К чему он клонит? Как это связано с «горбами»? Догадываясь, что я озадачен, он закатал рукава свитера и вытянул руку, указывая куда-то в сторону Зеленого ковра.

– Вот, видите там статую и вазу?

– А… да…

– Что вы видите между ними? Аллею, так?

– Так.

– Так вот же! Один из «горбов». В эпоху Людовика Четырнадцатого и Ленотра начало аллеи всегда обрамлялось двумя статуями. А не вазой и статуей! Сначала аллея находилась вообще выше, понимаете, между двумя статуями, вон там, где сегодня ничего нет!

– Может, кто-то просто переставил статуи.

Леру посмотрел на меня внимательно, очевидно, удивленный скоростью моего мышления.

– Никаких статуй здесь никуда не передвигали. Перенесли аллею.

Я решил ему подыграть.

– Простите, но я все еще не понимаю. Кто перенес аллеи? И зачем?

– Видите ли, в эпоху Людовика Шестнадцатого любили длинные диагонали. Поэтому они растянули боскеты Людовика Четырнадцатого, отодвинули аллеи, изменили перспективы… Посмотрите на боскет Дофина, например. Когда Ленотр устраивал его в тысяча шестьсот шестьдесят четвертом году, он назывался Северным боскетом. В тысяча шестьсот шестьдесят девятом году его переименовали в боскет Дофина. Спустя еще сто лет Людовик Шестнадцатый заставил его вообще перенести, чтобы открыть перспективу. После этого его назвали Северными Шахматами, садовники были вынуждены рисовать вместо аллеи нечто вроде штыка, короткий разрыв, и появился еще один «горб».

Я ничего не понимал.

– Но, в конце-то концов, он же существует, боскет Дофина! Вон он, я отлично его знаю! – ответил я, показывая вправо.

– Да, но только потому, что в две тысячи первом году Шахматы снова переделали в боскет Дофина…

Я сел на край бассейна в замешательстве от всей галиматьи, которую обрушил на меня Леру. В чем смысл всего этого? Станет ли ландшафтный дизайнер, даже очень страстный, тратить время на бесполезную работу? Может, во всем этом кроется некий тайный смысл – намного более важный, чем составление плана садов, хоть и более точного, чем предшествующие.

Наконец я спросил:

– А что вы хотите доказать в конце концов, после всех замеров?

Леру пристально посмотрел на меня.

– Доказать? В Версале нужно доказать еще множество вещей, месье Баретт! Множество вещей, которых мы не знаем. Версаль полон загадок.

Он остановился, чтобы оценить впечатление, произведенное его речью. Его многозначительный вид вывел меня из себя.

– Загадки Версаля! Смешно! – воскликнул я, поворачиваясь к дворцу. – Скажите еще, что это вы их открыли! Архивы Версаля ломятся от диссертаций, посвященных загадкам Версаля. Интернет ими кишит!

– Интернет! Интернет! Ничего, кроме Интернета! Есть вещи, которые компьютер не увидит.

Это всего лишь вопрос времени, чуть не ответил я.

Но Леру продолжал:

– Вон там, видите, северный фасад дворца?

– Около спальни королевы?

– Да. Прежде там была лестница. Ее снесли в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году, во время земляных работ перед встречей Большой семерки. До того она была под землей. Ни один историк, ни один исследователь не подозревал о ее существовании. Кроме меня. И еще моего преподавателя, директора школы ландшафтных архитекторов. Он и показал мне тринадцать «горбов» Версаля. С помощью обычной записной книжки и рулетки он выяснил, что на этом северном фасаде должна быть лестница, шестиугольная лестница. Без компьютера, месье Баретт. И без ученой степени. Наверное, поэтому никто не хотел ему верить… Вот так-то. – Леру перехватил мой недоверчивый взгляд и продолжил, все более вдохновляясь: – А фасады! Я уверен, вы никогда ничего не замечали! Отсюда не видно. Но я измерил. Длина Южной галереи, справа от вас, шестьдесят два метра с половиной. Северной – пятьдесят девять метров двадцать девять сантиметров! Откуда такая разница, знаете? Ведь нет? Ответа на этот вопрос в Интернете не найдешь!

Он раздражал меня, и все же почему-то мне хотелось его слушать. Я прочитал немало исследований по Версалю, но такого…

– Дворец несимметричен, месье Баретт! Все просто! Его искривили, перекрытие за перекрытием, чтобы вставить в сады! – Теперь Леру впал в лекторский тон. – Весь мир считает, что сердце Версаля, его пирамида, оплот, замковый камень – это дворец. И вы тоже, да? Так вот, это ошибка! Сердце Версаля – не покои короля, а сады! Сначала был сад, дворец уже подстраивался под него! – Леру остановился, чтобы оценить произведенный на меня эффект.

– Это невозможно, – ответил я, тем не менее слегка пораженный его уверенной речью. – Замок Людовика Тринадцатого существовал задолго до парков Людовика Четырнадцатого…

– Разумеется, месье Баретт! Само собой! Людовик Четырнадцатый выстроил свой дворец, заворачивая в каменный «конверт» охотничий домик своего отца. Но он начал в тысяча шестьсот шестьдесят восьмом году. К этому времени работы над парком продолжались уже шесть лет. – Теперь на лице Леру появилась улыбка триумфатора. – Эти сады – самое близкое к совершенству создание человеческих рук, которое мне известно! Поэтому я без устали пытаюсь понять, как они устроены. И даже то, о чем никто не хочет слышать и что не очень-то касается парковой архитектуры, если честно…

– Правда? Еще какой-то «горб»? – высказался я.

– Нет, я говорю о тайне, которую никто в мире не смог разгадать уже сотни лет! Тайну о центре тяжести парка.

– Фонтан Латоны?

Он снисходительно улыбнулся, как профи многообещающему ученику, который пока еще допускает кое-какие ошибки.

– Месье Баретт… Вы знаете Версаль хорошо, но все же недостаточно. Латона – центр Малого парка. Настоящий центр тяжести Версаля – фонтан Аполлона в основании Большого канала!

Я повернулся к моему любимому фонтану в сотне метров от нас, внизу.

– И что? В чем аномалия? Колесницу тянет верблюд?

Он не отреагировал на шутку

– Ну, месье Баретт, вы меня удивляете, – произнес Леру. – Неужели ничего не видите? Никогда не замечали, что колесница Аполлона не на месте?

Еще только поучений мне не хватало… Но любопытство опять взяло верх, и я выслушал продолжение.

– Солнце встает на востоке, за дворцом. Оно обходит парк поверх Королевской аллеи и садится на западе, в конце Большого канала. Аполлон обязан следовать этим путем, потому что он сам – солнце. Однако вы теперь видите, что его колесница обращена с запада на восток. Он движется к замку, а солнце – наоборот. Когда звезда проходит перпендикулярно над упряжкой, в полдень, он пересекается со светилом, а не движется вместе с ним.

Леру настойчиво продолжал, боясь, что я ничего не понял:

– Аполлон должен был бы стоять к нам спиной, а вместо этого он смотрит на нас!

Я потерял дар речи. Это же знак. Знак, который я не заметил. Я столько ходил вокруг этого фонтана, столько разглядывал его! Как я мог не заметить? В этих идеальных садах, в парке, оправдывавшем название прекраснейшего в мире, Ленотр и его подчиненные совершили грубейшую ошибку.

Колесница Аполлона едет в обратную сторону!

«Титаник». «Странное название для клуба, – думала Эмма Шеннон. Она помнила, что „Титаник“ заходил в Нормандию по пути в Америку, прямо перед столкновением. – Для клуба „Отдых рыбака“ или „Под Шербурскими зонтиками“ было бы лучше».

Интерьер соответствовал: минимум освещения, темно-зеленая мебель, стены обшиты деревянными панелями. Несмотря на то что из окон были видны скалы, нависавшие над морем, внутри интерьер был typically british.

– Вы подумали, почему «Титаник», верно? – спросил Эмму с легкой усмешкой молодой брюнет, заметивший тень сомнения на ее лице.