— Тебе лучше не ходить, ты у них в черном списке, в первой десятке значишься, где-то под шестым номером, сам видел.

— Я? Да как же… При чем тут я?.. — Борзыкин беспомощно оглянулся и кинулся назад, в очередь, но она уже сомкнулась, и он не мог теперь определить места, на котором только что стоял. Все стоящие были на одно лицо и даже не смотрели в его сторону.

— Говорят, его надо просить, — услышал он уже знакомый шепот. Все те же две темные фигуры с благоговейным страхом, задрав головы, вглядывались в бронзовую спину.

— Каяться, говорят, надо и просить у него прощения. Даже, говорят, свечку можно поставить.

Фигуры отделились от очереди и полезли на газон. Зайдя спереди постамента, они бухнулись на колени и стали неистово биться лбом о гранитную плиту, при этом один из них крестился, а другой, напротив, вытягивался на коленях и отдавал честь, как на параде. Как только эти двое отошли от очереди, Борзыкин попытался втиснуться на их место, но его грубо отпихнули, зашипев с разных сторон: «Вы тут не стояли!»

Бедного Борзыкина прошиб холодный пот, и он даже застонал жалобно и тонко.

— Ну чего ты, чего? — мягкая рука мадам Борзыкиной погладила его по плечу. — Говорила же тебе, не ешь на ночь борщ, опять кошмар приснится.

Борзыкин открыл глаза и некоторое время водил дурным взглядом по потолку, на котором раскачивалась узорная тень оконной гардины.

— Дуся! — шепотом обратился он к жене. — Ты не помнишь, где мой партбилет? Тот, старый? «Дуся» молчала, делая вид, что спит.

— Я тебя спрашиваю! Где мой партбилет, Дуся? Он был во втором ящике, под бумагами на приватизацию. Ты что молчишь? Ты его выбросила, что ли?

Мадам Борзыкина вздохнула и перевернулась на другой бок.

Тогда Борзыкин приподнялся на локте и как следует тряхнул жену за плечо.

— Зинаида! — совсем уж угрожающе прошипел он. — Если ты его уничтожила, я тебя убью!

— Ты ж его сам уничтожил, после этого… как его… второго тура… забыл? — пробормотала сквозь сон «Дуся», она же Зинаида, и от этих ее слов Борзыкин застонал еще громче и рухнул на широкую подушку.

Не успели благополученцы прийти в себя от опубликованных в газете «Боже упаси!» скандальных материалов, как в одну ночь все городские стенды, стены, заборы, столбы, окна трамваев и троллейбусов, витрины магазинов, а также фасады областной администрации и Думы оказались оклеены плакатами величиной в развернутую вертикально газету с призывом: «Голосуйте за Евгения Зудина — самого молодого и перспективного кандидата в губернаторы!» Поражало прежде всего количество этих плакатов, они настигали жителей города повсюду, даже внутри платных общественных туалетов. Плакаты были отпечатаны на белоснежной финской бумаге, отливали глянцем и били в глаза непривычно яркими и сочными красками. На них был изображен симпатичный молодой человек, похожий одновременно на киноартиста Еременко-младшего и немного — на президента США Клинтона. Он смотрел с плаката прямо в глаза прохожему или пассажиру, или покупателю, или посетителю платного туалета и как бы лично ему протягивал руку, говоря: «Я знаю о ваших проблемах и избавлю вас от них!»

— Кто такой Зудин? — спрашивали люди друг у друга в первые дни после плакатного десанта на город.

Но вскоре вопрос этот отпал сам собой: местное телевидение и радио, а также практически все издающиеся в Благополученскс газеты стали наперебой рассказывать своим читателям, слушателям и зрителям о жизненном пути, взглядах и, главное, больших возможностях «самого молодого кандидата». По этим публикациям выходило, что Зудин — не просто Зудин, а представитель нового поколения реформаторов, которое отличается от старого поколения реформаторов тем, что хочет не ломать, а строить, и что у него, в отличие от других претендентов, есть для этого все необходимые средства, возможности и связи. Мелькали фотографии Зудина то в обнимку с премьером, то в компании крупных российских бизнесменов, и даже — рядом с президентом, которому он, все так же улыбаясь, пожимал руку (появлению этих снимков немало удивлялся сам Зудин, так как видел премьера два или три раза только издали, а с президентом никогда и рядом не стоял).

