Принесли бутылку вина, три пива и рюмки. Рыба «приплыла» последней.

Так же, как в случае с уточкой по-пикински, не было никаких доказательств, что это именно рыба. Блюдо представляло собой хорошо приготовленную для переваривания массу, состоящую из кашицы и небольших, почти не нуждающихся в пережевывании кусочков.

Кроме общего (на весь стол) сосуда с приправой, каждому принесли пиалу со специальной подливой.

Сначала распили вино, а рыбку, как у нас водится, запивали пивком. Может быть, это были моллюски или букет из моллюсков и рыб.

Помню одно: вкушать это было ни с чем не сравнимым блаженством. Ощущение описать невозможно, как и вообразить, что эта масса собой представляла до кухни.

В Порт-Артуре на блюде лежал целый карп, а тут – совершенно иной подход к пище. Ублажая желудок, она щадила душу гурмана, избавляя от образов тварей, загубленных ради его удовольствия.

Все, включая название блюда, инициировало выделение соков. Это был истинный праздник души, желудка и обоняния. Я чувствовал наслаждение, какое испытываешь, слушая чудную музыку.

Если рты у нас не были заняты, мы только и говорили о блюдах востока, пока в окошке не появился хухр. Расплющив нос о стекло, он куда-то показывал.

И тут я увидел мою незнакомку. Она сидела у подоконника, «тянула» коктейль и казалась мне еще более смуглой, чем раньше. Я не заметил, как она появилась.

Встретив мой взгляд, незнакомка кивнула. Я, невольно, ответил. Жест не укрылся от спутниц.

– Вы ее знаете? – спросила блондинка.

– А я ее где-то видела, – щурясь, сказала вторая.

– Она напоминает мне дочь, – лепетал я, смущенно. – Я ведь показывал фото…

Дамы не спорили:

В самом деле, есть сходство… Расскажите о дочери.

Я подчинился и описал, как трехлетняя кроха, визжа, кидалась к отцу, обхватив руками, и ножками, быстро, быстро взбиралась на голову и, перегнувшись, оттуда глядела в лицо, точно спрашивала: «Как ты там, папка? Держись! Я – с тобой!» Стоит ли объяснять, что я чувствовал?

Целовал ее только в глаза, пока не начала их пачкать «тенями»…

«Расскажите о сыне». – потребовали сотрапезницы. И я рассказывал: Когда он был маленький, я служил в Германии. Мы жили в военном городке почти коммуной. Городок занимал огороженный квартал внутри немецкого города.

После службы можно было, переодевшись в гражданское, погулять у реки, зайти в «гаштет» выпить пива. Завидев нашего малыша, немцы улыбались и говорили: «Зюс!» (сладенький). И в городке мальчика любили: целовали, тискали и катали в мотоциклетных колясках. Моя жена ожидала второго ребенка. Некоторые бездетные пары поглядывали на нас с завистью. А одна чета прохода не давала. Бездетная женщина приставала: «Отдайте ребеночка! Что вам стоит! Вы ведь еще нарожаете! А у нас – нет, и не будет. Мы так привязались к вашему мальчику! Он такой лапонька!» Сначала мы с женой думали, это – шутка. Но когда попробовали перевести разговор на другое, бездетной чете почудилось, что мы набиваем цену. Нам стали предлагать деньги. Я спросил: «Ребята, вы это серьезно!?»

– А что!? У нас замена. Скоро едим в Россию. Он такой милый! Такой добрый! Усыновим. На новом месте никто знать не будет, не спросят, «чей».

– Ребята, вам нравится этот мальчик?

– Еще как нравится!

– И нам тоже нравится! Это наш сын, мы его любим и никому ни за какие сокровища не отдадим!

«Ну и жлобы же вы! – сказал молчавший до этого муж. – Вам никто не говорил, что в жизни надо делиться? У вас скоро будет еще один! Нарожаете сколько хотите! Еще и еще!»

«И еще! – подтвердил я. – Дадим стране больше добрых и миленьких карапузиков!»

«Да не нужны стране добренькие и миленькие! Ты же офицер – сам знаешь! Ей нужны рубаки! Почему одним можно, а другим не дано?»

Мне было жаль их. «А ты хочешь рубаку?» – спросил я.

«Ясное дело!» – признался он.

