Мысли, действительно, «понеслись вскачь» в табунном угаре, когда всякий мерин видит себя скакуном. Душа, распускалась, требовала праздника, общей любви и… расплаты за все: «Бей клопов – спасай Британию! Пусть ответят за кровь христовых младенцев!»

Наша группа ушла. Меня, по всей видимости, не хотели тревожить. Я сидел в полудреме, пуская стариковские слюни. Шум почти смолк. Лишь в бильярдной стучали шары.

Мне показалось, что официанты в панике, суетятся у входа.

Толстый, в кожаной кепке, владелец паба привел с собой двух полицейских (в фуражке и в шлеме). Вошедшие промаршировали через весь зал к лестнице.

Было похоже, в мое «отсутствие» что-то стряслось.

Томимый предчувствиями я поковылял в ту же сторону. В конце зала, собравшаяся публика, как с трибуны, дивилась происходившему на «бильярдной арене». И вот, что они могли видеть:

Первоначально шары выстраивались треугольником – так называемым домиком. Затем один из шаров, разбивал этот «дом», предварительно хорошо разбежавшись. И начиналась игра.

Шары неслись во все стороны по зеленому полю, подскакивая, звонко и препротивно соударяясь, падали в лузы и тут же из них выпрыгивали.

Все вроде шло обычным порядком, если не считать пустяка: не было видно ни кия, ни того, кто им лихо орудовал.

Полицейский (в фуражке) что-то сказал констеблю (младшему чину в шлеме). «Да сер» – ответил констебль, спустился в зал, держа наготове дубинку, и пружинистой походкой обошел игровой стол. Присутствующие затаили дыхание и не спускали глаз с храбреца.

Я пробрался к стене с выключателем, но бармен, заметив меня, воскликнул: «О-у! Сюда нельзя! Ваших русских мы попросили уйти. Сами видите, что здесь творится».

– Прошу прощения. Я кое-что тут забыл, – парировал я, упорно продолжая движение к выключателю. Публика стала оглядываться.

Тем временем, блюститель порядка повесил дубинку на пояс, взял в руки кий и приблизился к «месту сражения». По тому, как шлемоносец держал инструмент и целился, опираясь на бортик, видно было, что он в этом деле – мастак. Со стороны публики звучали подбадривающие возгласы.

Сделав пристрелочные движения, бобби резким ударом послал шар вперед. Получив затрещину, сея панику и вереща, шар врезался в кучу себе подобных, подпрыгнул и, отскочив назад, угадил шлемоносцу аккурат в переносицу.

От неожиданности полицейский, как стоял, расставив ноги, так и плюхнулся на пол. Однако, успев поймать шар, приложил его к месту, где только, только «проклюнулась» шишка.

За–нец! – рявкнул я не своим голосом так, что все в пабе вздрогнули. – Ты когда-нибудь угомонишься? Что я тебе сделал плохого?

Нищиго. – карабкаясь друг на друга и принимая вертикальную позу прошепелявили шарики. На зеленом сукне топтались ножки, похожие на цепочки бус, на которых болтались «бусы» туловища и ручек. А сверху… Сверху не было ничего.

«Конструкция» вытянулась, достала констебля и, отобрав бильярдный шарик, поместила его на то место, где должна была быть голова. – Я… нещаянно.

Тогда извинись! – потребовал я.

Шарик головки склонился к шарику, изображавшему грудь.

Ижвиняющ!

Господи! Да не по-русски!

Шорри! – изобразил хухр и даже отставил ножку.

Считаю до трех! А потом, чтобы духа твоего здесь не было! – объявил я, нажал выключатель и стал считать.

В темноте кто-то вскрикнул. При счете «три» я включил свет и огляделся.

Порядок был восстановлен… только шлем украшал почему-то голову хозяина бара, а его кепка (задом наперед) накрыла шишку констебля. – Извините… – вздохнул я, направляясь к выходу. – Устал… И хотел бы прилечь.

Эти русские! Они снова морочат нам головы! – опомнившись, заворчал владелец.

Правильно! Лучше их не пускать! – советовал полицейский в фуражке.

Хоть выручка-то от них есть? – обратился хозяин к бармену.

Знаете, я не назвал бы их жмотами. – вслух подумал бармен.

Тогда пусть приходят, – разрешил хозяин. – Только без фокусов!