В один из субботних вечеров по телевидению была показана популярная передача «Полчаса истины», также наделавшая немало шуму в области.

Снимали в Благополученске, в одном из люксов отеля «Мэдиссон-Кавказская», где поселился специально для этого прилетевший на два дня из Москвы известный журналист и ведущий передачи Артем Кара-Умов. Долго двигали туда-сюда кресла, в конце концов оставили их у камина, который зажгли, несмотря на то, что на дворе стоял еще только октябрь, и было совсем тепло (режиссер сказал, что, если в кадре виден камин, он должен гореть). Наконец уселись друг против друга за низким стеклянным столиком. Зудин видел Кара-Умова живьем первый раз в жизни, и впервые его снимали для такой популярной передачи, при этом он знал, что спонсоры отвалили за нее 40 тысяч зеленых — такая у Кара-Умова была такса, и тихо злился на этого самоуверенного, преуспевающего типа с козлиной бородкой, считая, что цена непомерная. Девица в кожаных брючках, помощник режиссера, ставила на столик уже третью порцию кофе, так как предыдущие успевали остыть, пока шла установка света и камеры, а по задумке режиссера кофе должен был дымиться. Наконец дали отмашку, и Кара-Умов, глядя немигающими глазами на Зудина (до этого момента он не смотрел в его сторону, занятый всецело собой — его напудривали, поправляли прическу, даже глаза подводили специальным карандашом), сказал усталым голосом человека, которому до смерти надоела вся эта политическая борьба, да куда деваться, если без его помощи не обходятся ни маститые, ни тем более начинающие политики:

— Жень, — сказал Кара-Умов как-то совсем по-домашнему, и Зудин даже вздрогнул от неожиданности. — Я думаю, что мы не будем с тобой разыгрывать перед телекамерой спектакль, изображать из себя политика и журналиста, а честно скажем телезрителям, что в жизни мы на «ты», потому что давно знаем друг друга («Во дает!» — восхитился Зудин), более того, давно дружим, и я приехал сюда, в Благополученск, чтобы поддержать на этих выборах своего старого товарища и друга — Женьку Зудина, и если мое мнение что-то значит для телезрителей, то я просто прошу их сделать то же самое. А мы с тобой поговорим сегодня вот о чем. Скажи, Жень, только честно, зачем тебе все это нужно?

Зудин во все глаза смотрел на Кара-Умова, дивясь легкости и естественности, с которой тот врал, и даже не сразу понял смысл вопроса. Некоторое время он оторопело молчал, соображая, что именно следует ему ответить, пауза получилась недопустимо долгой, Кара-Умов сделал знак выключить камеру и сказал все тем же усталым голосом:

— Вы не волнуйтесь, Евгений… как вас по батюшке? Алексеевич? Соберитесь с мыслями, мы сейчас перезапишем начало. Я думаю, что в этом месте вам лучше всего сказать так: «Я. Как уроженец этих мест. Не могу равнодушно смотреть на то. Что моя родная область. Катится в пропасть. Запомнили?»

— Но она пока не катится в пропасть, — сказал Зудин, несколько задетый.

— Это неважно, вы вообще можете не особо обращать внимание на мои вопросы, я буду намеренно вас провоцировать, у меня своя задача, а у вас своя, так что говорите, что хотите. А вас что, не подготовили?

— Я готов, — с вызовом сказал Зудин, которого начинал раздражать равнодушно-менторский тон Кара-Умова, тот разговаривал с ним, как с пациентом.

— Ну тогда поехали сначала, — Кара-Умов снова уставился на Зудина немигающим взглядом и сказал: — Жень, я думаю, что мы с тобой не будем обманывать телезрителей и скажем честно, что мы — старые друзья…

Передачу записывали два с лишним часа, Зудин устал, вспотел, хотел пить и есть, был недоволен собой и Кара-Умовым, хотя где-то к середине разговора перестал реагировать на его гипнотизирующий взгляд и на камеру и отвечал более или менее внятно. В эфир дали 35 минут, но нарезано было так виртуозно, что разговор приобрел темп и даже некоторую остроту, но, как заметили многие, главным в передаче было не то, что мямлил Зудин, а те реплики, которые как бы между прочим ронял Кара-Умов. Так, о губернаторе Гаврилове маститый ведущий вскользь сказал: