Но в последний момент инстинкты остановили его. Он не мог позволить себе так рискованно игнорировать ее угрозы. Она может оказаться сильнее, чем представляется сейчас. А если она и в самом деле решится… Такие мысли немного поумерили его самоуверенность.

Постепенно разъяряясь, он снял палец с кнопки и произнес команду.

Двигаясь подобно роботу, исполняя только то, что приказывал ей имплантат, девушка положила скальпель обратно в хранилище. Когда он попросил ее улыбнуться, она повиновалась, но изгиб ее губ не затронул состояние остальных черт лица. Без малейших колебаний она встала перед ним на колени.

Его орган уже не был так нетерпелив и напряжен, как несколько мгновений назад. В черной глубине своего сердца, Ангус был раздосадован. Трусость лишала его части столь желанного удовольствия. Разочарование проявилось в виде дополнительного прилива раздражения и злости, потребовавшей от него довести задуманное до конца. Покраснев от ярости, он приказал ей открыть рот, запихнул в него свой орган и, свирепо рыча, истязал ее горло до тех пор, пока не кончил.

Охватившее его после этого чувство опустошенности, такое же внезапное и сильное, как и клокотавшая до этого ярость, унесло все его эмоции прочь. Даже не взглянув на девушку, он нажал кнопку, погрузившую ее в сон, и вышел из медблока, оставив ее лежать обнаженной на полу. Полагая, что устал, Ангус добрел до своей койки и растянулся на ней, надеясь отдохнуть.

Но он не устал. То, что он чувствовал, нельзя было назвать утомлением, это было ощущение потери чего-то, а может быть, проигрыша. Проведя в своей кровати несколько беспокойных минут, он встал, прошел на мостик и подсел к главному пульту «Красотки». Чувство горечи не отпускало его. Он включил экраны, привел в действие внешние камеры и занялся осмотром повреждений, которые «Повелитель Звезд» нанес его кораблю.

«Красотка» имела вмятину в корпусе величиной с загородный домик. Стальной каркас корабля перестал быть правильным. Часть носа «Красотки» выглядела так, как будто по нему ударили тараном. Его корабль можно было починить. И он знал, куда можно будет обратиться за таким ремонтом, получить необходимые сварные, подгоночные и наладочные работы. «Красотку» приведут там в порядок. Но его корабль никогда не сможет стать таким, как был. На глаза Ангуса Фермопила, взирающего на раны «Красотки», навернулись слезы.

С тех пор больше он Морн не бил. Она принадлежала ему, и он насыщался ею неутомимо и неистово, но не хотел, чтобы при этом она какой-нибудь пострадала.

Побуждаемый яростью и неудовлетворенностью, а также смутным необъяснимым ощущением того, что он более не в силах управлять своей жизнью, Ангус с таким рвением предался своим упражнениям с телом Морн, что к тому моменту, как он решил, что пора начать обучать ее обращаться с «Красоткой», прошло немало дней. Положительного опыта в общении с женщинами он не имел. По правде говоря, он никогда не сомневался в том, что сможет отлично прожить жизнь в одиночестве, не заводя себе постоянной подруги. Теперь же его мозг просто был пропитан вожделением. Неведомое доселе ощущение казалось одновременно восхитительным и насильственным. Чем больше он смотрел на ее беспомощные прелести и чем чаще он обращался к ее плоти, тем крепче она захватывала его воображение и тем больше власти, по всей видимости, получала девушка над ним.

Оставаться далее в том положении, в котором он находился – неподвижном, беззащитном и скрытом – было безумием. Многие дни назад он уже должен был находиться на пути к какому-нибудь нелегальному ремонтному ангару. Ближайший располагался в неделе пути при условии полета с максимальной тягой, внутри Дикого космоса, куда боялись забредать полицейские. Ему следовало вылетать без промедления. Но вместо этого он продолжал выдумывать все новые и новые проделки с Морн, изыскивая лакомые пути для наслаждения ее вопиющей податливостью, давая выход своим самым интимным сумасбродствам. Воспоминания о том, как ее груди колышутся над ним, несмотря на всю силу ее ненависти, не давали ему заснуть, но даже когда он засыпал, четкие и ясные линии бедер и нежные и гладкие очертания живота Морн преследовали его во сне. В течение нескольких дней он не мог думать ни о чем другом.

