— Ничего, звони в любое время.

Он положил трубку и уставился на телефон. Две недели назад он бы не поверил, что у них состоится подобный разговор. Фрэнки открывает перед ним душу, вспоминает о прошлом, хочет общения… Две недели назад этот звонок заставил бы Габриеля подпрыгнуть от радости, но сегодня почти не произвел на него впечатления, и, чтобы понять почему, не требовалось познаний в психоанализе. На мгновение он вспомнил беднягу Джонатана Харкера, который чуть не стал жертвой вампиресс, наложниц графа Дракулы. «Я закрыл глаза в томном восторге и ждал, и ждал, трепеща всем существом». Господи, ну почему в этом мире все так сложно устроено?

Определение «сложная» даже приблизительно не могло охарактеризовать ситуацию, в которой оказался Габриель Блэкстоун.

В последующие восемь недель он, Морриган и Минналуш стали буквально неразлучны. Все глубже погружаясь в мир сестер Монк, Габриель постепенно терял способность судить о них беспристрастно.

Он знал, что сестры строят в отношении него определенные планы — в дневнике говорилось об этом совершенно недвусмысленно. Должен ли он был остерегаться? Вне всяких сомнений. Остерегался ли? Нет. Чем больше времени Габриель проводил в обществе сестер, тем труднее ему было удерживать свои защитные барьеры. Его медленно соблазняли, и он уступал соблазну. Быть предметом внимания сразу двух экстраординарных женщин — от этого у кого хочешь закружится голова.

Сестры Монк действительно отличались от прочих женщин. И пускай Габриель видел их почти каждый день, иногда в самых приземленных ситуациях — например, во время стирки или рано по утрам, в халатах, с растрепанными волосами и бледными губами, — тем не менее они оставались для него экзотическими созданиями, полными загадок. Безусловные представительницы своего времени, сестры, однако, во многом были старомодны, и эта приверженность к старине сквозила в повседневных мелочах.

— Ты до сих пор этим пользуешься? — как-то спросил Габриель у Минналуш, показывая на счеты с костяшками из слоновой кости.

— Конечно, — ответила она, удивленная вопросом. Увлечение сестер Монк алхимией также слегка отдавало колдовством, старыми пыльными фолиантами и безумными пророчествами.

Габриель забросил работу. Раньше он всегда поровну делил свою энергию между трудом и развлечениями, хотя грань между этими понятиями была зыбкой. Теперь он каждый день сопровождал Минналуш и Морриган Монк в их поездках по городу. Обе дамы неизменно производили фурор, где бы ни появлялись. Габриелю льстило внимание окружающих, когда он входил в помещение под руку с двумя ослепительными красавицами. Он испытывал гордость и даже некоторый собственнический инстинкт. Эти леди пришли со мной, думал он, ловя восхищенные взгляды, я — их кавалер.

Однако позже, воскрешая в памяти события этих двух месяцев, Габриель прежде всего вспоминал не парадные светские рауты, элитные спортивные матчи или дорогие рестораны, а тихие вечера в особняке Монк. Напоенные очарованием сумерки в саду, когда огненные цветки горбатого дерева постепенно растворялись во тьме, когда он вдыхал аромат жасмина, чьи пышные ветви своей тяжестью грозили раздавить подпорки… Габриель вспоминал, как сидел в кресле с потрескавшейся кожаной обивкой и потягивал из бокала домашнее вино. Напротив него Морриган, свернувшись калачиком в другом кресле, увлеченно читала книгу; Минналуш восседала на высоком табурете за рабочим столом и, вооружившись миниатюрным резцом, усердно приводила в порядок очередную маску.

Из проигрывателя современного музыкального центра «Накамичи» все время неслась какая-нибудь красивая музыка. Сестры обладали обширной фонотекой, но больше всего любили Первый струнный квартет Чайковского, особенно его вторую часть — Andante cantabile. Воспоминания о долгих теплых днях в доме у сестер неизменно связывалось у Габриеля со щемящим пением скрипки. Этот лейтмотив золотой нитью протянулся через все лето.

И все же Габриель вел образ жизни шизофреника.

