— Теперь у тебя развязаны руки, братишка. Можешь открыть файл в любое время, только смотри не попадись.
— Попытаюсь при первом удобном случае.
Тогда Габриель действительно собирался это сделать. Однако дни проходили, а он все тянул. По правде говоря, возможность залезть в компьютер появилась не сразу, но когда наконец такой шанс представился, Габриель им не воспользовался.
Воскресным днем он вошел в кухню, чтобы нарезать лимон для свежеприготовленной граниты. Минналуш и Морриган отдыхали в саду — качались в гамаке. Минналуш захотелось выпить чего-нибудь прохладительного, и она отправила Габриеля в дом.
Нарезав лимон, Габриель достал из холодильника кувшин с гранитой и наполнил высокий бокал, затем поставил кувшин на место. Его взгляд задержался на дверце холодильника, увешанной неровными рядами фотографий, которые держались на цветных магнитиках. На многих снимках был запечатлен сам Габриель. Вот он с преглупой физиономией изображает Али Джи, героя юмористической телепередачи. Черт, как стыдно. Наверное, в тот вечер он перебрал спиртного. Поразительно: на всех фотографиях у него беззаботный и счастливый вид. Прямо как у Роберта Уиттингтона.
Габриель нахмурился, вспомнив про фотокарточки юноши, прикнопленные к стене в спальне. Интересно, висят ли они там до сих пор? На верхнем этаже он побывал только раз, в свой первый тайный визит. Несмотря на близкую дружбу с сестрами, некоторые границы общения все же оставались незыблемыми, в том числе запрет на посещение спальных комнат. Увы.
Габриель взял бокал и покинул кухню. В гостиной его взгляд упал на «Макинтош». Компьютер находился в спящем режиме, на дисплее отображался скринсейвер: девушка с развевающимися волосами и в летящих одеждах таинственно улыбалась солнцу, которое то разгоралось, то гасло у нее в ладонях.
Габриель остановился. В бокале тихонько звякнули кубики льда. Через прорези в ставнях он видел гамак и двух женщин. Морриган, накрыв лицо шляпой, дремала; Минналуш листала журнал. Он посмотрел на компьютер. Нужно лишь ввести пароль, открыть файл, стащить из коробки чистый компакт-диск и быстренько переписать содержимое. Как просто. Ну же, вперед.
Уголком глаза он заметил шмеля, который застрял между рамами и с отчаянным жужжанием бился об оконное стекло. На полке, в своей стеклянной коробочке беспокойно перебирал лапками Голиаф.
Габриель ждал, ощущая странную пустоту. К горлу подкатил неприятный комок. Содержимое файла даст ответ на вопрос, кто убил Роберта Уиттингтона. Давай, Блэкстоун, действуй.
На охлажденном бокале сконденсировались капельки влаги, ладонь Габриеля намокла. Он взял бокал в другую руку и вытер ладонь о штаны. Широко распахнув створчатые стеклянные двери, он шагнул в жаркое марево сада.
ГЛАВА 16
Примерно с этого времени Габриелю регулярно начал сниться один и тот же сон. Он находился в Портале — там, где Роберт Уиттингтон открыл дверь и выпустил наружу безумие. Несмотря на то что Габриель уже хорошо знал помещение, оказавшись в нем, он всякий раз испытывал благоговейный трепет. Слепящий свет из-под высокого купола; массивные стены из концентрических каменных кругов, исписанных непонятными значками; ощущение, что он попал в священное место.
В этой точке сна Габриеля переполняли радость и чувство приятного ожидания. Он бы охотно пожелал проснуться именно в этот момент, но сон всегда продолжался.
Дверь. Дверь, приоткрытая на волосок.
Он знал, что не должен приближаться к ней; знал, что за ней скрыто. Боль и лавина образов, которые обрушатся на него и превратят мозг в бесформенное месиво. От страха Габриель покрывался холодным потом. Отвернись. Отойди. Вопреки всему он продолжал двигаться к двери, протягивая пальцы к ручке.
Он где-то читал, что сны могут служить предвестниками реальных событий. Люди, которым снились увечья и смерть, как оказывалось, имели серьезные проблемы со здоровьем. Чем кошмарнее становились сны, тем сильнее ухудшалось их состояние, хотя больные могли и не подозревать о своих недугах. Прогрессирование сна означало усугубление болезни.
