Вестминстерский дворец четыреста лет служил королям резиденцией, потом стал парламентом. В 1834 году (при короле Вильяме Четвертом) – сгорел. В 1860 году (при королеве Виктории) – восстановлен и перестроен.

Светло-желтое, даже чуть красноватое трехэтажное здание вытянулось вдоль Темзы метров на двести. С торцов стоят башни. Та, что – слева (широкая прямоугольная) могла бы сойти за обычную – крепостную, если бы не «кружева» оконных проемов, не игривые шпили по углам и в середке. Та, что справа, – главная в городе и во всей Англии. Вблизи она напоминает скворечник. Но из-под моста с другого берега Темзы это не слишком высокое (порядка шестидесяти метров) сооружение завораживает. Когда надвигаются сумерки, увенчанная шпилем маковка горит в вечерних лучах, и знаменитый Биг Бен начинает казаться устремленной в небо горящей свечой.

Над дворцом поднимается ряд малых башенок с малыми шпилями по углам. От чего силуэт зданий парламента кажется немного «когтистым».

Пока я фотографировал, на фоне закатного неба хухр торчал у «скворешни» Биг-Бена, подобно белому привидению, напоминавшему инверсионной след самолета, указывая, что и башни, и призраки в этой стране – равноценные символы.

Я приехал в компании зодчих, и хотя профессионального отношения к ним не имею, в области архитектуры, у меня есть своя доморощенная концепция, суть ее – в следующем:

Подвижная, наполненная воздухом, водяными парами и взвесями, в разной степени проницаемая субстанция, именуемая небом – это слепое живое существо. Землю оно принимает на ощупь. Ему доставляет блаженство шероховатость поверхностей. Его радуют щетина лесов, горные пики, выступы скал. Тянет туда, где можно слегка потереться, пощекотать себе брюхо, бока, почесаться, зацепиться и передохнуть. Небо не терпит однообразных скользких равнин, глади вод, степей и пустынь. Оно либо избегает их, либо, выражая протест, напускает большие и малые беды.

Нет хуже юдоли, чем жить под скучающим небом. И многие архитекторы, чувствуя это нутром, вопреки колебаниям моды, вкусовщине, окрикам сверху и улюлюканьям с разных сторон, стремятся развеселить небеса. Так строили с незапамятных лет. Всякий храм с колокольнями и минаретами – приглашение неба порадоваться? Что касается человека, – какое дело ему до самочувствия неба! Главное – строгость архитектурного вкуса. И вообще, просто строгость. Ибо последняя – может заменить собой все, и, в первую очередь, – счастье.

От Вестминстерского моста до моста Ватерлоо Темза течет на север, а затем, почти под прямым углом, поворачивает на восток.

Я шел «по течению».

Во время обзорной экскурсии, на набережной Виктории, я переволновался, когда показалось, что хухр разобьется о каменный столб. И, хотя ничего подобного не случилось, память окрасила эту точку (на мысленной карте) цветом взволнованности.

Все указывало на излучину Темзы. Попытаться найти это место показалось важным и стало сегодня темой «свободной охоты».

Я шел от Вестминстерского моста на север по правому берегу, мимо выставочного зала «Кантри Холл» (Country Hall) – длинного выполненного под дворец девятнадцатого века здания с башенкой, полуколоннами, и барельефами.

Над рекой поднималось колесо обозрения «Лондонский Глаз». Вантовые спицы издали почти не заметны – колесо, кажется, парит в воздухе. Две изящные пятидесятиметровые опоры похожи на изваяние циркуля, страдающего манией величия. Сплетенный из серебристого металла, стометровый обод с наружной стороны несет тридцать две прозрачных гондолы (каждая величиной с небольшой автобус), которые в свою очередь напоминают зубцы гигантской шестерни, опущенной с неба, чтобы раскручивать Землю.

Севернее «Лондонского Глаза» над набережной проходит железная дорога. Составы летят по мосту на тот берег к станции Чаринг Кросс (CHARING CROSS). За железной дорогой стоит «Королевский Фестивальный Центр» (ROYAL FESTIVAL Hall). Три высоких этажа сплошных витражей его обращены к Темзе, но кроме звонкого имени, внешне, – в нем ничего примечательного.

