На острие Ляодунского полуострова, вдававшегося в Желтое море, находится город, прижатый к бухте и рассеченный на две половины горой. Спланированную по линейке Новую часть в основном занимали военные (сначала русские, потом японцы, потом опять русские). Более многолюдную Старуючасть населяли местные жители. В Новом городе находились: буддийский храм, зоопарк, кинотеатр и, отрада молодых офицеров, ресторан «Варьете». В Старом городе – китайские забегаловки, магазинчики восточной экзотики и ресторан «Зеркальный карп», упомянутый в эпопее Александра Степанова «Порт-Артур».

«Зеркальный карп – это что-то! Зеркальный карп – это да!» – восклицали офицеры-приятели, когда о нем вспоминали. Но скоро выяснилось, что никто из них там не бывал. На мое предложение посетить – отвечали: «Не стоит».

– Это опасно?

Да нет! Просто, не стоит. И все!

Уклончивые ответы только подхлестывали мое любопытство.

Наш полк размещался как раз в Старом городе, и я каждый день проезжал мимо почерневшего от времени массивного двухэтажного здания, на фасаде которого шевелилась огромная рыбина из блестящей фольги. Я долго держался, но в один из свободных деньков не выдержал и все же решил «осчастливить» «Зеркального карпа» своим посещением.

В фойе был встречен престарелым швейцаром. Впечатление было такое, будто кланяясь и улыбаясь, старик пытался мне втолковать то же самое, что и приятели: «Мы вас просим, честное слово, лучше к нам не ходите». Но я уже закусил удила: снял шинель, фуражку и передал их «тунзе» (товарищу) – так мы тогда обращались к китайцам мужского пола. Убедившись, что меня не пронять, швейцар указал на лестницу, дескать, что ж, в таком случае, – милости просим – наверх. Лестница тоже была знаменитая – в кованых кружевах, с красными рыбками на зеркальных ступеньках, где кавалер, глядя под ноги, мог оценить не только белье, но и сокровенные прелести своей дамы.

Знавшая несколько слов по-русски официантка усадила меня спиной к залу за столик, стоявший особняком возле двери, и положила тетрадный листочек написанного от руки меню. Я заказал запеченного карпа (блюдо, упомянутое в романе), стакан водки «жемчуг» и бутылочку пробиравшего до слез лимонада «чисвич».

Ожидая заказ, я сидел ни о чем не думая, глядя куда-то в стену поверх стола. Только в молодости удается так запросто выпадать из сиюминутности. В помещении стоял ровный гул китайской «едальни» – мелодичное нежное высокоголосие, украшенное ксилофонным постукиванием палочек.

Во время командировок мне уже приходилось обедать в харчевнях. Там было тесно, но для меня всегда находилось местечко, чтобы скушать скобляночку. Из чашек, напоминавших пиалы, не отрывая глаз от еды, насыщались бобами и травками, люди труда. Они пили чай, лимонад, иногда «синь-хуа» (дешевая водка). И все было «Хо!» (хорошо, порядок, О`key). И никому до тебя дела не было – таков этикет. Поэтому я и в «Зеркальном карпе» не вертел головой.

Когда принесли графинчик, рюмочку и лимонад, я с удовольствием выпил для аппетита.

Наконец, «приплыл» карп – да такой красавец, что глаз не отвести. Он возлежал на овальном блюде, украшенный маслинами, лимонными дольками, зеленью, усыпанный ягодами и пряными зернами. Это был его праздник. Он источал упоительный аромат на все заведение. Страшно было нарушить его красоту. Я сделал для храбрости несколько новых глотков и почувствовал приступ зверского голода. В конце концов, это – и мой праздник тоже. Отложив в сторону палочки, я отважно подступил к карпу с ножом и вилкой. С помощью этих орудий я рвал дразнящее тело красавца, отправляя нежные ломтики в рот. Притомившись, откидывался на спинку стула, чтобы вытереть губы, перевести дух и, сделав для вдохновения пару глотков, с новым пылом вцепиться в жертву.

Не знаю, сколь долго длился процесс первобытного насыщения, но, спустя какое-то время, мне, вдруг, показалось, что рыбы нисколько не убывает. Я видел порезы, уколы вилкой и даже места, где клочьями вырвано мясо. Но это было так незначительно, что блюдо не только не потеряло своей привлекательности, а напротив обрело еще большую соблазнительность, подобно женщине, освободившейся от лишних покровов.

