— И мы так думаем, — сказал Том и, как всегда, задумчиво улыбнулся. — В самых глухих районах страны — от Вестонии и до Вилуны — у каждого горняка есть билет нашего союза, а на Золотой Миле только каких-нибудь двадцать ослов еще упорствуют и не желают вступать в наши ряды.

Наконец, после трехмесячной волокиты, неоднократных требований и митингов протеста, уголовный суд приступил к слушанию дела арестованных горняков. Каждый день эти люди, на которых горнозаводчики хотели выместить зло, проезжали в тюремном фургоне по улицам Перта из камеры в суд. Они громко пели, а толпы народа, собиравшиеся на пути их следования, горячо приветствовали их. Раз как-то фургон сломался, и подсудимых погнали пешком. За ними следовала толпа мужчин и женщин, и все громко выкрикивали добрые пожелания и выражали им сочувствие.

Но настоящей сенсацией была речь защитника, обращенная к присяжным заседателям. Никогда и никто не защищал горняков с большей решимостью, чем Дикки Хайнз. Он беспощадно бичевал судью, который не стал рассматривать дело в своем округе, а направил его «с кучей улик» в другой округ.

Мистер Хайнз указал, что впервые в Западной Австралии слушается дело такого рода. До сих пор дела об оскорблении действием разбирались в полицейских судах и кончались штрафом от тридцати до сорока шиллингов. Теперь же из обыкновенной потасовки сделали мятеж. Причина ясна. Члены Горной палаты — прислужники иностранных компаний. Они игнорируют интересы своей страны. Их задача — выжать из рудников как можно больше прибылей для своих хозяев. Горная палата имеет весьма достойную вывеску, но ее пора сорвать и показать, что под ней скрывается.

Еще до забастовки бедняги-горняки сидели без работы месяца полтора, а может быть, и больше, из-за волнений на лесозаготовках. Они исчерпали все средства к жизни. А Горная палата с недели на неделю откладывала рассмотрение в арбитражном суде требований горняков об улучшении условий их существования и делала это, рассчитывая добиться их поражения. Она всемерно старалась ослабить горняков, всячески поощряя деятельность этого ублюдка — кулгардийского союза.

Возможен ли мир в золотопромышленности, пока на приисках существуют два союза: один — поощряемый и опекаемый Горной палатой и другой — вечно находящийся под угрозой разгона? Со змеей не приходится церемониться — ее убивают на месте; и потому, когда рудокопы увидели, что этот липовый профсоюз вмешивается в их жизнь, они решили довести дело до схватки. Они пытались вернуть заблудшую овцу в стадо.

Мистер Хайнз никогда не слышал и не читал, чтобы какое-либо учреждение, кроме Горной палаты, прибавляло к жалованью жрецов правосудия еще «чаевые» — посылало бы им в конце года своего рода бакшиш. Это нарушает важнейший принцип конституции, подрывает самые основы правосудия. Но разве сыщики станут привлекать к ответственности правонарушителей из Горной палаты? Нет. Если они это сделают, они лишатся своего рождественского подарка. Величайшая подлость — оказывать давление на служителей правосудия. Горной палате подчиняется весь Калгурли. Здесь ни один предприниматель не осмелится задеть ее, не то ему придется в два счета уложить чемоданы и убраться подобру-поздорову.

— Помните: обвиняемые — ваши братья, — обратился мистер Хайнз к присяжным. — То, что случилось с ними, может в любой день случиться и с вами, если вы не положите этому конец. Если же мы сравним поступки обвиняемых с поступками членов Горной палаты, то это сравнение будет весьма невыгодным для последних. К этому делу, — продолжал мистер Хайнз, — привлекли двух или трех иностранцев только для того, чтобы выставить их в роли зачинщиков беспорядков. Представители властей дали показания, нимало не надеясь добиться осуждения обвиняемых, а просто чтобы заставить их пройти крестный путь судебного процесса. Тайная цель властей — создать дело о мятеже.

Судья в заключительном слове поддержал обвинение, но присяжные разошлись во мнениях, и их пришлось распустить, а заключенных оставить под стражей до следующей сессии суда. Однако власти решили отказаться от обвинения, и, когда обвиняемые снова предстали перед судом, они были оправданы.

