А мне только это и надо было – услышать свое имя, и сразу голова моя прояснилась. Бумажка с моим именем все время висит на моей кровати, а я, дура старая, не видела. Теперь я знала, кто я, и вспомнила всех остальных. Сразу поняла все. Голова у меня закружилась от всех этих сведений, которые вернулись ко мне. Мать, отец, Хемда и Габриэль. Государство Израиль, Голда, дом, залив, Галилея и Никсон. Госпожа Гольдберг – соседка, и самое последнее – маленький мой «моррис» и еврейский народ… Все это затопило меня со страшной стремительностью. Лишь одно было мне не ясно: что это за приятное место, где я лежу, эти белые комнаты с кроватями, цитрусовые плантации за окном, и кто эти милые девушки, которые суетятся вокруг меня. Ведь я не умерла и это не загробный мир?..
Я быстро встала с кровати и попросила свою одежду, и маленькая сестричка принесла мне ее. Две старухи в халатах вошли в комнату и, увидев, что я одеваюсь, чуть не закричали. Я их напугала. Они поняли, что со мной что-то произошло. Потом они рассказали мне, что в моих глазах появился свет. Изменилось выражение лица.
И до чего же я была счастлива. Вот она, свобода и радость, я одевалась и пела. И все вокруг интересовало меня. Имена старух, которые мне представились. Старая газета «Маарив», лежащая на стуле. Я сразу же набросилась на нее, стала читать. Ведь я известная любительница газет. И сразу обнаружила много нового и интересного. Нет, мир не спал все это время.
Голова у меня кружилась…
А слух о том, что ко мне вернулось сознание, распространился с молниеносной скоростью. В комнату ворвались заведующая и секретарша, очень взволнованные, обняли меня, привели в канцелярию, позвали врача, чтобы он осмотрел меня, а сами смеются. Я тоже смеялась. «Ну вот я и проснулась, – сказала я им, – а теперь расскажите мне обо всем».
И они рассказали мне, страшная история, как привезли меня почти год назад совсем без сознания; они уж и не надеялись вовсе. Наверно, месяцев десять я лежу, как камень, как растение, как глупое животное, никого не узнаю, даже себя. Говорю, как младенец, что-то невразумительное, какой-то бессвязный бред.
На столе лежала пачка сигарет, и я вспомнила, что когда-то курила и даже получала от этого удовольствие, и попросила разрешения взять одну сигарету. И так вот сижу перед ними, курю сигарету за сигаретой, восстала из мертвых, слушаю все их беспорядочные рассказы о себе и о том, что происходит вокруг. Во-первых, о войне. Я и не знала, что была еще одна война и как они, проклятые, неожиданно напали на нас без всякого стыда. А они получали удовольствие, перебивая друг друга, с увлечением рассказывают мне о войне, и врач тоже вставляет свои замечания. Описывают все несчастья, все ужасы, рассказывают и о правительстве, которое оказалось недостойным доверия. Кто бы мог поверить, что все это случилось, пока я лежала, как бревно, в кровати. А я впитываю еще истории, еще несчастья, еще мертвых. Никак не могу насытиться рассказами, и дым сигарет смешивается с дымом пушек. Слух о том, что я вернулась к жизни, распространился очень быстро. Сестры, санитарки, служащие заглядывают в дверь посмотреть на меня, доброжелательно улыбаются. Некоторые даже представляются, некоторые жмут мне руку, словно они мои старые знакомые. И действительно, эти люди знали меня, они все время ухаживали за мной, мыли меня, кормили, а я ничего не знала о них. Очень приятные и преданные люди. А я тем временем выкачиваю из них еще подробности, несмотря на то что они уже начали от меня уставать. Спрашиваю их о ценах, намного ли поднялись, сколько, например, стоит сейчас ротель[35] помидоров и за сколько можно купить хорошие баклажаны, хочу знать, как повлияла война на рынок.
Так прошли дни радости и возвращения к жизни. Я заражаю всех своей веселостью, радуюсь своему второму рождению. Брожу по разным отделениям, завязываю знакомства со стариками и старухами, врачами и сестрами. Задаю вопросы и получаю ответы. Все время болтаю, словно мне надо заполнить опустевший мешок. По ночам я тоже бродила, беседовала со сторожами и сестрами ночной смены, почти совсем не спала, вздремну немного – и сразу же просыпаюсь, потому что боялась снова лишиться памяти.
