А отцу я скажу со слезами: «Надоело мне все. Или ты отдашь меня в школу, или я такое натворю, что ты стыда не оберешься».

Я так был увлечен этими своими мечтами, что, вместо того чтобы закрепить ремень, освободил его совсем, и он вырвался у меня из рук и с силой полоснул меня по лицу и по руке, просто взбесился. Такая жгучая боль. Потекла кровь. Я медленно выполз из-под машины, и толстый еврей, который стоял и ждал, когда я кончу, испугался, увидев кровь, текущую по моему черному от копоти лицу.

Наверно, меня здорово полоснуло, кровь никак не останавливалась. Этот Адам прервал свой разговор с кем-то и сразу же подбежал ко мне, испугался, словно никогда в жизни не видел порезавшегося человека. Привел меня в контору, посадил на стул и крикнул старику, чтобы тот сделал мне перевязку. Я не знал, что этот старик еще выполняет и обязанности санитара в гараже. Он открыл маленький шкафчик с медикаментами, вытащил разные старые и грязные бутылочки со щиплющими жидкостями и стал выливать их на меня. Потом взял вату и бинты и своими сухими сильными руками начал бинтовать. Было ужасно больно. А Адам все не отходил от меня. Лицо его побледнело. После перевязки меня оставили немного отдохнуть в конторе, но бинты намокли, и кровь закапала на счета, лежавшие на столе. И тогда поняли, что придется отвезти меня к врачу. Завели машину, которая должна была пройти осмотр, и сам Адам подвел меня к ней. Он вытащил свой знаменитый, набитый деньгами кошелек и дал мне двадцать лир, чтобы я взял на обратном пути такси. Сразу видно, что у этого человека слишком много денег. Меня привезли на станцию «Скорой помощи», к медсестре. Она легкой рукой сняла бинты и рассмеялась: «Кто это забинтовал тебя так…», а потом начала промывать порезы и даже немножко зашила и помазала мазью и всякими жидкостями, которые совсем не щипали. Сделала мне и укол, а руку мою замотала в большой платок. Они ни капли не жалеют там материала. А потом отослали меня.

Было одиннадцать часов утра. И снова я в городе, брожу себе с двадцатью лирами в кармане. Возвращаться в гараж мне не хотелось. Все равно не смогу работать сегодня. Прошелся немного по магазинам, купил плитку шоколада, а потом сел в автобус, идущий на Кармель, сам не знаю почему. Может быть, хотелось погулять немного и увидеть море. Ну конечно, доехал до его дома, может, хотел убедиться, что он не сменил квартиру. Тихо вошел в подъезд и быстро поднялся, чтобы посмотреть на дверь и уйти. Потом постучал и позвонил, хотя и знал, что в такой час никого там быть не должно. Ответа не было. Я вытащил ключ и вставил его в замок, он немного скрипел, но дверь открылась легко, словно ее смазали маслом. И вот я снова в квартире, совсем как в мечтах, немного дрожу, сразу же в прихожей вижу свое отражение в зеркале – весь забинтованный, пятна крови на лице и на рубашке, как у героя войны в кинокартине.

На этот раз я рисковал, но не мог удержаться. В квартире, как и тогда, было темно и так же чисто убрано, словно ею не пользовались все эти недели, что я в нее не заходил. В гостиную я не заглядывал, а сразу же направился в спальни, чтобы познакомиться с теми местами, которых еще не видел. Сначала – комната его и его жены, аккуратно убранная. Снова я вижу фотографию маленького мальчика. Это их сын или нет? Не видно никаких признаков его присутствия, какой-нибудь игрушки или одежды, как будто он умер или исчез. Я спешу, надо поскорей выбираться отсюда, но не удерживаюсь и захожу в другую комнату. Сразу ясно, что это ее комната. По всему видно. Я прямо дрожу от любопытства. Потому что это единственная комната во всей квартире, которая не убрана, как будто не имеет ко всем остальным никакого отношения. В ней полно света, жалюзи подняты. На стенах разные объявления. Яркие краски. Книги и тетради разбросаны на столе. А кровать, кровать в полном беспорядке: подушка в одной стороне и подушка – в другой, а в середине – пижама из тонкого материала. У меня даже ноги подкосились, и я присел на кровать на минутку, наклоняюсь и опускаю лицо в ямку посредине, покрываю простыню легкими поцелуями.

Совсем с ума сошел.

