Но сейчас ситуация была хуже, много хуже, и напоминала ту, когда вам направляют ружье прямо в лицо и спускают курок. Он видел, как Ник посмотрел на него, не посчитал заслуживающим особого внимания и перевел взгляд на Морн. Он видел, как шрамы, индикаторы состояния Ника, почернели, будто он уже задумал что-то связанное с предметом, на который был направлен его взгляд. И Ангус видел реакцию Морн.

Ее лицо не отразило ничего. Она ничего не сказала. К этому времени он успел изучить ее нутро, понимал каждый удар ее сердца и каждое движение кожи, все малейшие тени ужаса и боли в зеленой глубине ее глаз. Немедленно, прямо на месте, перед всеми этими людьми, не потратив ни одной секунды на сомнения и раздумья, он понял, что Ник отныне имеет над Морн больше власти, чем он.

Своей властью Ник смог заставить ее желать его.

И даже это было только началом, потому что вся правда была еще хуже. До того времени, пока он не увидел и не понял, а может быть, ему только показалось, что он понял, как Морн и Ник глядят друг на друга, – Ангус даже не знал, до чего же слаб и уязвим он был на самом деле. Он не знал, до чего же много власти ему еще не хватает и до чего же сильно он стремится к этой власти и горюет о ее отсутствии. Он мог заставить и заставлял уже Морн делать все, что желали его похоть и ненависть. И, подобно пьянице или наркоману, он полагал, что этого хватит с избытком. Но этого было мало, о да, очень мало, слишком мало. Он обманывал себя, ослеплял себя и одурачивал.

Он добился от нее того, чтобы она помогала ему в ее собственном унижении. Он добился от нее того, что она поверила в то, что он необходим ей. Но, что бы он ни делал, заставить ее хотеть его он был не в силах. Кнопки шизо-имплантата, способные принудить любой нерв ее тела повиноваться ему, были ничем по сравнению с самоуверенным и наглым блеском глаз Ника.

Это было несправедливо. Она принадлежала Ангусу. Она была его.

Но он даже не представлял себе, как сильно ошибался.

В действительности Морн Хайланд не видела в Нике Саккорсо ничего сексуально привлекательного. Таким образом, все, кто пытался рассуждать в этом направлении, объяснять положение, в котором она находилась, или ее реакцию, делали совершенно неправильные выводы. Она вряд ли заметила даже то, что Ник был особью мужского пола. Если бы это дошло до ее рассудка, она моментально бы отвернулась от него, движимая теми же природными инстинктами выживания, которые чуть раньше разрушали надежды, предъявляемые различными уровнями станционных инспекторов.

Она хотела не мужчину. Прикосновение любого мужчины причинило бы ей, наверно, такую боль, что она могла закричать, чего, собственно, Ангус и добивался. Ее насиловали и насиловали до тех пор, пока насилие не пропитало ее насквозь, а боль и отвращение не въелись в кости. Если бы Ник Саккорсо решился дотронуться до нее как мужчина, то она, или по крайней мере ее душа, отпрянула бы назад, в точности так же, как это происходило при приближении к ней Ангуса.

Но в одном Ангус был прав. Был прав, когда почувствовал, что внутри Морн что-то всколыхнулось при виде Ника Саккорсо.

Это «что-то», однако, не имело ничего общего с симпатичной внешностью Ника, его мужественностью и физической привлекательностью. Напротив, оно имело отношение к его беспутной горячности и украшенной шрамами физиономии смельчака. Она желала его не как мужчину, а как эффективное средство достижения цели. Он должен был быть силен и хитер, не говоря уже о неразборчивости в средствах, что было необходимо для уничтожения человека, уничтожившего ее.

Думала ли она о том, что Ник сможет освободить ее, избавить от мук? Нет. Слишком близко подвел ее Ангус к той черте, возврата из-за которой не было. У нее не осталось больше способности воображать или смелости мечтать о подобном.

Но он научил ее ненависти. И она освоила эту науку досконально. Ее ненависть произрастала на почве души, обильно политой слезами боли и отвращения. И это «что-то», восставшее внутри Морн при виде Ника Саккорсо, было не более чем надеждой на то, что Ангус может быть побежден.

Что же касается самого Ника…

И Ангус и остальная публика у Маллориса ошибались в нем так же, как и в Морн.

О да, он немедленно отметил ее красоту и был привлечен ею. Мужественность его была непритворной: тяга к привлекательному женскому телу никогда не оставляла Ника. Отчасти по этой причине он снискал известную репутацию дикого и необузданного любовника. Но для этого он имел еще одну причину. Он любил победы, и потому делал все возможное для того, чтобы покорять своих женщин целиком и полностью. Кроме того, он был поглощен местью, в особенности местью сексуальной. И жаждал действия.

Истина была в том, и он не делился ею ни с кем, что он в общем-то не любил женщин. Втайне он презирал и боялся их. Единственной ценностью, которую Ник находил в их телах, было то, что подчиняя их себе, он становился более независимым от них, хотя одновременно с этим росли и его запросы. Не видя в перспективе возможности получения удовлетворения в интимности, он даже не подумал бы о том чтобы, броситься на выручку к женщине. Напротив, он предпочел бы зрелище ее страданий.

В основе этого лежала тайна, о которой не знал никто, потому что Ник никому о ней не говорил.

Когда-то давно, когда мужчиной его назвать было еще нельзя, но более-менее сметливым парнем уже можно, он потерпел поражение от одной женщины. Она не только победила его и разрушила его планы, она еще и насмеялась над ним. Шрамы Ника были метками ее презрения к нему, видимым знаком того, что она не посчитала его заслуживающим смерти от ее рук. Всех остальных она убила, всю команду, почти двадцать человек. На память ему остались только шрамы. Потому как он, видите ли, не мог ничем испугать ее.

Тот корабль был изначальным, настоящим «Капризом Капитана», вдохновившим впоследствии Ника на то, чтобы дать точно такое же имя своему симпатичному и ладному фрегату. Любовь, которую он питал к своему собственному кораблю, была эхом той тоски, которой он страдал по судну своей юности. С того момента, когда он повзрослел уже настолько, что мог думать о таких вещах, он мечтал об этом корабле, мучился от неразделенных чувств и всеми силами стремился к нему.

Ник Саккорсо, что, кстати, не было его настоящим именем, был сыном станции в том же смысле, в котором обычные люди бывают детьми планет, не способные или не желающие оторвать свою жизнь от первородной среды обитания. Он родился в семье административной верхушки станции типа Альфа-Дельты, но только находящейся в полусотне парсеков отсюда. Эта станция следила за государственными (что означает богатыми) торговыми путями, связывающими Землю и Дикий космос. Подобно другим детям руководящего персонала станции, он очень рано начал забавляться со сканом, так как считалось, что подросткам полезно изучать аппаратуру, навыки работы на которой будут необходимы им в будущем. Но в отличие от большинства сверстников, он влюбился в то, что видел, в бескрайние просторы космоса, романтику плавания под парусами, наполненными неощутимым звездным ветром, и соблазн Прыжков – невообразимого перемещения аппаратов с людьми на расстояния, обычный полет на которые отнял бы жизни многих поколений.

И в особенности он влюбился в «Каприз».

Этот корабль казался ему храбрейшим из храбрых, щегольским металлическим сгустком силы, пронизывающим Пространство и Подпространство. Обводы корабля были гладкими и радовали глаз, несмотря на то, что он просто щетинился от различных видов вооружений. Корпус судна впечатлял своей уверенностью и массивностью, он красиво проплывал по экранам скана, швартуясь и отчаливая подобно грациозному созданию могучих и великих глубин. Команда корабля состояла из экзотических типов, собранных из необыкновеннейших уголков галактики, людей бесстрашных и способных противопоставить себя вакууму и Дикому космосу. Юный Ник Саккорсо просто обезумел от желания наняться на этот корабль под любым мыслимым предлогом и условием.