В тот же вечер Маргарет принялась обтесывать маленького Стюарта, делать из него «настоящего джентльмена» – в своем, разумеется, представлении.

Она не говорила ему, чем она, собственно, занимается. Он знал только, что мама почему-то стала уделять ему внимание и что это как-то связано с теми чудесами, которые ожидают их обоих в будущем.

Маргарет отгораживалась от детей, реяла где-то в отдалении. «Она очень хрупкого здоровья, ее нельзя расстраивать» – это было главное, что мальчик усвоил о ней со слов Занзи. Но Стюарт был маленьким ребенком, а Маргарет – его матерью, и уже поэтому он был готов ее боготворить.

Теперь она проводила с ним много времени каждый день; она целовала его, от нее пахло цветами, а ее нежный голос обещал ему что-то таинственное и необыкновенное. Стюарт-младший изо всех сил старался порадовать мать, заслужить ее улыбку. Он то и дело мыл руки, он несколько недель учился и наконец научился правильно кланяться, он подавал ей шаль и придвигал стул, он овладел умением говорить ровным голосом и ходить без шума.

Пегги, совершенно не понимая, что происходит, тоже из кожи лезла, чтобы заслужить внимание матери, но удавалось ей это только тогда, когда она приносила из школы газету, нужную, чтобы выполнить домашнее задание. Маргарет упрашивала Пегги отдать газету, осыпала девочку поцелуями, а потом торопливо уходила к себе в комнату и запиралась, чтобы Пегги не могла войти.

Газеты были в Барони редкостью. Стюарт-старший ими не интересовался и не хотел давать Маргарет на них денег. Поэтому, когда газета оказывалась у нее в руках, Маргарет с жадностью набрасывалась на каждую страницу. Она читала медленно, старательно всматриваясь в каждое слово или картинку, запрещая себе заглядывать в конец, в тот раздел, который ее сильнее всего занимал.

Это был раздел для женщин: реклама, моды, светская хроника. Ничто, кроме него, не связывало Маргарет с миром ее мечты.

Только из газет она и узнала, что шляпы стали объемнее, с широкими полями и большими тульями. И носят сейчас перья страуса, а не белой цапли. Маргарет мысленно примерила на себя модель, которую предлагал универмаг Керрисона. Модель называлась «Гейнсборо». Да, на ней это выглядело бы прелестно.

Тот же Керрисон предлагал и другую модель с французским названием «Merveilleuse».[2] Вот уж от чего Маргарет была в шоке. Платье совсем узкое, под него больше одной нижней юбки не наденешь. И талия какая-то нелепая, почти под грудью, таких талий в природе не бывает. У Маргарет отлегло от сердца, когда она увидела, что остальные платья выглядят как должно: пышная юбка, талия рюмочкой – все это подчеркивает женственность фигуры. Ох, если бы у нее был приличный корсет. Все ее корсеты были совершенно выношены, Занзи приходилось ставить на них заплатки.

Полстраницы посвящалось приему, который мистер и миссис Дженкинс Рэгг устроили в честь родителей миссис Дженкинс Рэгг, праздновавших свою золотую свадьбу. Миссис Дженкинс Рэгг! Господи, да это же Каролина Уэнтворт, мысленно воскликнула Маргарет. Никогда бы не подумала, что она сумеет выскочить замуж, да еще за такого красавца, как Дженкинс Рэгг. Помню, у него чуть не сделалась истерика, потому что я отказалась танцевать с ним второй вальс. На каком же балу это случилось? По-моему, я была в голубом платье с бархатными бантами на плечах, и ему было очень жаль, что он отшитый франт, а не пришитый бант – так, кажется, он сказал. Он повторил это несколько раз, и я чуть не умерла от смеха. Да, конечно, этот бал давали Тенни. Или нет, Маршалы… И Маргарет побежала за своей сувенирной коробкой.

В этот день Занзи принесла ей ужин в спальню. Маргарет одно за другим читала имена гостей, перебирала воспоминания, связанные с каждым из них, и на это ушло столько времени, что она легла в постель на час позже обычного.

Перед сном она бережно сложила газету и спрятала ее вместе со своими сувенирами. Потом нырнула под одеяло. «Это не может тянуться долго, – подумала она. – А потом я снова окажусь там, вместе со всеми». Витая между сном и явью, она грезила о голубых бантах и веере из страусовых перьев. На ее пленительных губах играла улыбка.

