— Убеждена, что они будут в восторге, — холодно сказала Лора и поднялась, бросив через плечо взгляд на Салли. — Извините, дорогая, мне нужно послать Эми переодеться.

— Лора никак не может простить мне, что я подложил Олфу свинью на Мидасе, — бесцеремонно заметил Фриско.

— Так же, как и я, — сказала Салли.

— В любви и в игре все средства хороши, — рассмеялся Фриско. — Либо драться, не зная жалости и пощады, либо идти на дно. Неужели вы этого до сих пор не поняли? И так и не поймете?

— Лучше пойти на дно, чем преуспевать такой ценой, — ответила Салли.

— Играть до последнего… — насмешливо сказал Фриско. — Но где же ваше чувство юмора, миссис Гауг? Вы должны были бы заметить, что в большом бизнесе игра по правилам не всегда приносит преуспеяние. Возьмите хоть меня. Я как раз так и играл — и продулся в пух. Вот хочу отыграться на этой войне. Естественно как — стану героем, защитником короля и отечества!

— Уж вы, конечно, не упустите момент, — сказала Салли.

— Я негодяй, вы были правы, Салли. Помните, вы сказали мне однажды: «Вы негодяй и всегда будете негодяем, Фриско!»

Небрежная фамильярность его обращения взбесила Салли.

— Я не желаю разговаривать с вами, полковник де Морфэ, — сказала она.

— Но зато я желаю с вами разговаривать, моя дорогая! — Фриско получил злобное удовольствие, увидев, как загорелись ее глаза и вспыхнуло лицо. — Если хотите знать, сегодня я приехал сюда только ради вас, Салли.

Салли не могла простить Фриско, что он не захотел помочь Моррису и Тому на суде, и все-таки сердце ее сжалось, когда он сказал, что отправляется на войну — навстречу опасности.

— Строго между нами, — сказал Фриско, — австралийские экспедиционные войска получили приказ об отправке.

— Значит, и Лал уедет? — воскликнула Салли.

— Я думаю, что да. — Ее отчаяние подействовало на Фриско отрезвляюще. — Вы настоящая наседка, Салли. И все же для меня — самая обаятельная женщина на свете.

— Это я-то наседка?

— А моя распрекрасная супруга не желает иметь детей!

— Но ведь у вас есть сын, которого вы так и не признали, — напомнила ему Салли.

— О господи, да, — уныло согласился Фриско.

И, словно его грустные размышления вызвали к жизни тени прошлого, сквозь музыку и смех, болтовню, шарканье и топот танцующих, они вдруг услышали, как кто-то затянул: «О Маритана, дикий цветок…»

«Должно быть, какой-нибудь старый пьяница распевает в баре», — подумала Салли. По-видимому, зашел разговор о Маритане, и кто-то вспомнил песню, которую Фриско напевал, когда Маритана была еще совсем молоденькой — пугливой и грациозной, как горный волаби.

Фриско отвел глаза. Тонкое лицо его исказилось от нахлынувших воспоминаний.

— Но вы ведь не думаете, что я приложил руку к этому омерзительному делу, правда, Салли? — внезапно спросил он.

— Непосредственно — нет.

— Салли, клянусь… — начал Фриско, пытаясь удержать ее, так как она поднялась с места. — Я не знал, что Маритане грозит опасность. Ведь Фред любил ее. И она была по-своему счастлива с ним. Кто бы мог подумать, что она вдруг взовьется и станет угрожать разоблачениями?

— Нет, — с расстановкой сказала Салли, — и я бы никогда не поверила, что у туземной женщины найдется мужество, которого не оказалось у белых мужчин, к тому же куда более осведомленных, чем она. А теперь эти мужчины расправились с ней, и вы, полковник де Морфэ, виноваты в этом не меньше, чем кто-либо другой: вы ведь знали, что ее будут запугивать, чтобы заткнуть ей рот и спасти от наказания преступников, затеявших это дело против Тома и Морриса.

И она отошла от него, а он, обхватив голову руками, снова и снова еле слышно повторял:

— Не говорите так, Салли! Бога ради не говорите так!

Салли направилась к Терезе и Динни, сидевшим в другом конце зала.

Воротник Динни уже обмяк, галстук съехал набок. А Тереза, казалось, вот-вот лопнет, если еще хоть немного посидит так, затянутая в свое ярко-красное великолепие.

