Так было и сегодня. Она не знала, что для меня, в сущности, важна не юбка, а она сама: я хотела отомстить ей за блестящий урок, и за то, что она продержала меня четверть часа с поднятой рукой, и за то, что она не понимает, что был и другой выход, кроме сионизма.

Мы встретились в центре, я немного опоздала, но, честное слово, не по своей вине. Неожиданно пришла Тали, чтобы вместе сделать уроки, и мне пришлось уговаривать ее, чтобы она подождала в моей комнате, пока я не вернусь. Мама с сердитым лицом спросила меня, в какой магазин я хочу пойти, чтобы заранее предупредить ссору. Я ответила ей сладким, ласковым голосом: «Мне все равно, можем зайти в твой магазин». Это просто была ловушка. Но она сказала: «Правда?» Я ответила: «Да, я видела в их витрине несколько неплохих вещей». И действительно, там были красивые вещи, эти старухи исправились в последнее время, сообразили, что не все должно быть одного и того же унылого цвета, что не все в жизни симметрично. Мы нашли там очень симпатичную юбочку, и все пришли в восторг, и мама была ужасно довольна, и тогда я сказала – нет. И там чуть не разразился скандал, и прошел час, и старухи просто падали с ног от стараний. Мы вышли оттуда чуть не плача и пошли в другой магазин, новый, с красными плафонами, похожий на публичный дом, там я нашла очень дорогую юбку и сказала – эту. Хотя она была слишком длинной и подходила больше для дамы, а не для девочки. И тут она начала упираться, а когда все-таки уступила и вытащила кошелек, то я передумала. Но когда она хотела бросить все и вернуться домой, я посреди улицы стала ныть, что я единственная в классе никогда не могу пойти на вечер… И тогда мы спустились в Хадар[54] и там долго не могли найти место, чтобы поставить машину. Она всегда боится, что получит уведомление о штрафе. Мы пошли вдоль одной из улиц, молча обошли, наверно, с десяток магазинов. Она стоит в стороне, серая и хмурая, я иду смотреть платья и юбки, но, в сущности, не вижу ничего, только щупаю, как слепая, материал. А уже наступил вечер. Так мы потеряли несколько часов. Зажглись уличные фонари, и мы, усталые, вернулись на стоянку, молчим, а на стекле машины – штрафная бумажка. И тут она взбесилась, хотела заплакать, разорвала бумажку, потом собрала обрывки и стала бегать за полицейской, чтобы спасти эти говенные двадцать лир. А я стою вся опустошенная, и вдруг папа проезжает мимо в своем тягаче, а рядом с ним – Тали. Оказалось, Тали надоело ждать, а так как папе надо было в город, он взял ее с собой. Тали выпрыгнула мне навстречу, а папа припарковал тягач. Он ставит свою машину всегда там, где ему вздумается.

– Где мама?

– Пытается уговорить полицейскую отменить штраф.

Он улыбается…

Это его спокойствие…

Мама возвращается разъяренная.

– Нет у меня никаких сил для твоей дочки, возьми ее с собой и купи ей юбку.

Залезает в свой «фиат» и исчезает.

Он всегда действует на меня успокаивающе. И Тали тут, рядом со мной. Оба они кажутся такими спокойными и красивыми на все более темнеющей улице.

– Какую юбку ты хочешь?

– В сущности, мне нужна не юбка, а кофта. Теперь я поняла…

И мы пошли втроем в магазин, который уже собирались закрыть, и там была очень красивая кофточка, которая стоила гроши. Он вытащил бумажник, и я снова увидела, какой он у него набитый, и дал бумажку в сто лир и сказал:

– Может быть, купим и для Тали?

Я обняла его изо всех сил – как все-таки здорово, что он такой добрый и мы будем с ней сейчас ходить, как двое близнецов.

А Тали ужасно покраснела.

И он купил ей тоже, и мы тут же натянули на себя эти кофточки. А потом он купил всем фалафель, и мы залезли в его тягач, а он зажег мигалку на крыше тягача, чтобы все остальные машины оказывали нам честь и уступали дорогу. Сидим, как три дружка, едим фалафель и смотрим на людей сверху.

Мама…

Этот взгляд, каким она посмотрела на меня, когда я купил ей тоже такую же кофточку, как Дафи. Русскую вышитую кофточку в старом стиле. Дафи обняла меня с любовью – как легко сделать детей счастливыми. А Тали посмотрела на меня, словно я объяснился ей. Я рассматривал ее так, будто у нас уже все произошло. Поняла ли она?

