Сергей ощущал телом, как отец кратко, скупо всхлипывая, пытается взять себя в руки, и не знал, чем подбодрить его. Просто молча похлопывал тихонько и бережно по теплой, чуть сгорбленной спине.

Каждый из них не решался первым оторваться, произнести какие-либо слова, но начали хором:

– Ну-ну, я здесь, старый…

– Здравствуй, сынок…

– Папа…

Сергей словно пробовал на вкус это слово, учился заново произносить.

– Папа.

– Сереженька. Мой Серый.

За долгую жизнь уж так сложилось, что Серым называл его только отец. Называли Серегой, Серго, Сергеем, Сереженькой, мама – Сереньким. И, услышав почти забытое свое прозвище, Сергей еще крепче сжал отцовские плечи.

Так же дружно они и разомкнули объятия, отстранившись, оттолкнувшись, как одноименные частицы. Внимательно оглядывали друг друга, теперь уже не вырывая кусков из общего портрета, разглядывали пристально и неторопливо, смакуя. Первым справился с чувствами Сергей:

– Папа, – негромко, осторожно произнес он, – может быть, поедем отсюда? Наверно, тебе лучше быстрее уехать. Здесь слишком людно…

– Я думаю, что ничего страшного. Но ехать надо, да. Не стоять же здесь. Что с багажом?

Они получили багаж, вышли на улицу к стоянке машин. Воздух был свежим и очень теплым. Сладко пахло незнакомыми цветами, нагретым асфальтом. Отец подошел к мощному «порше» из самых последних, с правым рулем. Сергей вопросительно взглянул на отца.

– Да, Серый, здесь движение правостороннее. Хм, а я уже внимания не обращаю, забыл. Думаю, с левым рулем сразу не смогу поехать.

– Брось, это как на велосипеде: садишься и вспоминаешь.

Отец улыбнулся одним краешком рта.

– Полагаю, мне уже не придется этого вспомнить.

Так уж случилось, что Сергею Кирилловичу не довелось быть в стране с правосторонним движением. Много где побывал, но везде трафик был привычным. Оказалось, что такая езда с непривычки очень утомительна и нервна. Было неуютно сидеть на месте, предписанном в твоем понимании для водителя, и не ощущать перед собой руля. А на поворотах, когда вдруг вылетали и мчались на тебя в лоб машины, Сергей вздрагивал и усердно принимался перебирать ногами, нащупывая отсутствующие педали. Несколько раз вытирал ладонью вспотевший от натуги лоб.

Отец, ловко и мягко управляя автомобилем, вопросительно намекнул:

– Серый, может, ты лучше назад пересядешь?

Это было бы как раньше. Отец за рулем, и маленький Сережка на заднем сиденье. Когда Сережка самонадеянно забирался вперед, на «мамино» место, отец и пересесть ему предлагал теми же самыми словами, с той же интонацией. Но Сергей Кириллович упрямо замотал головой, не соглашаясь.

– Как знаешь… Ладно, терпи, еще не близко.

Как раз въехали в город. Универсальные постройки ангаров и пакгаузов, мелькавшие вдоль шоссе, сменились жилыми кварталами среднего звена, затем – более респектабельной частной застройкой, торговыми кварталами, деловыми. Стало интересно и зрелищно.

Дом отца располагался в бурском квартале, где традиционно селилось наиболее зажиточное коренное население. Не черные, нет, а благородные потомки приплывших когда-то на эту землю голландцев-завоевателей. Здесь, за бывшей демаркационной линией, царило прибежище покоя и достатка белых людей.

Это был даже не дом в привычном смысле, – тот дом, в каком живут на Руси удачливые сограждане, – а настоящая вилла, усадьба, фазенда или как там еще оно здесь называется… На нескольких гектарах земли, занятых где парком, где пушистым зеленым газоном, где утрамбованным участком для выезда лошадей, разместились и изысканный особняк в колониальном стиле, и флигель работников, и изящная конюшня, и даже вольер с жирафами.

От окружавшего неброского, спокойного великолепия Сергей притих. Больше всего поразили не сочная зеленая трава и густота тенистого парка – это в засушливой, изнуряющей зноем Африке! – не наличие белой, – не черной, а именно белой, – прислуги, споро засновавшей с багажом, а отсутствие высокой, сплошной стены ограды. То есть номинально ограда была, но являла собой нечто совершенно эфемерное, невысокие аккуратные рамки по периметру с натянутой на них крупноячеистой сеткой, да легкие кружевные воротца на въезде.

