А Катька в этот момент не сомневалась, что в ее жизни от Сергея только толк и польза. И еще умопомрачительное чувство, что она прибилась, наконец, к родному берегу после странствия по суровым волнам. Только б не мираж!

Сергей шептал ей какие-то пустые и глупые слова, горячо дышал в ямку под ключицей, в ложбинку между грудей, в завитки волос на влажной шее, а она вбирала в себя каждое слово, букву, звук, каждое прикосновение, забыв о том, что несколько минут назад твердо намеревалась встать и уйти.

Второй раз был совсем не похож на первый. В первый раз между ними были страсть и голод, который оба пытались яростно утолить, разрывая друг друга на части, безжалостно терзая друг друга. Теперь же все происходило неспешно, чувственно, с полной, щедрой отдачей себя другому, с ощущением бесконечности бытия.

А внизу на коврике Боб, навострив одно ухо, терпеливо прислушивался к доносящимся интимным звукам, ловил охотничьим носом разносящийся по комнате аромат продолжения рода и размышлял о своем. И эти мысли приводили Бобтеуса Реджинальда Голд Тил в благодушное и меланхолическое настроение.

Когда на кровати над его головой затихли звуки борьбы двух тел и доносилось лишь глубокое, протяжное дыхание, Боб поднялся, оперся лапами о край матраса и с любопытством заглянул на ложе. Никогда до сих пор не видел он у своей горячо любимой хозяйки такого выражения на морде: как будто она до отвала наелась вяленых свиных ушей, что покупает для него в магазине «Мой друг», или как будто она съела целую миску того, что остается после разборки холодца. Глаза ее были закрыты и подернулись поволокой, все мышцы лица расслаблены, а от неподвижно лежащей вытянутой руки так вкусно пахло, что Боб не удержался и лизнул.

Лежащий рядом с ней большой самец приподнялся на локте, подмигнул и дружелюбно признал:

– Похоже, мы с тобой поладим.

Боб согласился и подумал, что жизнь их, кажется, совсем налаживается.

Когда, совсем вечером, они вылезли, наконец, из кровати, то, наскоро перекусив, взяли с собой бутылку водки и отправились к Савельичу «на мировую». Боб, у которого немилосердно «тянула» морда, неторопливо бежал у ног, далеко не отходил.

Савельич при свете лампы сидел на веранде и возился с рыболовными крючками, рядком выложенными на белой тряпице. То ли чинил их, то ли точил, а, может, правил. Гостей он через большое окно увидел издали, но упорно делал вид, что не рассмотрел. Подождал, пока сами подойдут, пристально оглядел, особенно Катю, и, не заметив никаких следов причиненного ущерба, встал в приветствии, широко разводя руки.

Катя под его взглядом закраснелась, а он буркнул для порядка, сдвинув лохматые брови:

– Свирестелка! Волнуюсь ведь, скоро ночь на дворе. Позвонить хоть могла бы. Я же за тебя отвечаю. А он что? Он купил, а не живет…

Прямо как мать родная, подумала Катя и смущенно пролепетала:

– Прости, Савельич, как-то некогда было. Да я и забыла.

Сергей Кириллович уверенно предложил:

– Егор Савельич, давайте теперь я за нее отвечать буду.

Савельич с сомнением снова оглядел Катю с головы до ног.

– Ну, вообще-то она девка хорошая, не хлопотная. Но смотри, хозяин спросит как с понимающего, если что случится. Через неделю вернется.

– Савельич, ты думаешь меня целую неделю не вынести? – кокетливо поинтересовалась Катя.

– Да ну вас, сами разбирайтесь… – сдался старик, делая вид, что собирается вернуться к своему занятию, а сам внимательно наблюдая за тем, как Сергей вынимает из кармана бутылку.

– Егор Савельич, это вам за беспокойство.

– А это правильно. Это по-нашему! – оживился старик.

– Мы, вообще-то, хотели Катины вещи забрать…

У Кати вопросительно округлились глаза. О ее вещах речи между ними не было. Ей захотелось броситься ему на шею и кричать, болтая в воздухе ногами:

– Вещи! Да-да, вещи!.. Забирай скорее и меня, и мои вещи!..

