На окраине города, на улице, обставленной с обеих сторон ветхими палатками, Джан Мамада встретил молодой приказчик негоцианта. На нем была кисейная чалма, один конец которой торчал в виде султана, белый репсовый костюм и ярко-желтые полуботинки. Он стал торопить Джан Мамада, чтобы поскорей поспеть в порт.

Джан Мамад никогда не видел моря и не знал, что такое порт.

— А разве там есть дешевый караван-сарай? — спросил он у приказчика.

— Там не караван-сарай, а караван судов, — сказал приказчик, засмеявшись, и остался, по-видимому, доволен своей шуткой.

Он шел впереди, указывая Джан Мамаду направление по очень путаным улицам базара.

К базару примыкала таможня. Здесь было много людей, сидевших на своих дорожных вещах, и сновала толпа оборванных носильщиков.

По указанию приказчика, Джан Мамад разгрузил слониху. К нему кинулись носильщики, и каждый старался захватить себе тюк. Их разгоняли палками таможенные стражники.

Приказчик что-то шепнул чиновнику, сидевшему под полосатым тентом, и тот приказал своим людям ставить на тюках пломбы.

Потом из таможни вышел смуглый седой человек в очках с позолоченной оправой, одетый в белый узкий халат. Он спросил у приказчика, здорова ли слониха, и, получив в ответ несколько серебряных монет, тут же выдал какую-то бумагу.

— Теперь веди слониху за мной, — сказал приказчик Джан Мамаду. — Да поторапливайся.

Они пошли мимо длинных складов и высоких угольных куч. Слониха шарахалась то в одну, то в другую сторону при каждом отрывистом свистке паровоза или при раскатистом грохоте, доносившемся от погрузочного крана.

Но вот они вышли на пристань, возле которой стоял огромный двухтрубный белый пароход. Это был французский пароход «Теофиль Готье», направлявшийся в Марсель.

Джан Мамад никогда не видел парохода и принял его за пятиэтажный дом. Приказчик привел Джан Мамада и слониху к туннелю, где показал какие-то бумаги человеку в фуражке с золотым околышем, одетому во все белое. Тот приказал своим подчиненным в белых беретах с красными помпонами освободить проход для слонихи.

Сверху раздался оглушительный и очень длинный гудок, а вслед за ним — короткий. Гудки так напугали слониху, что она отказалась войти в туннель и стала коротко трубить, как трубач тревогу. Тогда Джан Мамад отвязал ослиную шкуру, висевшую на ее шее, и взвалил себе на спину. Он вошел в туннель. Ситора потопталась немного у входа и пошла за ним, настораживая уши и ощупывая деревянный настил туннеля.

Туннель кончился, и Джан Мамад со слонихой очутились на просторном чистом дощатом полу. Отсюда Джан Мамад впервые увидел синеву моря и тогда понял, что находится на палубе парохода.

«Ну что ж, — подумал он, — теперь моя судьба в руках нового хозяина, и если он пошлет Ситору за море, я поплыву вместе с ней».

Оглядевшись, Джан Мамад увидел носильщиков, бегом тащивших на спине привезенные им тюки каракуля. Тут же стоял его хозяин в голубой шелковой пижаме и следил за тем, как две паровые лебедки опускали тюки в трюм.

Хозяин приказал Джан Мамаду надеть на все четыре ноги слонихи приготовленные железные обручи, от которых тянулись якорные цепи к чугунным кнехтам. Он очень торопил его.

После того как Джан Мамад выполнил это приказание, хозяин сказал ему:

— Теперь иди на берег. Завтра придешь в гостиницу «Благочестивый паломник» и получишь у моего приказчика расчет.

Джан Мамад растерянно уставился на хозяина. Он только и смог еле внятно произнести:

— Как же это?… Мне… без нее…

— Ничего не поделаешь, — сказал негоциант. — Я продал слониху. И она поплывет в Европу.

— Так пошлите и меня вместе со слонихой! — вырвалось у Джан Мамада. — Хоть за сорок морей!

— Там и без тебя найдется, кому сторожить ее. Ну, поторапливайся — скоро пароход отойдет! Приказчик выдаст тебе еще и халат, — добавил на прощанье хозяин.

Приказчик тронул за плечо Джан Мамада:

— Так, значит, завтра отыщешь меня в отеле «Паюс пилгрим».