Я прошел мимо «Фестивального Центра», мимо «Выставочного Центра Королевы Елизаветы» – бурого трехэтажного сооружения «ползучей» архитектуры. Должно быть, под впечатлением от минувшей войны, архитектор соорудил его малозаметным и с воздуха, и с земли.

Теперь до моста Ватерлоо было подать рукой.

Я привел «пунктирное» описание участка правого берега между двумя мостами, чтобы больше к этому не возвращаться.

Тем временем на другом берегу разворачивалась панорама Набережной Виктории.

По мере приближения ночи, картина менялась. На западе, у края неба розовая полоска заката из белой последовательно становилась светло-голубой, синей, темно-синей, и, наконец, черной, как остальной небосвод. В рассеянном городском свете, я видел уже только контуры зданий, светящиеся окна и звезды.

У Вестминстерского моста на той стороне находилось пятиэтажное здание бурого, белого, красно-желтого, кирпича со сложной мансардной крышей и множеством живописных каминных труб. Я успел разглядеть его, при свете заката, еще когда выбрался, словно мышь, из подземки.

Чем дальше я шел, тем ниже спускалась тьма, и резче обозначались контуры на другом берегу. Следующим было светлое десятиэтажное сооружение, протянувшееся вдоль Темзы и на четверть встававшее над кронами высоких деревьев. Крыша его, как крепостная стена, щетинилась «зубцами», над которыми развевались флажки.

Правее вырисовывалось сооружение, похожее на фантастический торт. Верх его напоминал декорацию, средневекового города со множеством шатровых башен и башенок разной величины, мансардных окошек с причудливыми наличниками.

Башенные шатры, за исключением маковок были темны. Зато верхний этаж и каминные трубы, светились от последних закатных лучей, уже не видимых с моей стороны.

Я шел на север. И по мере того, как взгляд скользил по другому берегу Темзы, росло напряжение ожидания. Где-то там находилась невидимая влекущая точка, к которой я приближался по странной кривой, напоминающей логарифмическую спираль.

Далее, вниз по реке, за домом с шатровыми башнями поднималось освещенное изнутри стеклянное сооружение, напоминающее чудовищный телевизор, – станция Чаринг Крос.

По мосту через Темзу от него и к нему то и дело бегали поезда. За стеклянным «экраном» мелькали огни, вспыхивали голубые и красные сполохи, – там шла таинственная жизнь «преисподнии».

Сразу за станцией, метров на сто или двести, вдоль набережной тянулся зеленый массив. Контуры зданий тут отступали в глубь панорамы.

Еще правее, перед мостом Ватерлоо, над Темзой вздымались два дома-утеса. Верхние этажи были празднично освещены, словно там шли торжественные балы Сатаны. Над мощными боковинами первого – развевались флаги. На центральной башне второго, торчавшей, как голова, красным цветом горел циферблат.

Подножия этих громадин тонули во тьме.

Где-то там, на набережной, между Чаринг Кросс и мостом Ватерлоо вспыхивал крошечный огонек. Он был так ничтожен и иллюзорен, что казался случайной реакцией утомленного зрения. Но я был уверен, это – то место, где меня ждут.

Поднявшись по лестнице, я зашагал по мосту Ватерлоо к левому берегу. Мост относился к объектам, достопримечательностью которых было уже само название. Знаменитый фильм «Мост Ватерлоо» – красивые актеры, незабываемая музыка, трогательная история про войну и любовь.

Где-то за спиной находился вокзал Ватерлоо, впереди – центр Лондона. А внизу играла бликами Темза. До меня долетал плеск воды. Тянуло сыростью, холодом. Я шел, продолжая всматриваться в темноту, и уже различал впереди белые пристани, стоящие вдоль набережной через каждые сто-двести метров.

Повернув голову, я мог видеть «Лондонский Глаз». В верхней точке гигантского колеса во весь рост стоял хухрик и, указывая на противоположный берег, семафорил горящими блюдцами глаз: «Она там. Я ее вижу». Потом, взмахнув лапками, он «ласточкой» полетел в воду. Рассекая волны, под мостом пронеслась «живая торпеда». След ее сверху был хорошо заметен. Несколько раз она зигзагами пересекла Темзу, потом остановилась на самой стремнине, высунулась, подняла большой палец, провизжала: «Фотичка Фо!» – и растворилась в тени от моста.