– Пошли и мы, Аталанте!

Они миновали такое же неприветливое помещение, как Зала, в которой только что находились. Зд^есьбыло тоже просторно. Стоявший у дверей стражник безмолвно смотрел на белокурого великана со сверкающими глазами. Борода Леонардо ниспадала широкой волной, доходя уже до груди.

– Идем, идем! – сказал он и отворил следующую дверь.

Это оказалась ярко освещенная продолговатая зала. Степы ее были сплошь в венецианских зеркалах, отражавших пламя нескольких сот свечей и горящих возле дверей факелов. В конце залы человек сорок оркестрантов настраивали инструменты. II вот раздались нежные голоса виол.

Оба друга замерли. Через некоторое время Леонардо высмотрел подходящее местечко за одной из колонн. Отсюда была видна вся зала.

Здесь в нарядных одеждах полукругом сидело с полсотни слушателей, мужчин и женщин. А в центре залы на возвышавшемся троне сидел он сам, пизанский знакомый Леонардо.

Но на этот раз синьор Лодовико слушал музыку не в простой суконной паре. Его стройную фигуру – Леонардо только теперь заметил, как высок и статен герцог, – скрывала одежда из сверкающего золотом броката. На груди его красовалась массивная золотая цепочка, а когда грудь вздымалась, на круглом золотом медальоне, висевшем на цепочке, искрился крупный бриллиант.

Его бритое, более чем смуглое лицо обрамляли, точно шлем, длинные пышные волосы. Сильно развитый подбородок выдавался вперед. Линия рта говорила о неумолимости и тщеславии. Выражение этого лица не смягчалось призвуках музыки.

Леонардо останавливал свой внимательный взгляд на каждой черте этого лица, и перед ним был уже не слушатель музыки из сумрачной залы пизанской гостиницы, не любезный приятель, гуляющий с ним по-над Арно, а вельможа-самодур, способный ради собственной прихоти запугивать маленькую тринадцатилетнюю девочку… Оп в эти минуты понял Лауру, готовую бежать навстречу неизвестности от грозной тени этого человека, от его власти и славы. Сердце Леонардо сжимали протест и жажда мести.

Синьор Лодовико теперь отвернулся от музыкантов. Его губы приоткрылись в бледную, но победоносную улыбку. Леонардо проследил за взглядом темных глаз герцога. Они остановились на прекрасном продолговатом лице юной девушки, одетой в белое шелковое платье. Каштановые волосы ее были гладко причесаны. Умные глаза поймали взгляд герцога. Она улыбнулась ему.

Оркестр кончил играть.

Синьор Лодовико кивнул, и гофмейстер застучал золоченой тростью.

– Пьетро Сольми, новый певец из Милана! – объявил он.

Перед оркестром встал коренастый молодой человек. Оч отвесил низкий поклон. То же самое сделал сопровождавший его одноглазый чернявый мужчина.

После первых же звуков Аталанте схватил Леонардо за руку. В его глазах был вопрос.

Леонардо, снисходительно улыбаясь, пожал плечами. Молодой человек пел красиво, голос у него был гладкий, отшлифованный, но в нем недоставало божьей искры, того, что заставляет сильнее биться сердца. Казалось, он исполнял хорошо заученный урок.

– Довольно мило! – воскликнул синьор Лодовико. И, не дожидаясь, пока певец закончит песню, подал знак: следующий!

Посрамленный гофмейстер, значительно большего ожидавший от выступления племянника, волоча ноги и тяжело опираясь на свою трость, вышел на середину залы.

– В знак своего почтения к нашему сиятельнейшему герцогу синьор Лоренцо Медичи прислал его светлости серебряную лиру. Продемонстрирует сей инструмент один флорентинец, петь будет его партнер.

В Леонардо закипело негодование. Отрекомендовал, шельмец, нечего сказать. Он скинул плащ и предстал перед оркестром в розовом шелковом облачении. Длинные золотые волосы делали его на самом деле похожим на сказочного принца. Сказочного и юного, ибо от него веяло могучей силой молодости.