Ломая английский язык, он так называл гостиницу «Благочестивый паломник».

Вход в туннель был уже закрыт, и щеголеватому приказчику пришлось спускаться по трапу вместе с босоногими и оборванными носильщиками.

Джан Мамад не двигался с места.

— Как же мне без нее?… — тихо бормотал он, разводя руками.

Снова раздался сверху продолжительный гудок и после него два коротких.

К Джан Мамаду подошел высокий, худощавый матрос, загорелый до черноты.

— Ну, пойдем, приятель, — обратился он к нему на языке урду. — Чтобы остаться на пароходе, нужно купить билет. А столько денег у тебя не найдется. И хозяин не хочет платить за твой проезд. — Он поднял с палубы ослиную шкуру и сунул ее в руки Джан Мамаду. — Ну, пойдем, я провожу тебя по трапу, пока его еще не убрали.

Матрос взял Джан Мамада под руку и повел к борту.

— Постойте!.. — вдруг выкрикнул Джан Мамад и остановился. Он вернул ослиную шкуру матросу и обернулся к слонихе, которая делала попытки освободиться от цепей. — Отдайте ей эту шкуру! Ей будет очень тоскливо без шкуры!

Матрос с недоумением глядел на него.

— Я знаю, что говорю! — продолжал настаивать Джан Мамад. — Положите шкуру возле нее!

— Заберите у него шкуру! — сказал матросу негоциант, с беспокойством поглядывавший на слониху. — Без этой шкуры она еще, пожалуй, сорвется с цепей.

Трап был поднят тотчас же, как только Джан Мамад очутился на пристани. В третий раз его оглушил гудок, и ему показалось, что земля, на которой он стоял, стала медленно отдаляться от парохода. Потом он увидел два катера, которые тащили пароход за нос и корму.

Через борт перегнулся высокий, худощавый матрос.

— Эй, приятель! — позвал он, стараясь перекричать разноголосые выкрики провожающих и показывая Джан Мамаду ослиную шкуру. — Судовой врач не позволил держать на пароходе эту шкуру! Говорит, в Европу заразу привезем!.. Лови ее!

Он размахнулся и бросил ее на пристань.

В толпе послышался смех.

Тут Джан Мамад что-то вспомнил. Он запустил руку в карман и вынул несколько кусков сахару — весь свой дорожный запас.

— Эй, добрый человек! — закричал он матросу. — Да будет дорога тебе без забот!.. Возьми сахар! Корми ее каждый день по кусочку после полуденной молитвы!

Но размах старческой руки был недостаточно силен, и куски сахара, не долетев до борта, попадали в воду.

Катера продолжали выводить пароход из гавани.

— Это ничего, что сахар упал в воду, — сказал Джан Мамаду в утешение стоявший рядом оборванец. — Тому, кого провожают, всю дорогу сладко будет ехать. И бурь не будет.

Толпа провожающих постепенно разошлась. На пристани остался один Джан Мамад. Он еще долго стоял здесь, пока сверканье белого парохода не растаяло вместе с дымом в густой синеве моря и неба.

Вечером в портовой курильне опиума, находившейся позади прачечного заведения, на ослиной шкуре лежал Джан Мамад и курил. Он заказал себе банг.

Хозяин курильни при тусклом свете керосиновой лампочки с закопченным стеклом обходил деревянные нары. Он показывал лежавших на них клиентов какому-то европейскому туристу с фотоаппаратом через плечо.

От смешанных паров опиума и дыма банга лицо у туриста было бледно и на лбу выступила испарина.

После нескольких затяжек Джан Мамад лег на живот и уперся локтями в шкуру. Он тихо бормотал, покачивая головой:

— Ох, Ситора! Хоть ты и большая и сильная, а человек сильней тебя. Вот возьми, к примеру, моего хозяина. Он богат и силен. А сильный человек все может сделать. Ох, Ситора, худо мне без тебя! Ох, Ситора!..

Джан Мамад тяжело вздыхал, роняя крупные капли слез на ослиную шкуру.

— Кто этот человек? — спросил турист у хозяина курильни, остановившись против Джан Мамада.

— Не знаю, — ответил тот. — Много здесь ходит всяких бродяг, воров и картежников.