Впереди находился мерцающий, почти что невидимый «эпицентр» притяжения. Меня будто втягивало в эту воронку.

От возбуждения слегка поташнивало. Казалось, что мост никогда не кончится. В голову пришла фраза испанца Мигеля де Унамуно: «В сумерках река времени струится из вечного завтра….» Сейчас Она не струилась, а скакала по валунам памяти не известно, куда и зачем.

Справа с шумом и свистом проносились машины. Направление ближнего ряда совпадало с – моим (левостороннее движение), создавая ощущение хаоса.

Впереди зиял вход в туннель, который вел на улицу со знакомым названием (из Ла Валетты): «King's way» (Королевская дорога).

У лестницы, что спускалась на набережную, я повернулся налево и сразу же, между вторым и третьим причалами, разглядел узкое светло-серое сооружение, высотой метров двадцать с лишним. Это был столб, с которым чуть не столкнулся хухр на второй день путешествия и с которого он тогда сиганул на автобус.

Спускаясь по лестнице, приближаясь и вглядываясь в суживающийся кверху граненый камень, я вспоминал, что читал об этом, известном, как «Игла Клеопатры», предмете. По одним данным, обелиск высечен в 1475 году до нашей эры в каменоломнях Ассуана, а в 1798 году (нашей эры) предложен в качестве сувенира Горацио Нельсону, разбившему французский флот при Абукире (устье Нила). Путешествие обелиска в Лондон длилось 90 лет.

По другим сведениям «Игла Клеопатры» высечена в 3300 году до нашей эры перед Храмом Солнца, а затем во времена фараонов Тутмоса Третьего и Рамсеса Второго покрыта египетскими письменами. В четырнадцатом году до нашей эры римский император Август перевез ее в Александрию. А в 1878 году (нашей эры) она попала на набережную Темзы, как дар хедива (правителя) Исмаила Паши, в знак благодарности Англии (в лице лорда Дизраэли), выкупившей акции Канала и тем спасшей Египет от разорения. Название «Игла Клеопатры», – рекламный манок. Никакого отношения к царице Клеопатре Птолемей обелиск не имеет.

Перед камнем было светло. Я даже мог разглядеть иероглифы: черточки, точки, кружочки, овалы, луны, очи, фигурки людей и зверей.

Мне казалось странным, что этого света не было видно с противоположного берега. Но осмотревшись, понял: ни самой реки, ни другого берега не было, хотя слышался плеск и тянуло сыростью.

Подняв глаза, я не увидел и звезд. Точно пал туман, и я находился внутри его светящегося «кокона».

Поискал глазами фонарь, и понял, свет идет от столба. Свет струился по его поверхности, отрывался и, сделав петлю, возвращался обратно. Он был зыбким, подобным желе, дрожал, когда сквозь него проходили, и не давал теней. Вернее, были «тени наоборот»: вместо темных «провалов», – «провалы света». Такое случается исключительно в снах.

Известный ученый Эмануэль Сведенборг опубликовал двадцать пять томов исследований по минералогии, анатомии и геометрии, а когда переехал в Лондон, стал видеть вещие сны и, описывая их, до конца дней своих написал еще двадцать пять томов.

В Лондоне – особенный воздух. И сны, которые он навевает – тоже особенные. Шекспиру это дало повод сказать: «Мы из той же материи, что наши сны». А живший на рубеже семнадцатого и восемнадцатого веков знаток «королевства Морфея» Джозеф Аддисон писал, что во сне мы являем собой театр: зрителей, режиссера, актеров, сцены, реплики… и все это – живее, чем наяву.

В какой-то миг, я ощутил присутствие «своей незнакомки» и вскоре увидел ее. Она стояла неподалеку и улыбалась, глядя на обелиск. В свете, что исходил от столпа, она казалась еще более смуглой. И на языке у меня вертелось сравнение ее лика с «луной в полнолуние» из «Тысячи и одной ночи». И еще, она напоминала мне дочь.

Наконец, я услышал ее низкий голос: «Не удивляйтесь, – неожиданно мягко молвила леди, – там подобным камням несть числа. Государи Египта (паши и хедивы) дарили „заморским“ гостям этот „каменный хлам“, как в старые времена мореплаватели дарили островитянам стеклянные бусы в обмен на золото и провиант», – на губах у нее застыла улыбочка сфинкса.