Врачи выговаривали мне, но улыбались…
И уже намекают мне о возвращении домой…
Они достали папку с моими данными и колеблясь, осторожно стали рассказывать мне о нем. О внуке Габриэле. Я не знала, что он вернулся в страну. Приехал. Через месяц после того, как меня привезли сюда. О Господи, для чего?
В голове у меня помутилось. Я, наверно, сильно побледнела. Мне сразу же принесли валерьянку для успокоения, хотели даже уложить в постель.
Габриэль вернулся! Вот уже десять лет он бродит по свету и даже не собирался возвращаться, и вдруг – вернулся. Стоило мне лишиться памяти, и он тут как тут. Привел специалиста по потере памяти, чтобы осмотрел меня, привел адвоката посмотреть на меня. Устроил совет у моей кровати. Консилиум. Наверно, наследством интересуется мой взбалмошный внук.
Теперь я схожу с ума от беспокойства. Подробности неясны, похоже, все потеряли память. Полная путаница. Сначала он приходил сюда каждую неделю, сидел возле кровати, силой пытался заставить меня говорить, ждал посещения врача, заглядывал во врачебные записи и уходил. Потом стал приходить изредка, ненадолго, даже к кровати не подходил, шел сразу же в регистратуру, сам вынимал мою карточку, хмуро просматривал ее и уходил. Но с тех пор, как началась война, он совсем не появлялся, исчез. Испугался и сбежал.
Правда, однажды позвонили и спросили, нет ли изменений в моем состоянии, но неизвестно, был ли это он или кто-то другой. И только несколько недель назад пришел какой-то человек, пожилой, с большой бородой – все запомнили его бороду (но кто он? кто это?), – и сказал, что он мой родственник, но говорил как-то неуверенно, стоял у моей кровати и долго смотрел на меня, интересовался, был ли тут Габриэль. Больше, чем мною, интересовался он Габриэлем, искал его.
Прямо детектив…
Еще фильм из этого сделают…
И вдруг мне стало грустно. Уже не было счастья первых дней пробуждения, а наоборот – тоска и подавленность. В газетах – ничего хорошего. Лишь теперь я поняла, насколько тяжелой была война. Габриэль вернулся из Парижа, а я не узнала его, и он, наверно, отчаялся и уехал. И надо думать теперь о возвращении домой, оплатить счета, вернуться в мир, надо освободить койку, все время другие старики лишаются памяти, да и не только старики.
Звоню домой, но телефон отключен. Звоню своему адвокату, но он на военных сборах. Вызываю такси и еду домой. На улице страшный туман, дождь, грязь и мрак. Приезжаю домой, а тяжелая моя дверь закрыта. Соседка, мадам Гольдберг, вредная ашкеназия, выходит посмотреть, кто это, и чуть не падает в обморок, завидев меня.
Я захожу к ней и слушаю ее рассказ. Это она, когда я потеряла сознание, обнаружила меня сидящей у стола над тарелкой без движения, словно камень. Она вызвала врача, и тот отвез меня в больницу. Порылась в бумагах, нашла адрес Габриэля в Париже и написала ему о моей болезни. Написала ему, что я при смерти. Через несколько недель он объявился и жил в доме, пока не началась война. Но в первый же день войны исчез и больше не вернулся. Через некоторое время появился человек с бородой (снова эта борода, она преследует меня), пришел искать Габриэля, хотел зайти в квартиру, взломать дверь, но мадам Гольдберг предупредила его, что вызовет полицию, все время стояла на страже, даже кровать свою придвинула к двери, чтобы услышать, если он придет.
Пришлось позвать слесаря, Чтобы взломать дверь квартиры, потому что ключа не было ни у меня, ни у госпожи Гольдберг, все забрал Габриэль. Он проработал четверть часа и взял сто лир, Содом и Гоморра! Но главное – можно было зайти в квартиру. Помещение запущено, полно пауков, на кухне грязная посуда с остатками заплесневелой еды. Повсюду коробки из-под консервов. И великое множество посуды. Вытащил из буфета все сервизы, чтобы не мыть посуду каждый день. Тараканы шмыгают под ногами, я им тут мешаю. Мышонок, родившийся в мусорном ведре, нахально смотрит на меня из своего угла, даже не убегает.