Словно я на самом деле влюбился в нее…

Ялла, надо поскорее уйти, пока и правда не привели полицию. Но я не мог убежать оттуда, не взяв чего-нибудь на память. Может быть, какую-нибудь книгу. Если пропадет книга, никто не подумает, что ее украли. Я стал рыться в книгах. Открыл одну – Бялик. Снова Бялик. Тот же самый учебник, по которому и мы учились. Открыл другую книгу – математика. Третья – книга какого-то Натана Альтермана.[23] Не слышал, попробую почитать. Я кладу книгу в большой платок, на котором подвешена моя рука, и быстро выхожу из квартиры, почти теряя сознание. Начинаю спускаться по лестнице. Но на первом этаже открыта дверь, и какая-то старуха с лицом ведьмы стоит там, словно ждет меня.

– Кого ты ищешь, мальчик?

– Семью… Альтерман…

– Альтерман? Здесь нет таких… Кто послал тебя к ним?

Я молчу. Она стоит на моем пути; если оттолкнуть ее, закричит. Знаю я этих ведьм. У нас в деревне таких не меньше десятка.

– Кто послал тебя, мальчик?

Я все еще молчу. Ничего путного не приходит в голову.

– Ты из гастронома?

– Да, – отвечаю я шепотом.

– Так зайди, возьми у меня пустые бутылки.

Я зашел к ней на кухню и взял десяток пустых бутылок и пять банок и дал ей десять лир. Она была очень довольна. Ее совсем не озадачило, что я весь в бинтах.

– Приди еще через неделю.

– Хорошо.

Я поскорее ушел. До чего же быстро они забирают свои деньги назад, эти евреи.

Через три поворота я выбросил все на помойку. Вернулся в гараж. Порезы снова стали болеть, бинты запачкались. В гараже беспокоились обо мне. Даже собирались послать кого-нибудь на станцию «Скорой помощи», чтобы узнать, что со мной.

– Где ты был? Куда девался? Как твои раны?

– Все в порядке, ничего особенного…

Я стараюсь не смотреть ему в глаза. Если бы он знал, где я был, то не стал бы меня поглаживать. Я мог передать ему привет от его соседки.

За Кармелем, когда в автобусе остались одни арабы, я вытащил книгу из-под рубахи, открыл первую страницу. «Звезды за окном» – и круглым почерком написано «Дафна». Я приложил это место к губам. И впрямь немного спятил. Перевернул страницу.

«Еще песня звучит, что забросил ты зря, и дорога лежит пред тобою, облака в небесах и деревья в дождях еще ждут тебя, путник усталый».

Ничего. Можно понять. Три дня я пробыл в деревне, пока не зажили раны. Тихие солнечные дни. Я лежал в кровати, а отец с матерью все время баловали меня. Я прочитал книгу, наверно, раз десять. Хотя многого и не понял, все-таки выучил кое-что наизусть. «Но, – сказал я себе, – для чего? для кого?»

Ты уже уверен, что гараж просуществует без тебя, а тебе нужно только приходить после обеда, чтобы взять деньги. В течение многих лет ты создавал этот отлично работающий коллектив, вырастил способных и опытных механиков, многие из которых уже и отвертку в руки не берут, а заботятся о том, чтобы другие работали, дают дельные советы и досконально проверяют каждую отремонтированную машину. Я уже не говорю об Эрлихе, который делает чудеса со счетами. Утром бродишь по гаражу, смотришь со стороны, как распорядитель принимает машины и направляет их под разные навесы в зависимости от того, что требует ремонта – система охлаждения, сцепление, тормоза, мотор, электрическая часть, корпус. Есть в гараже даже специалист, занимающийся восстановлением водительских прав. И Хамид там, в своем углу, колдует над моторами. И когда ты бродишь так посреди всей этой суматохи, то начинаешь чувствовать себя лишним, даже несмотря на то, что к тебе все время подходят спросить что-нибудь, или позвать послушать, как работает мотор, или посмотреть разобранный узел, потому что, в сущности, они не нуждаются в твоем совете, а лишь докладывают тебе об уже принятом решении.

Но все это до тех пор, пока не случится что-нибудь, и тогда происходит что-то непонятное. Вот поранился один из рабочих. Один из мальчиков. Прямо на твоих глазах из-под машины выползает мальчик, весь в крови. Лицо, руки в копоти и масле, и много крови. Он молча стоит в сторонке, и никто не обращает на него внимания, безразлично проходят мимо него, даже шутят, и если ты сам не подбежишь, чтобы увести его, они даже пальцем не пошевелят. А Эрлих выглядит удивленным, когда ты приводишь его в контору. «Пусть подождет снаружи, – говорит он, – сейчас приду». А сам не торопится, дописывает какой-то счет.