– Думаешь, мы кого-нибудь обманули? – спросил как-то Джон.

Гарден хмыкнула и замотала головой.

– Мы просто ведем себя осмотрительно и благоразумно, – объяснила она. – Соблюдаем приличия.

Они не прятались от мира. По утрам Гарден часто заходила к подругам выпить чашечку кофе и поболтать. Они с Джоном дважды ходили в гости и даже сами устроили вечеринку, расставив столы во дворе, под большим дубом, увешанным японскими фонариками. Гарден была в белом платье от Фортюни.

Все принесли пластинки, Аллен и Милли Эндрюс одолжили на вечер свою виктролу, и после ужина они танцевали на маленькой, вымощенной кирпичом террасе. «Щека к щеке», «Я мечтаю о любви», «Луна над Майами», «Как все меняет день один», «Мысль о тебе», «Голубая луна», «Темный пурпур», «Я вижу лишь тебя». Это было чудесное время для любви.

Гарден не позволяла ничему нарушить волшебное очарование месяца, который подарила им Элизабет.

– Я так вам благодарна, – сказала она Элизабет, когда они с Джоном приехали на день рождения Элен.

– Значит, благодарность – хорошая косметика, – ответила Элизабет. – Ты словно светишься в темноте. От твоей кожи прямо исходит какое-то сияние.

По дороге домой Гарден повторила ее слова Джону.

– Сияющая, – ответил он. – Такая ты и есть. Сияющая, великолепная и прекрасная. – Он посмотрел на Гарден и снова перевел взгляд на бегущую вдаль дорогу; его руки сжали рулевое колесо. – Сияющими называют новобрачных. Гарден, ты знаешь мои чувства. Она постучала пальцем по его руке.

– Тсс… не сейчас, не сегодня. Я слишком счастлива, чтобы думать о чем-нибудь, кроме этой минуты.

– Тебе придется подумать. Ты же знаешь от Пегги, что такое служба. Меня могут в любой день перевести в другое место.

Гарден закрыла уши руками.

– И слышать не хочу! – Она взвизгнула и закрыла глаза. – И смотреть не хочу. Скажи, когда он кончится. – Перед ними возник мост через реку Купер.

Она не могла заткнуть уши, когда с ней разговаривал Логан Генри, но старалась не думать о том, что он сказал. Мистер Генри был обеспокоен. В летнее время в судах всегда объявляли перерыв и судьи разъезжались на каникулы. Но он только что получил сообщение: пересмотр дела об опеке над Элен назначен на двадцать шестое августа. Это было беспрецедентно, а старый адвокат не доверял всему беспрецедентному.

До конца августа был еще месяц. Гарден не могла думать ни о чем, кроме быстро таявших дней июля. Как может время лететь так быстро?

Джон посмотрел на Гарден поверх газеты:

– Здесь объявление – в субботу в Саммервиле состоится аукцион. Хочешь поехать?

Гарден оторвалась от страницы какого-то комикса.

– Что? Как ты считаешь, я буду похожа на леди-дракона, если выкрашусь в черный цвет?

– Я сказал, в субботу интересный аукцион. А ты будешь выглядеть просто кошмарно. Хочешь поехать?

Гарден задумалась. Джон так любил аукционы. Да и для магазина действительно нужно было сделать покупки. Но с другой стороны…

– Честно говоря, не знаю, – ответила она. – Это же наши последние выходные. В понедельник возвращается Элен, а в среду открывается магазин.

Ей хотелось, чтобы Джон сказал, что лучше провести оставшиеся дни вдвоем, никого не видеть и никуда не ездить. Но он ждал, когда она сама примет решение.

– Ладно, почему бы и нет? – решила Гарден. – Едем в Саммервиль. – Сказав это, она поняла, что и сама хочет поехать.

Они выехали рано утром. Конечно, приедут слишком рано, зато ехать не так жарко. К тому же можно будет остановиться по дороге. Гарден давно не видела Ребу и Метью и хотела, чтобы Джон с ними познакомился.

– Бери корзинку с едой, а я сбегаю наверх за своим ожерельем. Я быстро.

– Ты такая нарядная, – сказал Джон, когда Гарден села в машину. – Зачем так прихорашиваться для Саммервиля?

– Глупый, это не для Саммервиля, это для тебя. А кроме того, я всегда надеваю амулет, когда еду к Ребе. Это как будто возвращает меня в прежние дни. Мне же подарила его старая Пэнси.