Пока она собирала свои немногочисленные пожитки, Сергей с Савельичем присели на кухне и «приняли по сто», закусывая малосольными огурцами, собственноручно заготовленными дедком.

Возвращались к Сергею уже в темноте. И снова Сергей нес на плече ту же самую дорожную сумку, набитую Катиным барахлом. Нес и пел, дико фальшивя:

– Я маленькая лошадка, но стою очень много денег… Бобтеус Реджинальд Голд Тил радостно лаял.

В жидком сером мареве катящейся к исходу белой ночи они вдвоем сидели на полу, смотрели на мерцающие в камине уголья, пили вино и курили одну сигарету на двоих.

– Катя, почему ты меня ни о чем не спрашиваешь? – не выдержал Сергей, имея в виду их встречу в самолете и резкую смену биографии.

– Сережа, если ты захочешь, то ведь сам расскажешь. А раз ты мне ничего не рассказываешь, то, значит, что или не хочешь, или не можешь. Что тебя пытать?

– Кать, поверь, это не моя тайна. Не только моя. Я права не имею… Тут ничего криминального, ничего захватывающего, по большому счету, и не так интересно.

– Мне про тебя все интересно, – заметила Катерина с робкой надеждой.

– Просто тогда, в самолете, так было нужно. Веришь?

– Верю, – уныло подтвердила она.

– Простишь?

– Ну, нельзя так нельзя, – со вздохом неудовлетворенного женского любопытства покладисто отозвалась она. И сама тут же не выдержала: – Сереж, это тайна какой-то твоей женщины?

Сергей, затягиваясь сигаретой, засмеялся.

– Нет, в моей жизни никакие тайны ни с какими женщинами не связаны. По крайней мере, так было еще недавно.

И, чтобы как-то переменить скользкую тему, он состроил страшное лицо и спросил дурашливым, загробным голосом, растягивая слова:

– А у тебя есть страшная тайна?

Катя вздрогнула: страшная тайна у нее была. Ее личная страшная тайна. Тайна, которую она не собиралась раскрывать даже ему. По крайней мере, пока. Ведь невозможно же повернуться и мило проговорить ему в лицо: из-за тебя, мой дорогой, я больше двух месяцев провела на нарах. Из-за тебя и твоей «не твоей» тайны, в которой, по твоим уверениям, нет ничего криминального и интересного. Я, Сережа, зэчка. Я видела такое, что нормальному человеку и видеть-то не полагается. У меня до сих пор при лязгании металла о металл по спине мурашки бегут. Мне иногда камера снится, и я просыпаюсь в испарине. Великое, огромное унижение неволи. Я и сейчас еще обвиняюсь в преступлении, которого не совершала, у меня суд впереди и все такое. Ты и только ты – причина моих бед и несчастий. А ты узнаешь о моем прошлом и скажешь: прости, мне с тобой не по пути, я привык иметь дело с правильными женщинами… Чистоплюй принципиальный!

Катя нараспев произнесла как можно веселей:

– Да, у меня есть страшная тайна. Но пусть все будет по-честному: у каждого по одной маленькой страшной тайне.

Голос ее сорвался, предательски дрогнул.

– Что с тобой? – заволновался Сергей, теснее прижимая ее к себе.

– Комар укусил, – нашлась Катя и демонстративно принялась тереть ни в чем не повинную ногу. И тоже поскорее увела разговор, удачно, ко времени вспомнила: – Сережа, у меня ведь твой пакет остался. Ты прости, я его открыла. Честное слово, я не читала. Только чуть-чуть, начало и конец, чтобы понять… Такие красивые письма. Чьи они?

– Катькин, неужели они у тебя?! Я ведь должен был догадаться. Вспомнить должен был… А я даже не вспомнил, решил, что потерял их. Если бы ты знала, как я себя проклинал. Не знал, как выпутаться из ситуации. Это, Катя, письма моего отца моей матери. Ты мне их отдашь? Где они?

– У меня дома лежат.

После выхода из тюрьмы ей вернули все ее документы, а также пакет никому не нужных старых писем.

– Кать, я маме позвоню, ладно?

Сергей действительно очень мучился все это время из-за потерянных писем. Корил себя за чрезмерное пьянство, чувствовал дикую вину перед матерью, перед отцом, а сейчас стремился поскорее наверстать, исправить ошибку.

Он набрал номер матери.