Но какой это зверь, неизвестно. Кролик лягушка старая птица? Может быть, что-то большое – корова или горилла. Еще не решили. Зверь вообще, зверь зверей печальное чудовище лежит под одеялом согревается в большой кровати трется телом о смятую простыню язык его двигается все время, облизывает нос подушку глаза бегают по сторонам. Непрерывно думает животное о еде и воде, которые оно будет есть и пить, о еде и воде, которые оно ело и пило, и тонко повизгивает. Приходят поднимают одеяло уговаривают зверя встать сажают его на стул моют его кожу тряпочкой подставляют ему горшок приносят тарелку с кашей берут ложку и кормят.

Ночь. Темно. Зверь нюхает мир, гнилой и сладкий запах мяса. Месяц смотрит в окно и воет зверю. Зверь воет ему в ответ – о… о… ой, хочет вспомнить что-то, чего не знает, и что только кажется ему, и что знает, царапает стену, пробует облупившуюся известку. Приходят успокоить зверя, гладят его по голове, произносят тихо – шш… шш… шш… Зверь замолкает, хочет плакать, но не знает как.

Вокруг яркий свет и голоса. Солнце. Коровник, конюшня, птичник… болтают. Напротив лицо какого-то существа. Существа – не зверя. Существо говорит зверю: «Хочешь, чего хочешь? Хочешь, как хочешь? Почему?» Существо, которое было когда-то. Слабая боль просыпается внутри. Глубоко внутри зверя что-то плывет, такой слабый ветер, дыхание без воздуха, без движения, его душа. Душа существует, не исчезла. Всегда была. Человек, знакомый издалека, что-то говорит. Но что он говорит – что-то неясное. Отчаивается, уходит, оставляет. Зверь начинает понимать с удивлением, что и он тоже человек.

В сущности, это я нашел его и привел в дом, к Асе. Люди иногда отдают себя в мои руки, я уже обратил на это внимание, приносят мне себя, как бы говоря – возьми меня, и я иногда беру.

Начало прошлого лета, тихие месяцы перед войной. Я все больше отхожу от повседневной работы в гараже, заглядываю по утрам, проверяю, все ли начинает идти в нужном темпе, и через два-три часа сажусь в машину и отправляюсь по магазинам за запасными частями, еду в Тель-Авив, кручусь в агентствах по продаже машин, просматриваю каталоги, заезжаю в другие гаражи, чтобы запастись новыми идеями, возвращаюсь в Хайфу боковыми дорогами, поднимающимися на Кармель, кружусь по лесам, тяну время и прибываю в гараж за час до окончания работы, заставляю вернуться под навесы тех, кто думал, что можно к концу дня пофилонить, велю одному из ребят распаковать купленное мною оборудование, получаю отчет от управляющего, заглядываю в один-два мотора, решаю судьбу машины, разбитой при столкновении, и захожу в контору посидеть с Эрлихом над счетами, подписать чеки, взять ключи от сейфа и услышать от него последние объяснения перед тем, как он уйдет из гаража.

Прежняя страсть подсчитывать выручку, поступившую за день, сменилась в последний год другой – вычислять с помощью карандаша и бумаги общий доход, подводить банковский баланс, просматривать отчеты об акциях, делать оценку предполагаемых прибылей, спокойно наблюдать за своей все увеличивающейся и растущей денежной мощью. Всем этим я занимался, когда вокруг воцарялась полная тишина, когда в гараже уже никого не было, рабочие столы прибраны, пол подметен, подъемники свободны, аккумуляторы замолкли. Сижу в немалом своем царстве, в которое сейчас вошел старый сторож со своей смешной собакой, кривоногой коротышкой, в руках позвякивает большая связка ключей, он закрывает боковые ворота, оставляя открытыми лишь главные – для меня. Потом берет ковш, наливает в него воду, чтобы сварить кофе, и все время посматривает в сторону конторы, стараясь поймать мой взгляд через окошко, чтобы подобострастно поприветствовать меня, и в этот момент через главные ворота медленно въезжает маленькая машина, допотопный «моррис» светло-голубого цвета вкатывается медленно в гараж, без шофера, без звука – фантасмагория какая-то.

