Леонардо распахнул дверь. Сдвинув брови, он недвижно стоял в проеме.

– Что случилось?

Амброджо подскочил к нему и протянул нож.

– На вот, на тот случай, если ты все же побоишься там в одиночестве, – и засмеялся.

Леонардо на этот раз не пожелал понять шутки. Он взял нож обеими руками. Раздался треск.

Молодые люди встревоженно подбежали к нему.

– Ты поранишь руки! – закричали они наперебой.

На лице Леонардо почти не было напряжения, когда он сломал стальное лезвие ножа. И не какое-нибудь лезвие: уж мессер Андреа умел подбирать себе инструмент.

Леонардо далеко зашвырнул обломки ножа. Затем высоко поднял руки, показав ладони: нет, они не были повреждены. Но тут же сжал их в кулаки. Этот жест был достаточно красноречивым.

– Тебе неприятностей захотелось? – спросил Леонардо у Амброджо.

– Не сердись, ты прав, – опустив глаза, промолвил оскандалившийся проказник. И снова перед ним захлопнулась дверь.

А художник, по-прежнему уединившись, настойчиво продолжал свой путь от картины к окну и от окна к картине.

Так проходили вот уже третьи сутки. Опять свечерело. Леонардо вдруг прекратил странное, казавшееся бесконечным, хождение и, замкнув дверь на ключ, ушел из дому.

Один из учеников посмотрел ему вслед: теперь он шагал вдоль городской стены. Воспользовавшись его отсутствием, Амброджо с товарищами, вооруженные клещами и иными инструментами, проникли в запертую мастерскую.

Но они там ничего нового не обнаружили. Все то же, что было при Верроккио. Леонардо еще не касался его картины.

Обескураженные взломщики сконфуженно оставили помещение. С большим трудом им удалось водворить на место замок, чтобы к возвращению Леонардо скрыть следы озорства.

Три недели провел Леонардо в одиночном заточении. Напрасно искали с ним в это время встречи валломброзские монахи, отец, друзья и самый преданный из друзей Аталанте Милиоротти.

Аталанте Милиоротти был знаменитым певцом, обладавшим чистым божественным голосом. По просьбе Милиоротти, Леонардо нередко сопровождал его пение игрой на лютне или арфе. Нужно заметить, что прославившийся уже в то время певец игре на лютне научился у Леонардо. Юный художник, помимо того, что обучал друга музыке, еще и изготовил для него необычную арфу. С верхней части рамы играющему улыбалось детское личико, а низ инструмента был украшен изображением отдыхающего дракона.

Не раз находил «архангел» утешение в подобных, столь отличных от живописи, занятиях. Порой он видел в ручном труде забаву, в иных случаях чередовал его с разнообразными научными опытами. Приготовляя как-то краски, Леонардо вдруг захотел создать какие-нибудь необычные духи. Он произвел дистилляцию нужного количества воды, извлек из цветов апельсинового дерева масло, затем, долго и кропотливо трудясь, смешал его с эссенцией жасмина. Несколько дней работал он над осуществлением задуманного, и вот склянка наполнилась странно, сладко пахнущей жидкостью. И тогда со словами: «Благоухай, как цветок» он подарил духи Лоренцо.

Случалось, швырнув в сторону кисть, он доставал записную книжку, чтобы набросать какой-нибудь необычный полиспаст или домкрат. Целые дни он проводил за расчетами, чтобы потом отнести изготовленные чертежи механизма – плод насыщенных трудами суток – кому-нибудь из друзей-математиков или Тосканелли. Бывало, закатав рукава, он тут же принимался строгать из дерева части механизма. Но, отложив работу, вскоре забывал о ней, и изобретение покрывалось пылью в одном из уголков его жилья.

