Чего только не говорили о причинах, побудивших Маритану бросить семью! Большинство сходилось во мнении, что Маритана скрылась, узнав, что полиция заинтересовалась ею; или ее запугала Большая Четверка и заставила спрятаться, пока не будут забыты ее угрозы выступить с разоблачениями в суде. Всякое случалось на приисках, но убивать до сих пор никого не убивали. Поэтому мало кто усматривал & исчезновении Маританы трагическую загадку.

— Слыхал? Маритана сбежала с кем-то, — сообщали друг другу рудокопы.

— А Фред Кэрнс рыщет за ней по зарослям — с ружьем.

— Стыд и срам оставить мужа с оравой детей!

— Но и он хорош — кто же это бросает ребят в лесу на произвол судьбы?

Прошла неделя, и, поскольку полиция за это время ни на шаг не продвинулась в своих розысках, интерес к делу постепенно заглох.

О нем почти забыли, когда по приискам разнеслась весть о том, что Германия объявила войну России, а во Франции отдан приказ о всеобщей мобилизации, Англия призвала моряков запаса, военные суда забирают в портах уголь, продовольствие и боеприпасы. Во всех странах закрылись биржи. Повсюду шли молебствия о мире. И, подобно удару грома, прииски оглушила весть: «Мы воюем!»

Люди, которые бывало спрашивали: «Какое дело Австралии до войны в Европе?» — были ошеломлены. Салли знала, как обычно отвечали на этот вопрос. Она достаточно наслышалась таких ответов, и все же ей трудно было уяснить себе, что эта война в Европе, так далеко от Австралии, может захватить жителей даже глубинки вроде Калгурли, и закружить их в страшном вихре разрушения и смерти.

— Я не хочу, чтобы мои мальчики убивали сыновей других матерей, — в отчаянии говорила Салли сначала самой себе, а потом и женщинам, выбежавшим, как и она, на улицу. — Господи, разве нет других путей утрясти все спорные вопросы между странами? Или единственный путь — война? Неужели политические деятели и государственные мужи великих держав настолько безрассудны, что не могут придумать ничего лучше, как посылать мужчин убивать друг друга? И из-за чего? Из-за того, что их страны перессорились между собой.

— Будь они прокляты, вот что я скажу! Провались они в преисподнюю! — воскликнула Тереза Моллой. — Уже трое моих сыновей проходят военную подготовку.

— А мой старик чистит ружье, которое он привез с бурской войны. Если, говорит, не удастся пострелять в немцев, так хоть постою за Австралию, случись япошкам полезть на нас.

Скоро в воздухе замелькали флаги, оркестры заиграли национальные гимны «Правь, Британия» и «Боже, храни короля». Видные горожане произносили зажигательные речи. Солдат местного Восемьдесят четвертого пехотного полка, одетых в походную форму, встречали восторженными криками. Патриотический пыл возрастал не по дням, а по часам; возбужденные толпы людей в пылу шовинистических настроений и воинственного азарта совершенно перестали владеть собой. В лавочках, принадлежащих немцам, были выбиты все стекла, а немцев или австрийцев, которые не были еще интернированы, толпа волокла прямо в полицейский участок или к военным властям. По городу с быстротой огня, раздуваемого ветром, распространялись сенсационные рассказы о шпионах и о готовящихся диверсиях на водохранилище и железной дороге. С побережья приходили слухи о таинственных огоньках и сигналах, подаваемых с высоких зданий.

Лал уехал в лагери, гордый и счастливый, что может считать себя солдатом. Дэн подарил ему Моппингара, так что Лал мог теперь вступить добровольцем в легкую кавалерию, отправлявшуюся за океан.

Ну, а что будет с отцовским делом, которым Лал заправлял после ареста Морриса? Он даже и не подумал об этом. Просто оставил все на старого плотника, работавшего у Морриса много лет.

— Все в порядке, мама, — нетерпеливо сказал Лал. — Не беспокойся. Барни Аллен вполне справится.

