Вернувшись в номер, я надел куртку… и открыл холодильник. Там внизу, среди купленных накануне йогуртов, дрожал от страха пушистый комочек. Здесь ему было немного теснее, чем на крыле самолета. Но это – единственное место, куда «сыщики» не сунули нос. К тому же здесь было не очень-то жарко. Я взял хухра на руки и, нежно гладя, ощутил, как он распускается на ладонях, подобно цветку. «Ну, шпащибо, – благодарил он меня, успокаиваясь. – Век не жабуду». Я сунул его за пазуху и вышел в открытый подвал, отгороженный от тротуара перилами, на которых опять возлежала красавица-кошка. Я подошел и спросил: «Извините, Мадам, не будете ли вы так любезны разрешить моему приятелю посидеть рядом с вами». Она ответила молчаливым согласием, и я, оглянувшись, нет ли «враждебного глаза», усадил хухра напротив. Кошка лениво выгнула спину, подняв лапку, зашипела, как лопнувший шар. Но, убедившись, что этот «ублюдок» ей не опасен, заняла прежнюю позу, спустив лапу и хвост. Тут я заметил, чем дольше хухрик смотрел на свою визави, тем больше они становились похожими. Но это уже меня не касалось. Я отправился завтракать. Или, как говорят англичане иметь «завтрак». Если так можно назвать эти крохи.

Засыпая накануне, мы не знали, что Лондон, показав суровость, на которую был способен (холод, ветер и даже снег с дождем), проявит к нам доброту, и все дни, оставшиеся до конца пребывания, будут солнечными.

Я не планировал здешние сны далеко и детально. Сегодня решил для начала посетить Национальную галерею. А там будет видно.

Накануне я был поглощен первой встречей с подземкой, музыкой Шуберта, предвкушением жареного цыпленка. А сегодня, спускаясь на «Паддинктон-кольцевую», с сожалением вспоминал о поразительном нераскрывшемся сне. Случаются ночи, о которых помнишь, как о подарках судьбы. Но после такой, – начинаешь думать о жизни, как о несостоявшемся сновидении.

Во мраке тоннеля далеко, далеко загорелось два «глаза». Я сел на скамью и как будто забылся. Кто-то тронул меня за рукав. «Хватит шпать, – сказал хухр, заглянув мне в глаза. – Пошмотри, што я шделаю!» На линии возник маленький, словно игрушечный, паровичок. Он изогнулся, как кошка, и вызывающе зашипел, выпуская пар на современный лондонский метропоезд, подходивший к перрону. Как ни пытался кондуктор затормозить, паровозик удара не избежал, но, когда машинист и работники станции оказались на рельсах, они не нашли и следа.

Хухр тихо скулил за скамейкой. Я взял его на руки. «Ну зачем тебе этот спектакль?!» «Ражве ты не фотел?» «Мало ли что я хотел! Нельзя понимать все буквально! Я пошутил». «Ефли футиф, фути офтововнее». Я погладил его. Нежась, хухрик мурлыкал, подобно котенку. Успокоившись, встал на ножки и захромал походкой пингвина, переваливаясь с боку на бок, прижав к телу лапки, как ласты, изредка ими, для равновесия, взмахивая. Я знаю женщину лет до тридцати двигавшуюся таким же манером. В ее неуклюжести многие находили особенный шарм.

Наконец, хухр последний раз взмахнул «ластами» и, придав им «нужную форму», голубем упорхнул в открытый торец дебаркадера.

Конечно, в этой книжке присутствует Лондон. Но это не путеводитель по городу, скорее – некролог по моим снам. Я стараюсь быть честным и не нарушать последовательность снившихся мне событий.

Поднявшись из подземки, я увидел Трафальгарскую площадь (Trafalgar Square), где первое слово – название мыса в Испании, при котором английский флот под командованием адмирала Горацио Нельсона, разбил флотилию Наполеона. Последнее слово значает квадрат или площадь. В данном случае, очевидно, второе.

Хухр, обратившийся в голубя, витал над моей головой, неся у себя в глазу частицу моего зрения. При желании, я мог видеть то же, что он. И теперь не преминул этим воспользоваться.