Я приподнимаюсь со своего места…

Вот тогда я и увидел его впервые, все еще через окно своей конторы – в белой рубашке, в темных очках, на голове каскетка. Он вошел вслед за своей машиной, которую толкал сзади, как толкают детскую коляску.

Сторож, стоявший в углу около крана, не заметил машины, только собака хрипло залаяла и вразвалку побежала в сторону человека, собираясь наброситься на него. Человек последний раз подтолкнул машину, она проехала еще несколько метров и замерла. Сторож отставил ковшик и припустил за собакой, с ходу раскричавшись: «Гараж закрыт, убери отсюда свою машину!»

Я не отрывал взгляда от «морриса». Очень старая модель, начала пятидесятых годов, а может быть, и того старше. Много лет мне уже не доводилось встречать на дорогах эти прямоугольные маленькие ящики с окнами, похожими на амбразуры. «Неужели такие еще существуют?» – подумал я, но из конторы не вышел.

Тем временем собака успокоилась, найдя себе новое развлечение: обнаружив серую странную ступеньку, тянувшуюся вдоль машины, стала вспрыгивать на нее и соскакивать. И только сторож продолжал кричать на человека, хотя тот даже не пытался спорить, а встал перед машиной и покатил ее обратно, но у него не хватило на это сил, и машина застряла в выбоине посреди гаража.

А сторож все не унимается, ведет себя, словно он хозяин гаража, тогда я наконец встал и вышел из конторы. Собака завиляла хвостом, а сторож пустился в объяснения.

– Что случилось? – обратился я прямо к человеку.

– Ничего серьезного, – начал он объяснять, – просто невозможно завести мотор, не хватает какого-то винтика. – И он подошел к машине поднять капот.

В его лице была разлита какая-то бледность, как будто он долгое время был лишен солнечного света, что-то в произнесении слов, в стиле речи, в его вежливости было необычным. На мгновение мне показалось, что он из религиозных, может быть, ученик ешивы, но он уже стоял с непокрытой головой и вертел свою каскетку в руках.

Эта маленькая машина занимала меня, она была еще в хорошем состоянии; невероятно, но она, скорей всего, сохранила свой первоначальный цвет, кузов чистый, без ржавчины, примитивные колеса открыты, диски блестят, с крыльев стекают капли воды, я машинально поглаживаю ее рукой.

– Чего в ней недостает?

– По-моему, только одного винтика…

– Одного винтика? – Меня всегда смешит такая уверенность. – Какого именно?

Он не знает, как этот винтик называется… должен быть в этой части, здесь – и он засунул голову внутрь, чтобы найти это место… всегда там выпадает один винтик…

Я посмотрел на мотор, в отличие от кузова он был в ужасном состоянии, несмазанный и ржавый и – что совсем странно – в паутине.

– Послушай, я не понимаю, когда ты ездил на ней в последний раз?

– Лет двенадцать тому назад.

– Что??? И с тех пор к ней никто не прикасался?

Он улыбнулся мягкой, кроткой улыбкой, нет, на ней ездили, он думает, что на ней ездили, может быть, не часто… но не он… Потому что его не было здесь, то есть в Израиле… он вернулся несколько дней тому назад. Она стояла на складе в одном гараже недалеко отсюда… Он ее помыл немного и прикатил сюда…

– Так что же ты не поискал этот винтик там? Они не хотят заниматься этой машиной… Не умеют… У них нет запасных частей… Они послали его сюда, сказали, что это большой гараж и здесь должны быть запасные части для разных машин…

– Для марки «моррис» тысяча девятьсот пятидесятого года?

– Сорок седьмого… мне кажется, – поправил он меня осторожно.

– Сорок седьмого? Еще лучше… Думаешь, у меня тут музей?

Он смутился сначала, потом засмеялся коротким смешком, снял на секунду темные очки, чтобы получше разглядеть меня. Глаза у него светлые, лицо тонкое, спина узкая и немного сутулая, говорит с легким акцентом, но с каким – не поймешь.

– Так нельзя найти какой-нибудь маленький винтик, чтобы можно было завести ее?

Что он, такой наивный или просто издевается надо мной?