На этот раз, после нескольких дней хождения из угла в угол, Леонардо поднял брошенную кисть и стал писать. Писал, не отходя от мольберта. Для него больше ничего вокруг не существовало. Напрасно стучался к нему отец, напрасно пел под дверьми Аталанте сочиненную им на лету шуточную песенку:

Но Леонардо дверей не отворял, голоса его никто не слышал, он не шел с друзьями испить чарку-другую под веселую песню, а сидел взаперти. К обеду не появлялся. По утрам, найдя в чулане немного сушеных плодов или сыру, ел с хлебом, запивая водой. И на этом жил до вечера. Но и вечером он ограничивался лишь несколькими ложками супа, молча съеденными на кухне; старая экономка мессера Андреа также не слыхала его голоса. Леонардо без слов удалялся в свою комнату. Иногда у него подолгу горела свеча, но те, что подсматривали, могли видеть только неподвижно сидящего, уставившегося в одну точку молодого художника.

Тем не менее работа продвигалась.

И в одно прекрасное утро Леонардо оставил заветную дверь незапертой, и все же товарищи не решились переступить порога его комнаты, oни ждали, когда он сам пригласит их войти.

Но приглашения не последовало. А ведь Леонардо уже не работал – это было установлено при помощи замочной скважины. Впрочем, в поле их зрения не попадал задумчиво стоящий в стороне Леонардо, который со спокойной проницательностью разглядывал свое произведение.

– Где можно найти мессера Леонардо?

Веселый, беззаботный голос с хрипотцой прервал занятия товарищей Леонардо в первой комнате.

В дверях стоял коренастый мужчина с коротко постриженной бородой. Из-под широкополой шляпы было видно дубленное солнцем, обветренное лицо. Он стоял, расставив ноги и упираясь руками в бока. Ботфорты и кожаные штаны выдавали в нем не то ландскнехта, не то моряка. На боку у него висела шпага.

– Кого вам, синьор капитан? – зычным голосом переспросил балагур Амброджо.

– Мессера Леонардо!

– Громче, не слышу! – крикнул, скривившись, Амброджо и, как это делают тугоухие, приложил ладонь к своему уху.

– Я ищу маэстро Леонардо да Винчи, тысячу чертей и ад погорячей!

– В аду? Нет его там пока. Он только теперь собирается туда! – надсаживал глотку Амброджо. – Пока он еще в пути. Три недели всего, как он схоронился.

– Что-о-о?! Схоронился?!!

– Да, представьте себе, – вздохнул Амброджо.

– Господи! – Посетитель перекрестился. – И где же? – упавшим голосом спросил он.

– Нет, не на кладбище! А вон там! – указал Амброджо на дверь.

– Там?! – Незнакомец странной, покачивающейся походкой пересек мастерскую.

– Нардо! Нардо! – в отчаянии закричал он под дверью. На пороге появился улыбающийся Леонардо. Радушный хозяин нисколько не походил ни на покойника, ни даже на отшельника, более трех недель прятавшегося от людей в самом сердце Флоренции. В глазах его вспыхнула радость: он узнал гостя. Раскинув руки, он шагнул вперед и вот уже сжимал в объятиях прильнувшего к нему чернявого человека.

– Кола! Кола! Ты ли это?!

– А то кто же? Брат ты мой! Дружок! Белокурый великанище! Нагнись, наклонись же, дай-ка мне тебя поцеловать!

Леонардо представил молодым художникам своего друга детства морского капитана Никколо Кортенуова да Винчи.

Тот, указывая на Амброджо, с укоризной покачивал головой:

– Этот негодяй напугал меня, будто ты уже умер.

– Я? Я напугал? Да что вы, синьор капитан! Я сказал лишь, что он схоронился. А что это правда – на то у меня есть свидетели.

– Я работал, – тихо сказал Леонардо. – Вот, посмотрите.

Все гурьбой ввалились в соседнюю комнату. Сквозь отверстие наполовину завешенного окна вырывался мощный сноп света, направленный прямо на картину. В широком луче кружилось несметное множество пылинок. Но никому не было дела до их резвой пляски. Все взгляды устремились к картине и главным образом к появившейся там новой фигуре юноши с длинными светлыми кудрями, стоящего на коленях в левом углу.