«Потому и не дано, – предположил я. – Рубак у нас и без того – пруд пруди». – Я чувствовал, что жене становится дурно, и попросил их уйти. Всю жизнь – беспокоюсь о сыне. По жизни он идет слишком прямо, точно по ниточке. Он у нас умница, но уж очень чувствителен. Мы как будто родили принца. Почему-то его всегда жалко. Он кажется слишком взрослым, но – не от мира сего. Он и кормилец наш и наша отверстая рана и он – тот единственный человек (из всех, что я знаю), который не боится летать самолетами.

– Скажите, а он крещеный? – почему-то спросила светленькая.

– Он крещеный ответил я. А вы?

– Я тоже крещеная…

– А вы боитесь летать?

– Еще как боюсь!

– И я боюсь. Но я не крещеный. Оказывается, это – не связано.

Мы рассмеялись, хотя шутка была почти не смешной: в нас «шутило» винцо.

– И, вообще, все сложно. О таких, как мой сын, говорят: «Слишком зрелая карма». Я специально завел речь о «карме», чтобы спугнуть «моих» женщин и сменить разговор. Но не тут-то было! Мой ход им понравился. Женщины сразу же дали мне знать, что они кое в чем разбираются.

– Как я поняла, – сказала светленькая, – ваш сын – «интроверт»?

– А дочь ваша – «экстравертка». Я права? – интересовалась темненькая.

Они меня огорошили. Я призадумался, что бы такое ответить, чтобы не было слишком заумно.

– Знаете, – наконец, сказал я, – на этот счет у меня – свое мнение. Я проверил, можно сказать, на себе, если взять интроверта и хорошо напоить, он становится экстравертом. Дело – не в темпераменте, а во внутренней культуре. Есть шумные люди, которые не боятся проявлять фамильярность и дикость. А есть такие, что мечтали бы себя утвердить, но не делают этого, остро чувствуя неуместность агрессии.

«Расскажите про вашу жену?» – попросили мои сотрапезницы. Они хотели все обо мне знать – других развлечений не было.

Я осмелел: «Жена у меня – великая женщина, достойная лучшей жизни».

– А где она?

– Сидит на хуторе с больной матерью. Мать уже неподъемная.

– Бедненькая! Как я ее понимаю! – вздохнула светлая. – Я тоже пол года сидела с отцом.

После этого они изъявили желание, услышать от меня про Китай: «Вы ведь не зря нас сюда привели? Мы знаем, вы служили в Китае».

– Служил.

– Ну, вот объясните: говорят, еще в древности там изобрели порох, компас, ракеты, знаменитый фарфор… Чего только они ни придумали! Вроде бы должны жить культурно и богато! А рассказывают, они – неопрятные, у них везде грязно. Вот японцы рядом живут. А у них – чистенько. Почему? Характеры разные? Или японцы трудолюбивее?

– Я думал об этом. По-моему, китайцы такой же невезучий народ, как и мы. Непутевая судьба – как наследственная болезнь.

Большая, почти неуправляемая территория, разноязыкое население. Враги – дикари и варвары. Такое же, как в России монгольское иго. Крестьянские войны, раздробленность, маньчжурские завоеватели, снова крестьянские войны, бедность, голод.

А голод всегда обесчеловечивает, отнимает традиции, стирает культурную память. Глядите, как получается:

Навел порядок, почистил, украсил – напали, разорили, изгадили. Снова навел порядок, почистил, украсил – опять разорили, изгадили. Соседи завидуют: чисто, красиво – значит, умно, сытно, богато. Стало быть, есть, чем у вас поживиться, – снова напали, изгадили. Снова навел порядок, почистил, украсил, и опять все насмарку. Проживая с соседями, нельзя от них отличаться. Все равно уравняют.

А Япония защищена морями. Компактное государство. Один народ, один язык, один император. На территорию не посягают.

Она впитала в себя китайскую культуру, развила ее, довела до совершенства. А там, где культура, там чистота,

– Выходит, Японии подфартило.

– Именно так.

– Нам кажется, вы упрощаете.

– Разумеется. Не хотите ведь, чтобы я тут прочел вам лекцию?

– Вы почти это сделали. Чувствуется: симпатизируете китайцам.

– А я не скрываю.

– Простите, а чем вы там занимались?