– Уже недолго, – услышала она собственный шепот. – Я подожду.

И Маргарет уснула.

В 1912 году Гарден вернулась домой, в семью. Девочке уже исполнилось шесть, и ей пора было идти в школу. Дольше не замечать ее существования было нельзя.

Реба поговорила с Занзи, Занзи поговорила с Маргарет, а Маргарет поговорила с Пегги и маленьким Стюартом.

– Теперь вам придется брать вашу младшую сестру в школу и привозить домой, – сказала Маргарет детям.

Маленький Стюарт и Пегги возмутились. Они наотрез отказывались. Над ними же все будут смеяться. В отличие от Маргарет, им случалось видеть Гарден, и довольно часто. Когда они возвращались из школы через поселок, она вместе с другими детьми начинала приплясывать и хлопать в ладоши при виде юных всадников и, как все, отчаянно махала им рукой.

Они не раз спрашивали, почему их сестру отослали жить к негритятам, и по реакции Занзи на эти вопросы поняли, что Гарден какая-то не такая. Занзи даже сказала, что Гарден – это горе их матери и не надо упоминать о ней, чтобы мама не расстраивалась. Пегги и Стюарт решили, что Гарден полоумная.

– Поэтому у нее такие дурацкие волосы, – заявила Пегги. – У нее что-то неладно с головой – и внутри, и снаружи.

– Наверное, – согласился Стюарт. – Дурочка она, вот что.

– Мы полоумную в школу возить не намерены, – сказал он Маргарет.

Маргарет обратилась за помощью к Занзи. Занзи взялась за кожаный ремень и лупила Стюарта до тех пор, пока он не смирился. Пегги сдалась, когда увидела следы порки на теле брата и услышала обещание, что ее ожидает то же самое.

На следующий день после завтрака Хлоя привела Гарден в гостиную. Девочка была возбуждена и обрадована. Реба уже рассказывала ей о школе и немного учила ее писать и считать. Метью сажал ее на старушку Джуди и все лето давал ей уроки верховой езды, и Гарден уже вполне прилично сидела на лошади. Так что девочка была вполне готова стать «взрослой леди и школьницей» и очень этого хотела.

Почти всю свою короткую жизнь Гарден чувствовала себя счастливой. Все жители поселка любили ее, она платила им взаимностью. Случалось, ее наказывали шлепками по упитанной попке или стегали тонким гибким прутиком по ногам, но до сих пор она не сталкивалась ни с неприязнью, ни с полным осуждением. И с жестокостью тоже.

Девочка сразу бросилась к Стюарту и Пегги, радостно треща об их лошадях, о Джуди и о том, чему Метью успел ее научить.

– Вам будет не надо сажать меня назад, за вами, – затараторила она. – Я еду верхом не хуже, чем вы, только что медленно.

Стюарт и Пегги ужаснулись.

– Мама, – сказал Стюарт, – она говорит, как ниггеры.

– И выглядит, как они.

Гарден все лето играла только на свежем воздухе, она сильно загорела, лицо у нее покрылось веснушками, а кожа на всегда босых пятках задубела. Ее странные, двухцветные, как фруктовый мармелад, волосы были настолько густыми, что Хлое пришлось заплести ей четыре косички вместо двух и за отсутствием лент перевязать их ниткой.

Гарден совсем растерялась. Она знала, что о ней говорят и ею недовольны, но совершенно не понимала почему. Она оглянулась на Хлою, ища защиты, но Хлоя только слегка покачала головой и прижала палец к губам. Гарден стояла и молча смотрела на свою семью: три лица, три пары глаз. Глаза были холодные.

– Стюарт, – сказала Маргарет, и в ее нежном голосе появились железные нотки, – я тебе сотни раз говорила, что джентльмен не должен употреблять слово «ниггер». И твоя сестра совсем не похожа на цветную. На оборванку – может быть. Но это поправимо… А в школе она научится говорить как следует.

– Хлоя, скажи Занзи, чтобы она вымыла и подстригла Гарден, а потом подыскала ей среди обносков мисс Пегги какое-нибудь подходящее платье.