Поразила догадка, а что если карпа заказывают на большую компанию. Сначала все вместе наслаждаются его красотою и благоуханием, потом разрезают, аккуратно раскладывают по тарелочкам, предвкушая удовольствие, поднимают тост в его честь и, затем уже, обмакнув запеченные дольки в соус, отправляют их себе в рот, чтобы, стеная и чмокая воздать должное шедевру природы и поварского искусства…

Я откинулся и уронил вилку. Свалившаяся тишина «давила» на голову, поворачивая ее вокруг шейной оси. Я не мог уже не обернуться, подобно воришке, застигнутому врасплох. Большинство столиков находилось сзади меня, под огромными окнами. Это был «зрительный зал», с завсегдатаями. Меня разглядывали пожилые мужчины и женщины, в черных одеждах (мужчины во френчах, женщины – в брюках и кофтах с белыми воротничками). Скорее всего, поход в ресторан был праздником в жизни немолодого китайца. Здесь он видел опрятных официанток, крахмальные скатерти и салфетки. Те же бобы, та же травка, которые можно съесть дома или в харчевне, тут подавались в красивых «пиалках», были высшего качества и «безумно» вкусны. Если люди знавали лучшие времена, то где, как не здесь, о них вспоминать. Впалые щеки, придавали суровость и особую «китайскую» святость. Не то, чтобы посетители были истощены, – просто, давно не ели ничего стоящего. Скорее всего, до того, как пришла к ним Великая уравнительная Катастрофа, они были людьми состоятельными, даже может быть интеллигентными. Нет! Нет, они мне сейчас не завидовали. Что угодно только не это. Я был от них слишком далек. По сравнению с этой древней цивилизацией, моя – выглядела недоноском, выросшим в круглом сиротстве. Они, видимо, слышали, что где-то среди дикарей есть обычай упиваться и нажираться до безобразия, но не могли себе этого вообразить… А теперь не могли поверить глазам. Судьба преподнесла им спектакль: «Оно насыщается». И выходящее за рамки приличия зрелище вызвало шок.

Оцепенение публики передавалось и мне. Увидев себя ее глазами, едва не лишился чувств. Опомнившись, вскочил на ноги. Показал, что хочу заплатить. Принесли счет, (по нашим меркам грошовый). Расплатившись, сбежал, едва держась на ногах, унося с собой в будущее это молчание, эти впалые щеки, эти пронизывающие глаза.

А через сорок пять лет, под воздействием аромата китайского блюда, в Лондоне, в ресторанчике Глостер Плэйс (по названию улицы), все это, вдруг, потрясло меня с новой неожиданной силой, в паре шагов от подземки на Бейкер Стрит.

Я в панике проделал эти шаги, не съев ни кусочка, едва успев, расплатиться. Мне было нехорошо. На этот раз плата была чувствительная, и, чтобы прийти в себя, мысленно «конвертировал» обе суммы (там – в юанях, здесь – в фунтах стерлингов) в «баксы», сложил и… разделил пополам. Получилось, как будто, терпимо.

У кафе, прислонившись к стене, сидел попрошайка-«латинос», бормотавший себе под нос, не то по-английски, не то по-испански. Приблизившись, я вдруг услышал: «Потайте крылыфко утофки». «Кретин!» – вырвалось у меня. Возмутило, что он не желает считаться с моим состоянием. Пройдя мимо, я обернулся: хотел извиниться. Но хухра простыл и след.

На «Паддингтон» думал было зайти в турецкую рыбную, но передумал: «карпом» и «уточкой» сыт был по горло.

Вернулся в гостиницу, выхлебал йогурт, прилег раздраженный, мечтая вздремнуть.

Иногда, приближаясь ко сну, я физически ощущаю ночное пространство, «проветриваемое» лучами включенных локаторов. Похоже, это – болезнь чувствительных операторов, когда, часами, сидя перед экранами, перестаешь отделять себя от черных шкафов и видишь не оранжевые круги и квадраты с бегающей по ним разверткой, а зыбкий четырехмерный студень с вкраплениями местных предметов и целей.