нет, вы не правы, — упрямо возразила Эйли. — Я согласна с Томом. Сейчас столько дела, а много ли таких, кто поддерживает рабочих в их борьбе против воинской повинности, против несправедливости и угнетения? Я люблю Тома, и мне бесконечно радостно знать, что и он любит меня. Но мы не можем бросить на произвол судьбы товарищей, которые сидят по тюрьмам или сражаются на фронте, только потому, что нам хочется быть счастливыми вдвоем.

— Мы, кажется, не на митинге, — сердито сказала Салли.

— О господи, я, должно быть, и вправду стала завзятым оратором… — засмеялась Эйли.

Она была такая простая и милая, что Салли положительно не могла не полюбить эту девушку; но она видела, что Эйли и Том живут и думают не так, как все, а ей хотелось, чтобы они больше походили на обыкновенных людей. Казалось, вся их жизнь состоит в кипучей напряженной деятельности в различных комитетах; Салли жаловалась, что они готовы отказаться от чего угодно ради того, чтобы пойти на многолюдный митинг или посидеть вместе за учебниками по политэкономии и истории рабочего движения.

Правда, они чувствовали удовлетворение, видя, что не зря вложили столько энергии в кампанию против введения всеобщей воинской повинности. После провала второго референдума даже те, кто голосовал за обязательную службу в экспедиционных войсках, стали говорить: «Ничего не поделаешь, приходится снимать шляпу перед противниками воинской повинности. Ведь это они спасли Австралию от чрезвычайных законов, которые совсем ни к чему в нынешних и без того тяжелых условиях!» И в самом деле, война шла своим чередом, и набор новобранцев продолжался таким темпом, что добровольная система пополнения армии вполне оправдывала себя.

И все-таки молодежь, парящая в небесах, подобно Эйли и Тому, бывает по-своему вознаграждена, убеждала себя Салли. Они смотрят на звезды и не страдают от грязи у себя под ногами. Их забрасывают тухлыми яйцами, оскорбляют, избивают — и все это не действует на них. Они готовы работать до потери сил во имя своих идей и будут счастливы, если их труды пойдут на пользу каким-то неведомым людям, которых они называют «рабочие» или «мировой пролетариат». Конечно, период борьбы против введения закона о воинской повинности был тяжелым временем для Тома и Эйли. Но, в конце концов, они могут быть довольны — ведь их взяла. А теперь еще и революция в России. Это тоже для них праздник. У Тома такой гордый вид, словно это он ее совершил. Салли давно не видела его таким сияющим и оживленным, как в тот вечер, когда они с Эйли зашли сообщить ей эту новость.