Гарден замолчала. Ей показалось, что Пэнси спит. Но та разлепила морщинистые веки.

– Вот так, – прозвучал надтреснутый старушечий голос. – Теперь довольно. – Пэнси наконец выпустила руку девочки. – Пошарь у меня под подушкой. Там для тебя подарок. А потом иди. Я хочу дать отдых глазам.

Гарден с опаской просунула руку под край подушки, потом глубже. Старуха почти ничего не весила. От этого тоже делалось жутко. Пальцы девочки нащупали какие-то перья. Призвав на помощь всю свою храбрость, Гарден сжала пальцами мягкий комочек и вытащила его наружу. Она увидела белую веревочку из хлопка, фута два длиной, с узлом посередине; он удерживал вместе голубую, такую же, как у Пэнси на шее, бусину, какую-то крошечную кость и пучок черно-белых перьев дикой индейки.

– Охранит от беды, – пробормотала Пэнси. – Прощай. – Подбородок у нее опустился, обнажились беззубые десны, она начала всхрапывать.

Гарден выбежала за порог, на солнце.

Ребе было незачем спрашивать, что происходило в комнате, – она подслушивала, стоя у окна. Она крепко обняла Гарден за плечи и сказала:

– Это очень сильный амулет ты получила, Гарден. Для тебя мамаша Пэнси вынула бусину из своего ожерелья. Видно, она очень хочет тебе добра. Смотри не потеряй этот подарок, береги его как следует. Ты еще не понимаешь, это была тебе очень большая честь. – Реба сильно прижала к себе девочку, потом отпустила. – Малышка, тебе пора.

– Реба, ты ко мне приедешь?

– Нет, мой сладкий, я не смогу.

– Но я же буду так по тебе скучать.

– Ты всегда будешь у Ребы в сердце. Все здешние тебя всегда будут любить… Теперь беги. Ты опоздаешь.

Гарден овладело чувство безнадежности; прощаясь во второй раз со всеми в поселке, она плакала в три ручья. Домой она вернулась по памяти, не видя дороги, глаза ей застилали слезы.

В главном доме еще продолжалась церемония прощания, и куда более сложная, но Гарден в ней участвовать не пришлось. Девочка осталась сидеть в фургоне вместе с Занзи, тюками и корзинками с провизией, которые семейство намеревалось увезти в город.

А Маргарет и Стюарт обошли вставших в ряд слуг и сказали по нескольку слов каждому. Потом простились с Джеком Тремейном – так звали нового управляющего, которого нашел мистер Генри.

Стюарт подсадил Маргарет и Пегги в двуколку, уселся сам, и они тронулись. Слуги и работники махали им вслед и выкрикивали пожелания счастья. Пегги и Стюарт отвечали тем же, а Маргарет, прежде чем раскрыть зонтик от солнца, весело им отсалютовала.

Для всех участников это было праздничное событие. Прислуга радовалась тому, что навсегда расстается с Занзи. В доме Сэма Раггса, где их ожидала новая работа, чужаков не будет. А у них будет броская униформа и заработок вдвое выше, чем прежде.

Негры, работавшие на полях, надеялись, что им с Джеком Тремейном удастся притереться друг к другу, – вернее, что им удастся его обломать.

А Джек Тремейн считал часы до приезда своей жены и детей, с которыми намеревался жить в лесном доме.

Нежданно-негаданно появился еще один провожающий – навстречу экипажу из магазина выбежал Сэм Раггс.

Он сорвал с головы шляпу и низко поклонился Маргарет.

– Мое почтение, мадам, – сказал он, – и наилучшие пожелания. Примите подарочек, чтобы вам лучше ехалось. – Он подал ей обтянутую шелком коробку шоколадных конфет.

Маргарет слегка наклонила голову, но не ответила. Пегги, перегнувшись так, что едва не легла матери на колени, взяла коробку:

– Благодарю вас, мистер Раггс.

Сэм обошел экипаж и встал возле Стюарта.

– До встречи, приятель. И не забывай, что я тебе сказал. Твой отец был моим другом, и я буду только рад сделать что-нибудь для его семьи. – И Сэм подал Стюарту руку.