В время одного из тех периодов, когда он освобождал ее от действия имплантата для того, чтобы взглянуть на отвращение и тошноту в ее глазах и посмаковать их, она внезапно спросила:

– Зачем ты это делаешь? Почему ты так сильно ненавидишь меня?

Они находились в медблоке, потому что хирургическое ложе медблока было удобно для его целей. Она сидела на полу, прислонившись спиной к переборке, горько подтянув колени к груди и спрятав в них лицо. Ему доводилось видеть бродяг и отребье, живущих в канализационных шахтах на Альфа-Дельта станции и в других местах, никому не нужных и заброшенных наркоманов, но даже подобные существа проявляли больше жизни и надежды, чем она. Он сломал ее, как и обещал. Похоже было на то, что теперь у нее никогда уже не найдется отваги для того, чтобы грозить ему.

Но она еще шевелилась, пыталась нащупать что-то, тянулась к нему…

Зачем ты это делаешь? Почему ты так сильно ненавидишь меня?

До чего же она напоминает «Красотку», так же полную тайн и сюрпризов.

– Какая разница, – отрезал он, просто для того, чтобы что-то сказать. – Почему у тебя есть прыжковая болезнь, а у меня нет? Кто сможет ответить на этот вопрос? Кому какое дело? Вот и все.

Она подняла голову. Глаза ее казались двумя глубокими черными колодцами, бездонными и безвозвратными. Голос девушки был неровным, она говорила то громче, то тише, как будто ужасно боялась чего-то или была безумна.

– Ты на самом деле лучше, чем пытаешься быть.

Он пожевал немного верхнюю губу, небрежно обдумывая услышанное. По некоторым причинам он чувствовал себя сейчас в довольстве, что склоняло его к великодушию. Может быть, она и в самом деле спятила. Ощущение обладания согревало его и одновременно легко щекотало нервы, как приправа к любимому блюду.

Неожиданно для себя он сказал:

– Хорошо. Я расскажу тебе кое-что про себя. Небольшую историю для лучшего взаимопонимания.

Он усмехнулся.

– Как-то раз у меня был сосед по комнате.

Морн Хайланд продолжала смотреть ему в рот пустым взглядом. Никакой реакции.

– Это было на Земле, – пояснил он. – В исправительной школе. Я был сопливым пацаном и ничего особо еще не знал. О том, как нужно себя вести, чтобы тебя не сцапали. Эти говнюки. Они поймали меня, когда я пытался стащить кусок из супермаркета. Конечно, им и дела не было до того, что я воровал потому, что просто был голоден. Все, что им было нужно, это засадить меня. «Исправить» меня. Сделать из меня «продуктивного члена общества». Вот для этого самого они и засадили меня в исправительную школу.

Я ненавидел ее. И поклялся там кое в чем на всю жизнь. В том, что никто не сможет засадить меня снова…

Это было правдой: Ангус даже думать не мог о том, что когда-нибудь может оказаться в тюрьме. Он всегда гнал от себя такие мысли, и сейчас обращение к этой теме снова всколыхнуло в нем ярость, затянувшуюся было ледком снисходительности. В течение многих лет он вел сумасбродную жизнь, совершая отчаянные поступки, на основании которых его можно было бы отнести к смелым людям. Но отвага и рядом с ним не была. Все, что он делал, было продиктовано одним лишь страхом перед тем, что он может снова оказаться в неволе.

– Так вот, у меня был там сосед по комнате, – продолжал он. – Меня тогда уверяли, что мне крупно повезло в том плане, что я имею только одного соседа. Обычно в таких комнатах, как наша, ютилось по три-четыре человека. Но вряд ли можно было назвать это везением. Они подсадили меня к этому говноеду потому, что считали, что мне это пойдет на пользу.

Все работники этой школы были копами.

При воспоминании об этих людях ему захотелось сплюнуть.

– Вроде тебя. И все время болтали о нашей защите и перевоспитании, но все, что они любили на самом деле, это была сила. И власть. Власть убить меня. Или сломать, что одно и тоже. Я был обычным уличным крысенком, который попробовал спереть для себя жратвы из продуктовой лавчонки. Я еще не мог защищать себя. И поэтому они решили, что смогут безнаказанно помыкать мной. Мой сосед по комнате был чем-то вроде успешного образца работы их системы. Одной из самых больших их удач. Они взяли его за то, что он тянул деньги из бумажника своего отчима, и после пяти лет в исправительной школе он твердо встал на путь добродетели. Они хотели, чтобы он помог им перевоспитать меня.