В тот же вечер весть об этом достигла приисков и все были вне себя от радости. Впервые за много лет Динни напился. Они с Дэлли притащились домой в обнимку. Через каждые два шага они останавливались и надтреснутыми старческими голосами затягивали «Вечное братство». Пели во всех кабачках Золотой Мили, и громкое пение разносилось по пыльным приисковым улицам. Люди кричали «ура» в честь Дикки Хайнза, с таким блеском выигравшего дело, и в честь тех, кто больше трех месяцев выдерживал эту игру в кошки-мышки.

С тех самых пор, как в девяностых годах были освобождены борцы за право старателей на разработку россыпей, никого не чествовали на приисках столь торжественно. Том сказал, что эту забастовку 1919 года будут помнить на Западе как великую битву за профсоюзы. Она займет важное место в истории рабочего движения.

Когда Том с Диком явились домой, беззаботно смеясь и перекидываясь шутками, как бывало в детстве, Салли заподозрила, что даже они в этот день немножко хватили лишнего. Давно она не видела их такими веселыми и беззаботными. Эйли тоже, как бабочка, порхала по всему дому и засыпала всех бесчисленными вопросами.

А на другое утро, когда Дик зашел к матери по дороге на работу, он привел с собой Билли. В руках у Дика был небольшой чемодан; лицо его потемнело от гнева и горя.

— Ты посмотришь за малышом, мамочка? — попросил он Салли. — Эми сбежала с Пэдди Кеваном.

— Дик!

Салли допускала, что Эми могла кокетничать с Пэдди, но чтобы она бросила Дика ради него… Это было невероятно!

— Ошарашил я тебя, правда? — морщась, как от боли, спросил Дик. — А я вот понемногу привыкаю. Сперва не мог поверить, думал — это шутка. Вчера вечером пришел домой и нашел в спальне на туалетном столике записку… Ну точь-в-точь как покинутый супруг из кинофильма. «Дик, милый, я уезжаю за границу с Пэдди. Не могу больше выносить эту жизнь. Не старайся удержать меня, это бесполезно. Береги Билли. Целую, Эми».

— Но это невозможно! — воскликнула Салли. — Ее надо удержать хотя бы ради нее самой, если не ради тебя. Я поеду в Перт и попробую разыскать ее.

— Нет, мама, — сказал Дик. Салли увидела, что он уже все решил бесповоротно и бесполезно пытаться его уговорить. — Если Эми этого хочет, пусть так и будет.

Замерли отзвуки забастовки, и мирно потекли месяц за месяцем. Как говорил Динни, только штрейкбрехеры считали, что игра не стоила свеч. Теперь ни один порядочный член профсоюза не согласился бы распить с ними стаканчик и вообще не желал иметь с ними никакого дела; все избегали их, и где бы они ни появлялись, их встречали насмешками и презрением. В раздевалках исчезала куда-то их одежда, сапоги, сумки с едой, и что ни день, под землей с ними приключались какие-нибудь неприятности. Вскоре почти все они под тем или иным предлогом покинули прииски.

Том с Эйли подыскали свободный домик на длинной унылой улице, застроенной маленькими дощатыми хибарками горняков, и переселились туда. Дик с Билли остались у Салли. Дик, казалось, несколько оправился от удара, разрушившего его семейную жизнь, свыкся и со своей работой под землей, а в свободное время с явным удовольствием и интересом наблюдал, как его сын из шумливого неугомонного малыша превращается в крепкого, уверенного в себе парнишку.

Билли уже ходил в школу и приставал ко всем с бесконечными вопросами. Он висел на калитке и катался взад и вперед, с нетерпением дожидаясь возвращения Дика с работы: он знал, что отец всегда выберет часок, чтобы поиграть и повозиться с ним. Каждый вечер Дик купал мальчугана и читал ему перед сном. Они были большими друзьями.

Дик не делал никаких попыток устроиться на другую работу.

— Не все ли равно, кем я работаю, лишь бы заработать на хлеб, — говорил он.

— Все равно, конечно, — отвечала Салли, — если тебе не хочется работать головой.