А назавтра, когда в полпятого я вышел из гаража после работы, я увидел, что поняла. Она ждала меня. Сидит на большом камне у входа в гараж, одетая в новую кофту, которую я купил ей, в шортах, читает книгу. Привлекает внимание, почти вызывает волнение своей красотой, своим молчанием, своей неподвижностью. Рабочие из моего гаража и из других гаражей, ждавшие автобуса, глаз от нее не отводят, отпускают шуточки, что-то кричат ей. А она не поднимает взгляда, погруженная в чтение, в этом своем сумасшедшем спокойствии, я уже начал чувствовать эту ее сумасшедшинку. Не смотрит даже, выхожу ли я из гаража. Знает, что я остановлюсь около нее. И я действительно останавливаюсь. Она поднимает глаза, в ее руке все еще открытая книга, встает, тихо садится в мою машину, не говорит ни слова, серьезно смотрит на меня, потом снова принимается за чтение.

Кровь бросилась мне в голову. Взгляды рабочих, их улыбки – понимают то, что я еще отказываюсь понимать. Я выруливаю, но не домой, а за пределы города, в сторону автострады. Веду машину медленно, оцепенел от страха и волнения, ничего не говорю. Нельзя. Сумасшествие какое-то. Надо сейчас же отвезти ее домой или даже высадить здесь, посреди дороги. Но я все продолжаю ехать вдоль моря, ищу пустынный берег, въезжаю в Атлит, там есть маленький заливчик, где можно подъехать на машине почти к самой воде. Там я и остановился.

А она продолжает читать, переворачивает последние страницы. Я глушу мотор, выхожу, стою у моря. Жаркий день, хамсин. Вдыхаю соленый морской воздух. Лицо покрыто потом. Я наклоняюсь и чищу руки о песок. Она все еще погружена в чтение, сидит не шевелясь, даже не смотрит, куда мы приехали. Я стою напротив волн, смотрю на солнце, склоняющееся к западу. Мне необходимо немедленно охладиться, прийти в себя, но я не хочу. Я смотрю на нее. Ее худенькие плечи, кудряшки. Очень красивая. «Иди сюда», – в конце концов говорю я голосом, которого даже я не слышу. Открываю дверь. Она выходит, все еще держа книгу в руках. Заканчивает последнюю страницу, вдруг вздыхает. Потом протягивает мне книгу движением, которое совсем сводит меня с ума, наклоняется снять сандалии. Если бы смог я снова успокоиться, не дотрагиваясь до нее!

Сохранившая ее тепло книга в моих руках. Я перелистываю страницы, обложка мягкая, потрепанная. Какая-то легенда или волшебная сказка, вот что интересует их. Я отдаю ей книгу, но она бросает ее на песок усталым движением. Что сказать ей? Как объяснить? С чего начать свое объяснение здесь, у шумящих морских волн? Пятнадцатилетняя девочка, которая доходит мне до груди. Что я собираюсь натворить? Объясняться – это еще глупее, чем просто обнять ее и поцеловать. Я притягиваю ее к себе, руки мои дрожат, глажу ее волосы фальшивым отцовским движением, целую ее лицо, обнимаю. Она молчит, неподвижна, словно какая-то вещь. Я снимаю с нее кофточку, пораженный белизной ее тела, неразвитая, девическая грудь. Закрываю глаза и погружаю их в эту детскую плоть, провожу губами по ее твердой маленькой груди, не верю в то, что происходит. Я гублю себя. А она молчит – не понимает, но не оказывает даже малейшего сопротивления. Если бы она выказала хотя бы намек на сопротивление, я бы тотчас же оставил ее. Смотрит на мою бороду. Со страшной страстью я опрокидываю ее на песок, шепчу: «Тали, Тали» – и чувствую, что она прислушивается не к моим словам, а к другим голосам, не говорит ни слова, но я тоже слышу их. Детский смех, звук приближающегося катера, голоса людей, шум заводящейся машины. Вокруг люди.

Я тотчас же отрываюсь от нее, надеваю на нее кофточку, завязываю шнурочек, наклоняюсь, засовываю ее ступни в сандалии, застегиваю их, словно она ребенок. И все время стараюсь не смотреть ей в лицо. Запихиваю ее в машину и еду, ищу тихое место. Но такого места нет, страна заселена сверх всякой меры. Дороги, дома, открытые поля и огороженные плантации. Военные лагеря, палатки, людская суета. Придется оставить это. Время от времени я вывожу ее из машины, прокладываю дорогу между колючками, а она покорно идет за мной. Снова человек в моих руках. То это Габриэль, то мальчишка-араб, а теперь эта девочка. Люди покорно отдают себя в мои руки.