Итак, подо мной была Трафальгарская площадь «с птичьего полета». «Птица» то поднимала меня высоко над столпом, торчащим посреди площади, то вынуждала созерцать непристойности, творимые лондонскими голубями у подножия оного. На вершине колонны высилась бронзовая фигура адмирала, и в обществе птиц, вероятно, считалось особым шиком «отметиться» на его треуголке. Столп охраняли четыре льва, перелитых из захваченных в битве орудий. Рядом шумели фонтаны, и бронзовое древо, опутывало корнями огромную книгу, придавившую пушечное ядро. Смысл аллегории, вероятно, сводился к тому, что для сохранения жизни стоит держать в узде как воинственный дух (ядро), так и тягу к познанию (книга)… Но это – лишь домысел.

С «моей» высоты площадь, в которую «впадало» одиннадцать улиц, была, как на ладони.

В глазах пестрело от портиков и колоннад. Чтобы попасть сюда со стороны дворца королевы, нужно проехать улицей Мэл (The Mall) под аркой с колоннами.

Церковь Святого Мартина в полях (St.Martin-in-the-Fields) со стороны площади была почти полностью «завешана» мощною колоннадой. На месте Трафальгарской площади, вероятно, когда-то расстилались поля. Теперь эта церковь знаменита хором, оркестром, акустикой и вообще своими концертами. Многие окаймлявшие пространство пяти-семиэтажные здания также несли на себе колоннады, все вместе напоминая гигантский орган. Трехэтажное здание Национальной Галереи, занимавшее самую длинную сторону площади, было украшено пятью портиками с башенками и конечно колоннами. Трафальгарская площадь – символ воинской славы. Поэтому и Галерея, с высоты «адмиральского плеча», больше напоминала казарму, нежели выставочный комплекс. Но стоило «голубю» подняться еще выше, весь массив этого «дворца искусств» вместе с примыкавшей к нему «Портретной Галереей» превращался в зажатое каменными джунглями синее озеро (Стеклянное Озеро – «Glass Lake»).

Расположенные на крыше поверхности световых фонарей, создавали впечатление водной глади. Днем они освещали лишенный боковых оконных проемов, а потому не заметный с фасада третий – главный этаж Галереи. Если «лететь» вдоль здания с востока на запад, можно заметить новенькую входную пристройку и арку, через которую на площадь просачивалась еще одна улочка.

В фойе пристройки был гардероб, где я и разделся. Поднявшись в лифте к месту начала осмотра, двинулся по дну того самого «озера», на которое только что глядел сверху.

Возрождение – свободное, красочное, почти натуралистическое изображение богов и святых. Как будто они специально собирались на Апеннинах, чтобы позировать «на долгую память». Дескать, смотрите и убеждайтесь. Это – как со Священным Писанием:

– Вы сомневаетесь, что Библия продиктована Господом, что Она – «во истину, – Слово Божье»!? Вам нужны доказательства!? А они как раз – в том, что никто кроме вас уже больше не сомневается! Вы думаете, вы – умнее других? Сами-то хоть читали? Ах читали и не убедились!? Тогда вам уже ничего не поможет!

«Рождение Венеры» Баттичелли: сыпется дождь из цветов. Длинноногая дева появилась из раковины. Ветер играет ее длинными рыжими волосами. Новорожденная стыдливо прикрывается ими. Уже спешат с оранжевым покрывалом, чтобы накрыть «жемчужину».

«Благовещание» Леонардо да Винчи: перед Девой Марией у дверей ее дома – прекрасный коленопреклоненный ангел. Юное высоколобое лицо его, сковало напряжение высочайшей ответственности. Дева поражена его изумительным ликом, но инстинктивно делает жест, как будто желает остановить незнакомца. Она еще ни о чем не догадывается.

«Вирсавия» Харменса ван Рейна Рембранта. Картина связана с известной библейской историей, записанной во второй Книге Царств. Изложу ее вкратце.

Царь Давид послал полководца Иоава осаждать аммонитянский город Равву, а сам остался в Иерусалиме.

Однажды под вечер Давид, прогуливаясь по кровле царского дома, увидел сверху красивую купающуюся женщину. Он послал выяснить, кто она, и узнал, что это жена Урии – одного из воинов, который вместе с другими осаждал Равву. Давид приказал привести Вирсавию. «И она пришла, и он спал с нею. Когда же она очистилась от нечистоты своей», то возвратилась домой, но послала известить Давида, что забеременела.