На первый взгляд все вокруг было незатейливым, простым и старым, но опытный взгляд мог различить тщательную, безупречную ухоженность и таящуюся за старостью истинную благородную старину. Никакого китча, никакого модерна, никакого хайтека – боже упаси! – все картинно патриархально, колониально и благородно. Все входные двери, рамки ограды, ступени крыльца были выполнены из цельного красного дерева, выцветшего от времени.

Заметив изумление сына, отец подтвердил:

– Да-да, красное дерево. Здесь это не является особенной роскошью. Древесины мало, а в здешнем климате не каждое дерево долго выдерживает.

Говорили они только об увиденном, об окружавшем, всяко оттягивали начало важного для обоих разговора. Так и не решились на него в первый день, только один раз отец подошел вплотную к запретной теме, спросив как бы между прочим:

– Как там мама?

– Ничего, нормально. Борется с возрастом, осваивает разные блага цивилизации. Живет впечатлениями. Она ведь как ребенок, так простодушно всему верит и радуется!

– Жаль, внуков ты ей не подарил.

– Не сложилось пока, – коротко ответил Сергей.

Ближе к вечеру Сергей Кириллович заметил, что отец сильно устал, хоть и старается по возможности скрыть это.

Он враз как-то осунулся, заволочил ноги, начал тереть пальцами глаза. Тогда Сергей сам сослался на трудный перелет, обилие впечатлений, и, пожелав друг другу доброй ночи, они разошлись по комнатам.

Однако, несмотря на долгую дорогу, бессонную последнюю ночь, от перегруженности эмоциями сон не шел, и Сергей долго курил у распахнутого окна, слушая шум прибоя где-то вдалеке, вдыхая сладкий и пряный воздух, размышляя обо всем и ни о чем. Пытался разглядеть в чужом небе загадочный Южный Крест, но так и не угадал его в обилии крупных, непривычных звезд. Сергей Кириллович давно уже неуютно чувствовал себя в чужих домах, в отелях, на чужих матрацах, в окружении чужих вещей – ворочался с боку на бок, просыпался по несколько раз среди ночи, курил и снова ложился. Поэтому и не торопился в кровать. Но вдруг резко, в один момент захотелось спать, и он разделся, залез в кровать, как в мягкое логово, до подбородка укрылся одеялом и, словно убитый, глубоко и спокойно заснул.

Началось дивное, непередаваемое время. Счастливое для них обоих. Одно из самых счастливых в жизни. Может быть, самое счастливое. Их радовали общие впечатления, общие дороги, истоптанные на пару, общая еда, общая музыка, общее солнце над головой и общий ветер в лицо. Они лазили в горы и ходили на яхте, мерзли на опустевших пляжах, дегустировали вино на винодельческих фермах. Могли просто бесцельно бродить вдвоем по городу, бросив автомобиль. Брести, разговаривая или молча, по радушному, теплому, невероятно живому городу, умудряющемуся сочетать в себе истинную цивилизованность и непередаваемую экзотику, продуваемому насквозь океанским свежим ветром и опаленному вездесущими солнечными лучами. Заходили по пути на болтливый, кричащий, толкающийся рынок, в прохладный банк, заворачивали в лавки и лавчонки, ездили на площадь Гринмаркет, на базар промыслов, похожий на «Звездный» рынок времен расцвета частного предпринимательства. Те же разномастные прилавки с прилаженными к ним разноцветными тентами, с разложенными в беспорядке или в линию деревянными масками, ложками, статуэтками, каменными украшениями и поделками, футболками и кепками, сумками и ремнями из крокодила, батиками и другой дребеденью, предназначенной исключительно для туристов. Такие сувенирные развалы сопровождают любую значимую достопримечательность по всему миру, ярки и нахраписты, вороваты и куражливы и рассчитаны в первую очередь на лохов. За черное дерево здесь выдается искусно выкрашенная деревяшка, за чистое золото – неведомый сплав, за бриллиант… А за бриллиант здесь выдается бриллиант, поскольку имеется в здешней земле в изобилии, недорог и не нуждается в имитации.