– Лиру эту, – начал он грудным бархатистым голосом, высоко подняв серебряный конский череп, – изготовил в честь почитателей музыки мессер Леонардо да Винчи. Позвольте же, ваша светлость, чтобы подарок Лоренцо Великолепного собственноручно поднес вам изготовитель сего инструмента. Это будет ему единственной желанной наградой!

По залу пронесся шепот. Леонардо спокойным, уверенным шагом приблизился к герцогу.

– Мессер Леонардо! – заговорил правитель Милана. – Мы тебя знаем, и знаем как мастера, сведущего во всех видах искусств. Благодарим, что ты лично доставил нам подарок властителя Флоренции. Но мы убедительно просим тебя исполнить нам что-нибудь на этом инструменте. Мы имели уже честь слышать твою игру, которая, помнится, приносила нам некогда радость. Теперь покажи себя нашим друзьям, пусть и они узнают, что ты нам друг!

– Позвольте мне, ваша светлость, представить вам моего друга, моего выдающегося друга, Аталанте Милиоротти, знаменитейшего певца Флоренции, которого синьор Лоренцо Медичи избрал, дабы он спел вам лучшие песни города алой лилии.

Аталанте тоже скинул свой плащ и в белоснежном наряде поспешил опуститься перед герцогом на колено.

– Рад вас видеть, друзья, – проговорил Лодовико Моро. – Лира эта, как я погляжу, инструмент необычный. Кто знает, может быть, и вы оба тоже необычные…

– Я всего лишь слуга, – с учтивой улыбкой поклонился Аталанте.

А Леонардо стоял перед полукругом зрителей с таким видом, будто собирался помериться с ними силой. И вдруг его взгляд смягчился: ему кивнула, улыбаясь в трогательном ожидании музыки, та самая, одетая в белое, девушка. Она шепнула что-то сидевшему рядом молодому священнику, тот передал ее слова дальше, и они волной докатились до герцога.

Лодовико Моро резко поднял голову.

– Правда. Совершенно верно. Тонкий знаток и ценитель искусств, синьорина Цецилия Галлерани и на этот раз права: сегодня вечером у нас действительно начался конкурс. После долгих и утомительных странствий по нашим владениям среди бед войны мы снова, спустя большой промежуток времени, обрели возможность послушать наш оркестр. Перед нами уже дебютировал сегодня молодой миланский певец. Обратим теперь наши взоры к флорентийскому певцу и мессеру Леонардо. Посмотрим, кто выйдет победителем в сегодняшнем устроенном экспромтом состязании…

– Тому достанется вот этот цветок. – И возлюбленная синьора Лодовико Цецилия Галлерани вынула из-за декольте красную розу.

– Я бы не пожалел за ваш цветок бриллиант. Нельзя ли мне выкупить его у вас? – спросил герцог с высокомерной улыбкой.

– Нет, – рассмеялась девушка, – пусть наш щедрый повелитель побережет свои бриллианты для другого дела.

– Итак, вам придется выступать порознь, – обратился герцог к стоявшим рядом перед публикой Леонардо и Аталанте.

– О, милостивый синьор, кто же в таком случае будет аккомпанировать мне? – в отчаянии спросил Аталанте.

– Не тревожься! Синьор Лодовико, конечно, позволит мне, – Леонардо вскинул кудрявую голову, – тихонько подыграть моему другу.

И, даже не дождавшись согласия герцога, Леонардо, как будто тон задавал здесь он, а не Лодовико Моро, обратился к гофмейстеру:

– Я прошу стул.

Слуги тут же принесли на сцену обитый бархатом табурет.

Совсем тихо зазвенели струны, сильный металлический голос Аталанте смело взмыл, и над залой прозвучало:

– Данте, божественный Данте, – прошептала одними губами Цецилия Галлерани.

Слушатели, среди которых, кроме нее, разве что придворный поэт Беллинчони был знаком с сонетом бессмертного флорентинца, затаив дыхание, слушали пение Аталанте.

Когда на его устах замер последний звук, и только лира продолжала, все затихая, всхлипывать, герцог встал.

– Ко мне, ко мне на грудь!

И среди восторженных выкриков публики он обнял поспешившего к нему Аталанте.

Гофмейстер выронил из рук трость. Но кто мог в эту минуту заметить его оплошность? Кто обратил на него хотя бы малейшее внимание?