— Я танцевала с Диком, нашим дорогим мальчиком, — поспешила она порадовать Салли. — Он говорит, что я танцую легко, как перышко. Но Динни почему-то делает вид, что уже устарел для танцев.

— Этот бал действует мне на печенки, — признался Динни. — У меня из головы нейдут Морри и Олф…

— Не наша это компания — вот в чем дело, — сказала Салли. — Уйдем-ка отсюда поскорее.

— Вы только скажите — я мигом соберусь. — И Динни вскочил на ноги.

Но им пришлось обождать, пока жених с невестой не отправятся в свадебное путешествие. Дик и Эми пошли переодеваться в дорогу, и Салли снова уселась подле Мари и Терезы.

— М-да, — начал Динни, пытаясь занять дам, — и видел же я в свое время свадьбы! Помню, Сэм Мак-Гилликадди выдавал свою дочку Морин за Мика О'Мэлли…

Салли уже не раз слышала эту историю, как и Мари, но Тереза любезно попросила:

— Продолжайте, Динни.

И Динни продолжал:

— У Сэма была избушка неподалеку от Кукини. Человек он был больной — того и гляди умрет, — вот ему и захотелось выдать дочку замуж, прежде чем он отдаст концы. А она-то уже была, можно сказать, на сносях, но ни за что не хотела сказать отцу, за кого ее сватать. Сэм думал-думал и решил, что это, должно быть, Мик О'Мэлли и что Мик обязан исправить зло, причиненное его дочери. Свадьбу Сэм задумал отпраздновать у себя дома, и вся наша братва была приглашена на торжество. Священника в те дни было днем с огнем не сыскать, и Сэм решил, что сам скажет несколько слов, чтоб вселить в Мика страх божий, а потом приедет шериф и выправит бумаги. Пир собирались устроить на славу, наготовили пропасть вина. Сэм неплохо играл на аккордеоне, так что музыка для песен и танцев была обеспечена. Но когда ребята со всей округи притопали к Сэму, он уже отдал богу душу. Жена сказала нам, что утром у него был сердечный припадок и он сразу же и скончался. А тут тебе невеста на седьмом месяце, плачет-разливается. Нипочем, говорит, не пойду за Мика, делайте со мной что хотите. Но мать и слышать об этом не хочет. «Все равно свадьба будет», — сказала она. И кого бы вы думали она для этого приспособила? Члена парламента от нашего округа. Как раз накануне вечером его видели в кабачке. Человека этого звали Клем Хайд, и за то время, что он выставлял свою кандидатуру на выборах, он превратился в настоящего пьяницу. Во время выборов он разъезжал в своем стареньком фургоне по лагерям старателей, и поставь ему только бутылку виски и дай возможность речь закатить — так он на все готов.

Ну и, надо сказать, неплохо он справился со своей обязанностью: выдал Морин за Мика О'Мэлли по всем правилам — даже по-латыни несколько слов загнул и наказал ей быть Мику хорошей женой, пока смерть не разлучит их.

«Ты, конечно, совершила смертный грех, переспав с Миком О'Мэлли до свадьбы, Морин, — сказал Клем. — Но я не виню тебя, да и его тоже: человеческая плоть слаба, да к тому же у него недурная пивнушка. Только вот что я тебе скажу, Мик, — смотри, береги ее и на предстоящих выборах голосуй за Клема Хайда, а не то я предам тебя проклятию и ты плохо кончишь. Скажи, Мик: «Да поможет мне бог».

«Да поможет мне бог», — говорит Мик.

«Скажи, Морин: «Да поможет мне бог», — говорот Клем.

«Да поможет мне бог», — всхлипывает Морин.

«Где кольцо?» — говорит Клем.

«Господи боже, да откуда же я, по-вашему, могу взять здесь кольцо?» — говорит Мик.

«Но ведь без кольца же нельзя венчать», — говорит Клем.

«Подождите, — говорит Мик, — я сейчас сделаю кольцо из медной проволоки, что у меня на уздечке».

«Не хочу я венчаться кольцом из медной проволоки, — кричит Морин. — Я хочу настоящее обручальное кольцо».

«А ну замолчи, — говорит ее мать. — Я дам тебе свое обручальное кольцо. Зачем оно мне теперь, раз мой бедный Сэм лежит холодный, как камень, в соседней комнате».

И вот, значит, Клем надевает кольцо на палец Морин и говорит:

«Итак, вот она, твоя судьба, Морин! Отныне ты — миссис О'Мэлли».