Даже Маргарет была довольна. Томми Хейзелхерст не входил в те планы, которые она строила относительно будущего дочери, но он был хорош собой, хорошо воспитан и из хорошей семьи. И он был живым доказательством привлекательности Гарден. Для начала Томми был как раз тем, что требовалось. Маргарет снова стала выказывать горячие материнские чувства, и Гарден купалась в ее одобрительном внимании.

А когда наступила роскошная южная весна с ее опьяняющими ароматами и красками и шепотами теплых бризов, чье прикосновение к коже было подобно ласке, Гарден старалась не поддаваться тому безымянному, непонятному, смутному, тягостному томлению, которое словно извне стремилось проникнуть в ее тело и душу. Она была довольна своей жизнью. Ей не хотелось никаких перемен.

А в это время каждый уходящий час уносил с собой частицу ее детства и отшлифовывал изысканное, хрупкое очарование ее женственности.

Этим летом Гарден влюбилась. Его звали Джулиан Гилберт, и он был родом из Алабамы. Он был выше шести футов ростом, у него были каштановые волосы и глаза такого густого коричневого цвета, что казались черными. Он носил полотняные костюмы, на которых никогда не было ни единой морщинки, и узенький галстук, завязанный мягким бантом. Его речь с легким акцентом лилась как мед, и он кланялся дамам с грацией придворного. Он соединял в себе весь набор романтических клише: был высок, темноволос, хорош собой, дерзок, эффектен и галантен.

И он был женат. Они с женой проводили в «Лодже» медовый месяц. Ее звали Аннабель, и в устах ее мужа это имя звучало как музыка, слышимая сквозь облако. Она была тоже высокая и тонкая, как тростинка, ее личико сердечком было обрамлено ореолом светлых вьющихся волос, свободно, крупными кудрями падавших вниз. Она всегда носила белые в крапинку платья, прикалывала полевые цветы к кушаку и украшала ими прическу. Джулиан собирал их для нее на горном лугу и вручал, стоя на коленях.

Гарден смотрела на молодую чету широко раскрытыми, изумленными, восторженными глазами. Ее мать говорила, что Гилберты простоваты, а Каролина Рэгг находила, что они очаровательны, как Мэри Пикфорд и Дуглас Фербенкс.

Уэнтворт, секретничая с Гарден, пошла на уступку: она признала, что Джулиан Гилберт почти так же красив, как Мэн Уилсон. Девочки ездили на велосипедах в Гендерсонвиль, покупали там эскимо и съедали в аптеке у фонтанчика с содовой водой, приняв томный вид и подолгу рассуждая о своей мучительной, неразделенной любви. Вечерами они пели «Найду тебя я когда-нибудь» и не могли удержаться – по щекам у них катились слезы.

Уэнтворт потребовала, чтобы Гарден перекрестила себе сердце и прошептала ей на ухо свой главный секрет.

– Я позволила одному курсанту меня поцеловать. Гарден испытала что-то вроде священного ужаса.

– А ты не боялась, что вы попадетесь?

– Боялась – не то слово. Но это, по-моему, и было самое интересное. Помнишь, мы были у Люси Энсон на открытой веранде, на свежем воздухе? Когда мы последний раз собирались, жара была страшная. Так вот, там сзади есть место, где от жимолости падает очень густая тень. И он стал меня туда подталкивать. А я поняла, что он задумал. Это был Фред, он еще всегда старается прижаться во время танцев.

– Ну и что ты сделала?

– Пошла, куда вели, балда ты этакая. А потом я подняла к нему лицо, и он это сделал.

– Прямо в губы?

– Да. Но мы не столкнулись носами, я нормально дышала и вообще… Опыт по части поцелуев у него большой, это чувствуется.

– Но, Уэнтворт, ты его даже не любишь. Зачем ты это позволила? – Гарден представила себе случившееся, и у нее по коже побежали мурашки.

– Понимаешь, Гарден, в августе мне будет шестнадцать. И если про меня будут говорить «шестнадцатилетний цветок и еще нецелованная», я этого просто не вынесу.

– Ну и как, Уэнтворт, что ты почувствовала? У тебя голова закружилась?

Уэнтворт задумалась:

– Нет, и земля из-под ног не уходила, ничего такого не было. Но было очень интересно. Совершенно новое ощущение, ни на что не похоже.