Стюарт крепко сжал ее. Сэм подмигнул. Стюарт ухмыльнулся. Он ухитрился незаметно для сестры и матери сунуть в карман пятидолларовую золотую монету.

– Какой наглец, – начала возмущаться Маргарет, едва они успели отъехать. – Неужели этот негодяй вообразил, что я буду с ним разговаривать? А на дом и смотреть не хочется. Вульгарнее не придумаешь.

Новый дом Раггса, с колоннами и побелкой по кирпичной кладке, напоминал скорее ратушу, чем жилище.

Негодование Маргарет улетучилось, как только эта постройка скрылась из виду. Уже на полпути к городу она начала есть липкие шоколадки вместе с Пегги и Стюартом.

Но, оказавшись на Шарлотт-стрит, Маргарет ощутила ужас. До сих пор она была полностью поглощена самим процессом переезда. И вот она в городе, у нее начинается новая жизнь, и Маргарет не имеет ни малейшего представления, что ее ждет. В будущем у нее одна неизвестность, огромная и пугающая.

– Скорей же, мама, давай зайдем в дом. На нас все смотрят. – Стюарт ждал, чтобы подать матери руку.

Пегги спрыгнула прямо на тротуар и распахнула свежевыкрашенную, на смазанных петлях, калитку. Сзади уже громыхал фургон с последней партией вещей.

Маргарет ступила на пандус. Больше ей ничего не оставалось делать.

Маргарет всегда называла свою подвальную квартиру «мой дом на Шарлотт-стрит». Съемщики с верхних этажей для нее не существовали. В подвале было чисто и уютно. Работники из Барони и Пегги потрудились на славу.

Две комнаты справа от длинного холла, по замыслу Пегги, разделили стенами на четыре прямоугольные спальни. Спальня Стюарта прилегала к фасаду, с ней граничила спальня Маргарет – ее дверь была возле пересечения двух коридоров. Следующей была спальня Пегги с кроваткой для Гарден, а для Занзи выгородили спальню у задней стены – ближе всего к входу в огромную кухню. Ее роль играла квадратная комната слева, окна которой выходили в сад. Передняя комната слева была гостиной.

В гигантских дымовых трубах сделали отверстия – получились камины. В гостиной и на кухне трубы проходили по середине наружных стен. В деленных спальнях крошечные каминные решетки прятались в углах.

Кирпичные стены побелили, полы в спальнях и гостиной покрыли бесценными, но уже сильно выцветшими персидскими коврами, которые безжалостно обрезали, подгоняя по размерам. Кирпичный пол кухни выкрасили в зеленый цвет.

Мебель Пегги постаралась выбрать наименее пострадавшую от времени. Получилась разномастная смесь предметов из главного и лесного домов. Кресла в стиле Луи XIV и эпохи Регентства соседствовали с плетеными качалками, тут же красовались кресла с подголовниками и обивкой, покрытой ручной вышивкой.

Белые муслиновые занавески для всех комнат привезли из лесного дома, так как окна на Шарлотт-стрит были слишком малы для тяжелых штор.

Маргарет настояла, чтобы в их новый дом доставили ее портрет и портрет ее матери, написанные, когда Маргарет было пять лет. Она понимала, что живопись была не из лучших – миссис Гарден получилась несколько косоглазой. Но других фамильных портретов у Маргарет не осталось. Все они погибли, когда сгорела ее усадьба. А Пегги распорядилась развесить портреты из Барони. Это были ее предки, к тому же в семействе Эшли почти все были красивы. В результате холл сильно напоминал картинную галерею. Но неторопливо прохаживаться по ней не хотелось – лица со стен смотрели по большей части неодобрительно и высокомерно. Исключение составлял первый колонист Эшли: одетый в шелка и кружево кавалер, он выглядел повесой и улыбался уголком рта – едва заметно и вызывающе. Пегги отвела ему почетное место. Глаза у колониста Эшли поблескивали, когда открывалась входная дверь.

А дверь эта была крепкая, с тяжелым замком. Калитку из кованой стали починили и покрасили. Она теперь тоже запиралась. Так что хозяева, открывая внутреннюю дверь, чтобы посмотреть, кто пришел, оставались в безопасности. В комнатах тоже появились двери, а на выходе в сад – двойная дверь и калитка.