За нас. За то, чтобы узнать друг друга поближе. Все хорошо, только… В их тесной компании незримо присутствовал четвертый человек. Если троица наливала вино, он также поднимал свой бокал, провозглашая безмолвный тост. Когда Габриель и сестры Монк нежились на солнышке в саду, невидимка тоже подставлял лучам худые длинные ноги, улыбаясь простой, открытой улыбкой, а в уголках его глаз — этих до нелепости доверчивых глаз — собирались морщинки. Роберт Уиттингтон. Тот, кто умер с немым воплем на устах, чей разум был разрушен.

Внешне Габриель не проявлял беспокойства, смеялся вместе с сестрами, флиртовал, ласково поддразнивал, но на речном дне этой задушевной дружбы камнем лежало осознание того, что одна из них — убийца.

Иногда Габриель забывал об этом или просто заставлял себя забыть. Одна из сестер каждую ночь приходила в его сны.

Минналуш или Морриган — он не знал. Как ни странно, это объяснялось простым нежеланием убедиться в виновности той или другой.

Он считал, что по мере сближения с сестрами неизбежно раскроет все секреты, но день проходил за днем, а имя хозяйки дневника по-прежнему оставалось мучительно-сладкой тайной.

Несмотря на всю свою теплоту и безграничное обаяние, Минналуш никогда не раскрывалась полностью. Ее характер вызывал у Габриеля ассоциации с прозрачной дымкой, стелющейся над водой, влажным туманом и тайными, скрытыми от посторонних глаз местами. Минналуш находилась в расцвете зрелой красоты. Длинные, золотисто-рыжие волосы, обрамляющие высокие скулы, полная грудь, округлые бедра и чувственный цыганский рот отвечали всем критериям истинной женственности.

Индивидуальность Морриган легче поддавалась описанию. Все в ней было четким и ясным: черты лица столь же совершенны, как профиль на греческой вазе, черные волосы — черны до полуночной синевы, белки глаз почти неестественно белоснежны. В каждом движении Морриган сквозила кошачья грация. Глядя на нее, думалось, что эта женщина без колебаний берет все, что пожелает от жизни и любви.

В присутствии Минналуш ощущалась медленная пульсация сексуальной энергии. Габриель припомнил одну из записей в дневнике: «Я испытываю потребность отдаваться любви полностью, всем телом, всей собой». Ну конечно, эти строки могла написать только Минналуш. «Любовь — это экстремальный спорт. Она развивает мускулы разума так же интенсивно, как подъем в гору тренирует сердечную мышцу. Любовь и спорт одинаково рискованны». Разве это не слова Морриган?

Габриель изо дня в день наблюдал за сестрами, оценивал их поведение, пытался сопоставить его со стилистикой загадочных текстов дневника. Нужно только быть повнимательнее, и ему обязательно повезет. Один случайный жест, одна нечаянная фраза, и тайна будет раскрыта.

Габриелю как-то не приходило в голову, что его приоритеты сместились: установить авторство дневника теперь было для него важнее, нежели найти убийцу Робби Уиттингтона. Он убеждал себя, что обе цели неразделимы. Как только он узнает имя хозяйки дневника, сразу станет понятно, кого она называет инициалом «М» и кто в действительности утопил бедного Роберта.

Вероятность того, что автор дневника и убийца — одно и то же лицо, Габриель отметал начисто.

Габриель знал: есть еще один способ установить личность преступницы. Возможно, ответ кроется в таинственном файле «Ключ Прометея». Спустя несколько дней после первого выхода в театр с сестрами ему удалось вытащить из клавиатуры «Макинтоша» миниатюрный шпионский чип.

Исидор облегченно вздохнул. Владелец ки-логгера, компьютерный маг по имени Аарон, отличался мозгом гения и кулаками уличного бойца, и злить его было опасно. Прежде чем вернуть чип, Исидор переписал все нажатия клавиш, зафиксированные «шпионом». На следующий день он позвонил Габриелю.

— Пароль для открытия «Ключа Прометея» — это имя, Гермес Трисмегист.

— Язык сломаешь, — посетовал Габриель, аккуратно записывая слова на бумажку.