Осенью, когда у подростков возобновилась светская жизнь, Гарден остановила Томми Хейзелхерста, провожавшего ее домой от Луизы Майкел. Они стояли в тени огромного олеандра.

– Томми, – сказала она дрожащим голосом, – будь любезен, поцелуй меня, пожалуйста.

– Что? Гарден, ты что, спятила?

– Пожалуйста, Томми. В декабре мне исполняется шестнадцать, и мне очень нужно, чтобы меня до этого кто-нибудь поцеловал.

И Томми поступил как джентльмен. Он резко наклонил голову и клюнул Гарден в сжатые губы.

– Ну как, о'кей?

– Да, Томми, спасибо. – Гарден хотела почувствовать себя бесшабашной и кокетливой, но у нее ничего не вышло. «И что особенного в этих поцелуях?» – подумала она.

Наступил третий год учебы Гарден в Эшли-холл. Ей казалось, что она стала такой же его частью, как покрытые папоротником обломки скал, из которых был сложен грот возле главного здания. Гарден избрали вице-президентом Драматического клуба и предложили ей вступить в Verre d'Eau, благотворительную организацию, которая помогала нуждающимся детям и собирала для них деньги. То есть Гарден дважды была оказана большая честь, но когда она сообщила об этом Маргарет, та в ответ обронила несколько рассеянных, необязательных реплик; впрочем, Гарден к этому давно привыкла.

Мать хотела знать обо всем, что дочь делала в школе, но Маргарет это было неинтересно.

Однако самую захватывающую новость Гарден матери как-то не сообщила. Милли Вудраф и еще две пансионерки приехали после лета с короткой стрижкой. Милли привезла в Эшли-холл книжку «Эта сторона рая», где были написаны совершенно шокирующие вещи. Книжка переходила из рук в руки, пока из нее не начали выпадать страницы, и все девочки шептались об упомянутых в ней вечеринках с поцелуями и о том, что девушки в этом романе пьют и курят. Большая часть одноклассниц Гарден была уверена, что все это выдумки, но Милли клятвенно уверяла, что кто-то из ее знакомых знал кого-то, кто знал девушку в Филадельфии, которая вела себя именно так.

С приближением Рождества Гарден сосредоточилась на двух важных событиях в жизни школы. В последнюю неделю перед каникулами Певческий клуб устраивал концерт для учеников и родителей; ей предстояло петь соло. А благотворительное общество «Verre d'Eau», как всегда, готовило подарки на елку для бедных детей. О самих же каникулах Гарден старалась не думать. В этом году ей предстояли преддебютные выезды.

Но мать не давала ей об этом забыть. Гарден долго сражалась с Маргарет, доказывая, что репетиции в Певческом клубе куда важнее портних и примерок. Впервые Гарден нанесла поражение матери, и это наполнило девочку тягостным чувством вины, но она боролась – и победила.

Она пыталась загладить свою вину, разыгрывая горячую заинтересованность, когда Маргарет рассказывала ей о сезоне.

– Настоящий бал, Гарден, ты даже не представляешь себе, как это чудесно и как волнующе. Чайные балы тоже по-своему неплохое развлечение, но лучше первого настоящего бала ничего не бывает. Не считая, конечно, главного бала, бала святой Цецилии. Но это уже на будущий год. А пока, в этом году, тебя тоже ждет бал, и ты будешь от него в таком восторге, как никогда в жизни. – Маргарет вытащила свою драгоценную коробку с сувенирами и принялась перебирать пожелтевшие или в бурых пятнах приглашения и блеклые танцевальные карточки, не пропуская ничего, подробно рассказывая Гарден обо всех тогдашних балах и приемах.

Новенькие приглашения, блестящие, на кремовой бумаге, начали приходить по почте в первую неделю декабря. Маргарет встречала дочь в дверях и, буквально не давая ей снять пальто, усаживала за свой письменный стол; Гарден писала всем, что благодарит и непременно будет.

Но десятого декабря, вернувшись из школы, Гарден увидела, что мать яростно меряет шагами гостиную.

– Как она смеет, – возмущенно обратилась к дочери Маргарет, – приглашать тебя в этот дом? – И помахала перед носом у Гарден квадратным кусочком картона.