Салли не могла осуждать Лала за то, что война значила для него больше, чем предприятие Морриса. Лал и без того всегда им тяготился: всю жизнь ему хотелось быть солдатом, и вот теперь его мечта сбывалась. О войне он думал как о возможности отличиться, совершить что-то такое, что принесет ему почести и славу. Он полюбил военные учения, смотры и весь распорядок лагерной жизни и, еще проходя подготовку в гражданском ополчении, чувствовал себя в этой атмосфере, как рыба в воде. Это вносило восхитительное разнообразие в его повседневную жизнь с ее постылыми обязанностями — снимать мерку с мертвецов и устраивать похороны. Лала положительно нельзя было узнать, когда он приехал домой на короткую побывку в нарядной форме и фетровой шляпе, украшенной перьями эму; он горделиво выступал, позвякивая шпорами, — настоящий воин с головы до пят.

Лал особенно не задумывается, говорила себе Салли. Поступает, как обязан поступать каждый мужчина, способный носить оружие. Он считает, что могущество Германской империи должно быть сокрушено и что Великобритании должна быть оказана всяческая поддержка в ее сопротивлении попыткам Германии установить свое господство над миром.

Возможно, он и прав, думала Салли. Если для безопасности Австралии необходимо сокрушить мощь германского флота и германской армии, то австралийцы обязаны сражаться вместе с англичанами. Но в народе скоро пошли другие разговоры — о том, что Австралия должна оставить себе достаточно солдат на случай, если ей придется защищать собственные берега и жителей от вторжения. Какое ей в конце концов дело до смерти австрийского эрцгерцога, до заговоров сербских патриотов, интриг немецкой и русской дипломатии?

— Дело тут не только в этом, — говорил Чарли О'Рейли. — Причины войны — в экономике, в борьбе за рынки сбыта и сферы влияния. Это же пушечные короли стараются втравить народы в братоубийственную войну — войну на взаимное уничтожение. Война — их бизнес. Они наживают на ней колоссальные прибыли, а прибыли—опора капиталистической системы. Рабочие Англии и Германии просто пешки. Их обманом заставляют убивать друг друга ради того, чтобы умножать прибыли военнозаводчиков и всего класса хозяев вообще.

Салли была поражена, что Динни соглашается с ним. Она, например, не могла абстрактно рассуждать о войне, а об этой войне — в особенности.

Для нее война была жестокой реальностью, угрожавшей жизни ее сыновей. Салли знала, что бессильна уберечь их от войны; но это не мешало ей снова и снова возвращаться к мысли о том, как спасти своих мальчиков, которых, по словам Чарли О'Рейли, гонят на бойню «точно овец».

Надо сказать, что на приисках, вопреки ожиданиям, оказалось не так много охотников отправиться с первыми экспедиционными войсками за океан. Федеральное правительство обещало выставить двадцать тысяч обученных солдат, и добровольцы уже проходили в лагерях подготовку. Однако вербовка среди рудокопов шла плохо. В ответ на вопросы вербовщиков на Боулдер-Рифе говорили:

— А что будет с Австралией?

Премьер-министру Энди Фишеру легко призывать народ отдать «все до последнего человека и последнего шиллинга» на защиту империи! А между тем люди самых разных взглядов стали с тревогой задумываться над тем, к чему это ведет: ведь Австралия может оказаться совсем беззащитной, если не воспрепятствовать политике оголения страны, что и произойдет, когда укомплектуют экспедиционный корпус. В конце концов Австралия — это же часть империи, протестовали местные дельцы, и не секрет, что ее оборона находится в плачевном состоянии: нет ни достаточного количества людей, ни снаряжения и боеприпасов для сколько-нибудь эффективного отпора врагу в случае нападения.

Офицеры-вербовщики жаловались, что на приисках слишком много иностранцев и рабочих агитаторов. А Хьюги Мэгон, член парламента от Калгурли, предостерегал народ от опасности увлечения военной горячкой.

— Война — это, возможно, и весьма приятное занятие для всяких там принцев и герцогов, — говорил он. — Но для рабочего класса и для рядовых солдат — это скверная штука.

— Уж наши мерзавцы на Золотой Миле постараются набить себе на войне мошну, — заявил Динни. — А сколько они кричат о том, с какой радостью каждый из них отдал бы свою жизнь за короля и отечество… вот только бы скинуть десяток годков.