А я был бы с ними – поосторожнее… – рассуждал полицейский. – Кто их знает…

Пусть приходят и платят! – настаивал хозяин и заглянул в зеркало: в шлеме он себе нравился. – А что, собственно, произошло?

А это? – спросил констебль, указывая на шишку и забирая свой головной убор.

Несчастный случай, при исполнении…

Для чего ты нас пригласил?! – недовольно спросил полицейский в фуражке.

Видишь ли, привезли свежего пива. Вот я и подумал…

О-у! Тогда другой разговор!

Прошу, господа! Угощаю!

– До свидания, – сказал я от двери. А, услышав дружное «Бай-бай!», подумал: «Нет, лондонцев не удивишь: они живут рядом с Гринвичем и крепко усвоили, если уж невероятные вещи где-то должны иметь место, то только у них».

Скоро я вошел к себе в номер и лег.

Картины, встававшие из глубины, разворачивались не сплошной чередой событий, а возникали кусками, как будто продавливались сквозь вибрирующее отверстие. При этом основная канва если и прерывалась, то без натуги угадывалась, как это часто случается в снах.

Источник райских ощущений – детство – время, когда мы купались в любви.

Еще не очнувшись, я уже чувствовал близость Рая и блаженную слабость. Первое, что я увидел, было лицо Александра Мея.

Эвлин, вы меня узнаете? Если «да», – моргните.

Я моргнул.

Молодчина, – похвалил, Александр, – считайте, второй раз родились.

Последняя фраза показалась мудреной и так утомила, что, закрыв глаза, не хотелось их уже открывать. Я был счастлив, ибо капризничать «по-настоящему» можно только в Раю.

«Эвлин, очнитесь!» – донесся издалека голос графа. Я чувствовал вокруг суету. Мне было одновременно приятно и тошно. Сделав усилие, наконец, разжал веки и обнаружил знакомое лицо хирурга нашего госпиталя.

Осматриваясь, повел зрачками, и не мог взять в толк, где нахожусь: в госпитале таких комнат не было. В помещении находились изящные стол, стулья, роскошное кресло, застекленный шкаф с книгами. Фигурный переплет окна свидетельствовал об изысканном вкусе и изрядном богатстве хозяина.

Эти «шарады» отняли последние силы, и я опять «удалился» в свой «домик».

Я еще много раз «уплывал» и возвращался в роскошные апартаменты. Меня «уносила» слабость, а возвращало желание поскорее узнать, что за «Рай» мне тут уготован.

Вопрос «Где я?» не давал покоя. Наконец, я смог собрать силы, чтобы задать его вслух. Но меня не услышали.

Он стонет, – сказала дежурившая у постели сестра милосердия.

Я повторил вопрос громче. Казалось, я ору во всю глотку. «Он что-то хочет сказать» – доложила сестра.

Я был в отчаянии. Повязка, сжимавшая тело, мешала дышать. Они двигались, говорили о чем-то, не замечая моего одиночества.

Наконец, я увидел Мея, а то уж подумал, что он мне пригрезился.

Эвлин, я знаю, вам трудно дышать, – сказал он. – Но ради Бога, не напрягайтесь, не пытайтесь ничего говорить. У вас нехорошая рана – возможно кровотечение. Мы сделаем все, что необходимо. Но помогите нам со своей стороны. Хорошо?

Я моргнул в знак согласия.

«Вот и прекрасно, – продолжал Мей. – Я только недавно вернулся в Египет. Когда уезжал, поручил своим людям вас опекать. Надо сказать, вы вели себя легкомысленно и оказались на грани гибели.

Вас с трудом удалось отбить у толпы и доставить в мой дом. Я сообщил начальнику госпиталя, что раненого нельзя транспортировать. И ваше начальство прислало сюда персонал.

Вас ценят, Эвлин. Вы прибыли лейтенантом… Года не прошло – вы уже капитан. Рад оказать вам гостеприимство, капитан Баренг.

Надеюсь, опасность уже миновала. Надо только набраться терпения. Вы меня понимаете?»

Я замигал. А он рассмеялся: «Единственное, чего я желаю, это что бы у Нила было одним другом больше».

Я долго не мог двигаться самостоятельно. Время от времени испытывал граничившую с обмороком слабость. Но скоро мне предоставили кресло-каталку.