Во сне Габриель подходил все ближе к двери. Каждая ночь на шаг приближала его к тому мгновению, когда он не просто коснется двери, но распахнет ее настежь.
* * *
События сна развивались, чего нельзя было сказать о реальной жизни. Габриель по-прежнему не знал, которой из сирен принадлежал голос, создающий впечатление незримой интимной близости. Иногда ему казалось, что хозяйка дневника злонамеренно держит его в состоянии постоянного возбуждения. Этот голос будто говорил: вот я, перед тобой; смотри, но не касайся…
Она сводила его с ума.
Вчера в постели я думала о Г. Фантазировала. Дотронься тут, сказала я и положила его ладонь себе на грудь. И вот тут — я опустила его руку к своему лону.
Читая эти слова, написанные черным по белому, Габриель изнемогал от вожделения и мучительного желания узнать, кому они принадлежат.
— Кого бы ты предпочел? — поинтересовался Исидор.
— В каком смысле?
— Если бы ты мог выбирать, тебе бы хотелось, чтобы таинственным автором дневника оказалась Морриган или Минналуш?
Исидор говорил полусерьезно, полунасмешливо. Однозначно ответить на этот вопрос Габриель не мог.
— Все равно. Лишь бы та, которая не убивала Роберта Уиттингтона.
— Значит, ты признаешь, что хозяйка дневника может оказаться убийцей. В прошлый раз ты категорически утверждал, что это невозможно.
— Я до сих пор так считаю… большую часть времени.
— Ты не ответил на мой вопрос. Кого бы ты предпочел, Минналуш или Морриган?
— Не знаю.
— Гейб, я не верю, что тебе одинаково нравятся обе сестрички. Давай, давай, напрягись.
— Да не знаю я!
— Что тебя больше всего привлекает в Минналуш?
— Ее теплота, легкое отношение к жизни, как к игре.
— А в Морриган?
— Морриган… Морриган — само бесстрашие.
— Ладно, попробуем по-другому. Если бы тебе до конца дней пришлось жить на необитаемом острове, с кем из них ты предпочел бы остаться?
Перед мысленным взором Габриеля предстал образ Минналуш: уютно устроившись на мягком пуфике у окна, она нежится в солнечных лучах и лениво потягивается, словно кошка. Волосы на висках отливают золотом, глаза — цвета небесной лазури с искорками бронзы. Мягкий шелк блузки облегает тяжелые полные груди. Поймав его взгляд, она принимает жеманную позу, словно модель перед фотокамерой, и посылает ему воздушный поцелуй.
Представив эту картину, Габриель улыбается, но ее уже заслоняет другой образ. Морриган вышла из душа и вытирает волосы; на обнаженных руках сверкают капельки воды, тонкий халат липнет к влажной коже, подчеркивая прелестный изгиб спины. Сквозь прозрачную ткань видны очертания узких бедер и тень между стройных ног. Наклонив голову, Морриган расчесывается. Уголком глаза она замечает, что Габриель на нее смотрит, и улыбается довольной улыбкой женщины, сознающей силу своей красоты.
— Нет, не могу. — Габриель тяжко вздохнул. — Не могу выбрать.
— Имей в виду, ты играешь с огнем.
— Сам знаю.
— У тебя стальные яйца, братишка. Даже если твоя писательница и не убивала Роберта, ей наверняка были известны намерения сестрицы. Эти двое очень близки.
Да, близки, подумал Габриель, но их близость далеко не безоблачна. Из дневника стало ясно, что отношения сестер Монк представляют собой смесь привязанности и вражды. Чувства хозяйки дневника порой варьировались от искреннего обожания до откровенной ненависти. К примеру:
Я преклоняюсь перед М. Ее мысли — точно удары молота. В них достаточно мощи, чтобы надвое расколоть мир.
Другая запись:
Иногда меня просто трясет. Я смотрю на М., и моя кожа начинает чесаться, словно от крапивницы. Ее одержимость напоминает буйную поросль, которая поглощает из воздуха весь кислород. Я задыхаюсь. Мне хочется крикнуть ей в лицо: "Хватит! Хватит! Хватит!"