– Кто это, старая Пэнси?

– Ну Джон, я же рассказывала тебе о старой Пэнси, я помню, что рассказывала. Как я жила у Ребы, когда была маленькая, и все такое.

– Я помню Ребу, но ничего не помню о той, которая носила громкое имя старой Пэнси.

Гарден принялась рассказывать ему о старой негритянке.

– Теперь ты знаешь, – закончила она, – откуда у меня комод работы Эльфа и этот амулет от дурного глаза. Понимаю, что глупо быть такой суеверной, но я всегда чувствую себя уверенней, когда надеваю его.

– Я считаю, тебе надо носить его не снимая.

Гарден засмеялась:

– Ладно-ладно, дразнись, если хочешь. Я и сама знаю, что глупая.

Джон не смеялся:

– Но я вовсе не считаю это глупостью. На востоке верят во многое, над чем смеемся мы, дети запада. Да и у нас самих, современных и прогрессивных, есть масса суеверий, над которыми мы смеемся, но за которые тем не менее крепко держимся. Кто может сказать, что истинно, а что нет? Если эта старуха могла лечить ожоги, не оставляя даже пузырей или шрамов, я бы не стал легкомысленно относиться и ко всему остальному, что она делала.

Гарден улыбнулась:

– Ты ненормальный, но я все равно тебя люблю. И Ребе ты очень понравишься.

Он действительно понравился Ребе. И Метью тоже. И еще двум десяткам мужчин, женщин и детей, которые пришли посмотреть на «мисс Гарден и ее моряка». Они все были в той или иной степени Эшли, были частью Барони хотя и не жили там уже много лет.

– Я люблю этих людей, – сказала Гарден, махая на прощание рукой из окна машины. – В душе я считаю своей настоящей матерью Ребу. Гораздо больше, чем родную мать… Господи, ты только взгляни на часы! Вперед, да поживей, моряк.

– Есть, капитан!

– Мне это нравится. «Мисс Гарден и ее моряк». Звучит романтично.

– А мне это кажется началом стишка.

К началу аукциона они опоздали, но это не имело никакого значения. Было так жарко, что аукцион проводили на улице, а вещи, предназначенные для продажи, расставили прямо на траве. У Джона и Гарден было достаточно времени рассмотреть то, что их интересовало. И побывать у лотка, с которого дамы из общины методистской церкви продавали лимонад и пирожки.

Безжалостно палящее солнце прогнало многих. Гарден и Джон достали из машины зонты и еще лимонаду. Малочисленность покупателей означала выгодные приобретения. К половине четвертого никого, кроме них, не осталось. Аукционист снял соломенную шляпу и вытер вспотевшие лицо и шею:

– Извините, сударыня, боюсь, придется заканчивать. Гарден подала ему специально прибереженный стакан лимонада:

– Ни в коем случае, мистер Биггерс. Нас здесь еще двое, и для проведения аукциона этого достаточно.

– Вы оставите меня без работы, мэм.

– Как бы не так! Я сама видела, вы умеете продать кошку как льва. Держитесь же молодцом, потому что на этот раз вы попались.

Биггерс хлебнул лимонаду и засмеялся:

– Ну ладно. Только постарайтесь сделать это как можно безболезненнее для меня, договорились?

Он поднял треснутую полоскательницу в цветочках и, подмигнув Гарден, принялся расхваливать товар.

– Кто будет первым добиваться права приобрести это великолепное фарфоровое произведение искусства? Кажется, кто-то предложил десять долларов? Пять? Два? Ну же, леди и джентльмены, не оскорбляйте владельца этого музейного экспоната, фамильной драгоценности с одной из самых больших плантаций на реке Сувонни… Что вы хотели бы купить? – спросил Биггерс.

Джон принес на возвышение, где стоял Биггерс, вещи, которые хотела приобрести Гарден, и они начали торг. Биггерс поднял вверх чайник.

– Пять центов, – предложила Гарден.

– Шесть, – сказал Джон.

– Семь, – отозвалась она.

– Продано! – объявил Биггерс.

– Вот это улов! – радостно приговаривала Гарден. Машина была забита добычей. Самое ценное лежало у нее на коленях или стояло рядом. Они с Джоном были грязные, вспотевшие, но чувствовали себя победителями.