Мы стояли лицом к обелиску, когда нижняя часть его «заструилась», и от камня отпочковалась фигурка, в которой я узнал Бесс. Она, пятилась, отступая спиной к утонувшей в тумане реке – как раз к тому месту у пристани, где парапет заменяла низко висящая цепь. Бесс шептала, точно в бреду: «Эвлин, разве не здесь мы с тобой любили встречаться? Тебя это место как будто притягивало. Я противилась. Хотелось взять тебя за руку и увести подальше отсюда. Но ты не давался. Тебе казалось, в этих камнях скрыт символ нашего будущего. Чтобы быть вместе, я соглашалась с тобой, хотя чувствовала, что это ведет нас к разлуке!»

Неожиданно, воздев кулачки к обелиску, в отчаянии, она закричала: «Проклятая Игла Клеопатры! Ты околдовала и отняла у меня моего Ивли! Это ты! Ты нас разлучила! И теперь собираешься погубить!»

Бесс находилась уже на самом краю. А я не мог ни вскрикнуть, ни шелохнуться. В горле встал ком… В тот же миг из воды, будто прыгающий пингвин, возник хухр и, расставив «ласты», преградил путь несчастной, а затем, осторожно повернул ее в мою сторону. Теперь, направляясь ко мне, Бесс обращалась к Эвлину: «Ивли, зачем ты оставил меня? Почему от тебя нет вестей? О, если б ты знал, как мучительно ждать! Как пусто мне без тебя! – переведя дыхание, она продолжала спокойнее. – Мой любимый, я уже не одна… Мы с тобой не одни. Во мне – твой бесценный „подарок“.»

Я почувствовал угрызение совести, словно и в правду, был причастен к «подарку». Мысленно я искал оправдание Эвлину. Испокон веков мужчина – охотник, воин, исследователь, мореплаватель. Юноша жаждет увидеть свет, испытать силы, но не представляет себе, что его ждет и чего он теряет. Буддисты и мистики полагают, что жизнь несчастлива уже потому, что плохо кончается. Жить означает родиться, стареть, болеть, умереть, не говоря уже о других горестях, из коих, по мнению мудрых людей, самая ощутимая, – разлука с теми, кого мы любим.

«Милый мой, – причитала Бесс, – как быстро ушло наше счастье! Но где бы ты ни был, любимый, и ночью, и днем я всегда с тобой рядом! Я раскрою над этой Землей свои крылья бессонных, полных тревоги ночей. Я укрою ими тебя! Я тебя сберегу! Ивли, с тобой ничего не случится, пока у тебя есть я!»

Сердце сжала такая тоска, будто все разлуки на свете, вдруг, на меня навалились. «Бесс!» – вскрикнул я и бросился к ней. А потом, вздрогнув, замер, когда мы прошли друг сквозь друга.

Я брел куда-то, еле переставляя ноги.

Над моей головой опять были звезды. Внизу плескалась река. «Игла Клеопатры» «погасла», туман рассеялся.

Горели уличные фонари. На другом берегу сиял «Лондонский Глаз».

Боль уступила место опустошенности. На набережной я вновь был один, не считая хухра, застывшего «в позе сфинкса» на парапете.

Я двигался к Чаринг Кросс. Достигнув станции, – повернул направо и прошел до конца вдоль ее застекленной стены. И, пока я шел, внутри огромного «пузыря» все время что-то ревело, урчало, шарахалось, как в гигантском «террариуме». С другой стороны была темная масса деревьев.

Вынырнув из полумрака, неожиданно, я увидел себя на сверкающем перепутье в центре столицы. В свете прожекторов, сияла Колонна Нельсона. Слева через «Адмиралтейскую Арку» на великую площадь «просачивалась» Мол (The Mall), – улица «променад».

Направо уходила блестящая «Стрэнд», что значит – «берег». Отсюда до берега, в самом деле, – подать рукой. Только что я прошел этот путь. Напряжение окончательно спало. Теперь я чувствовал, как устал и, спустившись в подземку, поехал в гостиницу. А, добравшись до «дома», выхлебал йогурт и лег раздраженный, мечтая заснуть.

По привычке хотелось – в уют аппаратной кабины, но больше не чувствовал станцию, как «добрую бабушку». В ней появилось что-то коварное, с дурными повадками. Обнаружились острые «когти и зубы».

Как-то, во время ремонта, лопнула струна токосъемника (была одно время такая струна, без которой вся наша «музыка» не имела успеха). Последствия были кровавые. Не хочу вспоминать.