Через минуту в коридоре действительно появился Вася Шкуратов — в тесном костюме-тройке, с всклокоченной головой и рыжеватой бородкой, которая ему совершенно не шла. За ним, с интересом оглядывая помещение, шел загорелый и элегантный человек в светлом летнем костюме и модных узких очках. Они проследовали в кабинет редактора, куда еще через несколько минут был подан кофе, после чего молоденькая секретарша в очень короткой юбочке бегом пробежалась по редакции и объявила, что всех, кто на месте, просят пройти к редактору, будет встреча с интересным человеком. Народ с любопытством потянулся в кабинет Шкуратова. Каково же было удивление Севы и нескольких других бывших сотрудников несуществующего «Южного комсомольца», когда они увидели вальяжно развалившегося в кресле Зудина.

— Вот, прошу! — сказал, напряженно улыбаясь, Вася. — У нас в гостях!

Молодые сотрудники и особенно сотрудницы с интересом стали разглядывать явно столичного гостя и очень удивились, когда Сева Фрязин с ним по-свойски обнялся. Постепенно все расселись, и Шкуратов завел длинный рассказ про газету, как она выходит, да какой у нее тираж, да какие отношения с властями. Потом сел на своего любимого конька и стал жаловаться на то, что из городского бюджета почти ничего не дают и приходится больше половины газеты забивать рекламой… Зудин слушал с притворным вниманием, поглядывая на сотрудников и время от времени кому-нибудь улыбаясь.

— Ну а теперь давайте попросим Евгения Алексеевича, — сказал, наконец, Шкуратов, — как вы знаете, а если кто не знает, то вот я вам рассказываю, что Евгений Алексеевич был в свое время народным депутатом России от нашей области, затем работал в аппарате правительства, а этим летом непосредственно участвовал в предвыборной кампании президента, так что рассказать есть о чем, и вопросы, я думаю, тоже возникнут. Просим!

Зудин обвел глазами аудиторию:

— Так может быть, сразу вопросы?

— Нет-нет, ты… вы нам сначала расскажите в общих чертах, — возразил Вася.

И Зудин стал рассказывать. Поначалу получалось довольно скучно и общеизвестно, но в какой-то момент он увлекся, его даже понесло, и он уже сыпал налево-направо громкими именами, слыша которые, сотрудники многозначительно переглядывались, а Вася уважительно кивал головой, как бы говоря: «Как же, как же, знаем!» Выходило из Зудинского рассказа, что он лично знаком со всеми министрами, включая силовых (на чем он почему-то особенно настаивал), вхож к самому премьеру, а про первого вице- и говорить нечего, у него с ним очень доверительные отношения, «ну просто очень доверительные», — повторил Зудин, и Вася еще уважительнее закивал головой.

— Я сейчас только из Парижа…

— А что ты там делал? — вдруг брякнул Сева Фрязин, во все время разговора сидевший, сложа руки на груди, и слушавший Зудина с иронической ухмылкой.

Зудин смешался.

— Вообще-то я отдыхал… но у меня было и поручение, — зачем-то соврал он. — От МИДа. Но об этом, по понятным причинам, я не могу распространяться.

— Конечно, конечно, — сказал Вася и с укоризной посмотрел на Фрязина.

— А к нам чего? — не унимался тот.

Зудин бросил на Севу короткий холодный взгляд, успев отметить про себя, что тот сильно сдал и выглядит почти стариком. Неужели с ним до сих пор носятся, как с несостоявшимся гением?

Но с Севой давно никто не носился. Если в «Южном комсомольце» у него был свой кабинет и по крайней мере один подчиненный ему корреспондент, то в редакции «Вечернего звона» он не имел не только подчиненных, но даже кабинета. Впрочем, здесь не было и отделов, а каждый сотрудник работал сам по себе, в свободном поиске. Поскольку никаких обязательных направлений в газете теперь не существовало, искать надо было только одно — сенсацию. На любую тему и в любом месте, что и делали сотрудники, рыская по городу, отираясь главным образом в мэрии, маленькой городской думе, состоящей всего из 25 депутатов, а также в многочисленных банках и офисах разных фирм с преимущественно непереводимыми названиями. Все городские сенсации носили, как правило, скандальный характер, и журналисты наперегонки упражнялись в пережевывании и смаковании подробностей, при этом не возбранялось копание в частной жизни известных в городе личностей и сочинение собственных версий того, что не удавалось узнать наверняка. Уже не раз на газету подавали в суд, но как только это случалось, в «Вечернем звоне» поднимали такую волну, что истцы и не рады были, что связались, в результате газета обычно выигрывала и еще срывала с несчастных приличный куш в возмещение якобы нанесенного ей морального ущерба.

Сева не получал в редакции зарплаты, а числился на гонораре, но поскольку писал он крайне редко и мало, то и платили ему тысяч по пятьдесят за материал, не больше, так что жил он все время в долг и все порывался уйти совсем, но уходить, несмотря на обилие газет, было фактически некуда — он уже перебывал почти во всех теперешних редакциях, и везде было то же самое. Он ходил на работу нерегулярно, а так, по настроению, и когда появлялся в редакции, то болтался по кабинетам, пристраиваясь за свободный в данный момент стол, чтобы просто посидеть, потрепаться, узнать последние новости, а если писал, то дома, мучительно выдавливая из себя слова и фразы и еле-еле дотягивая заметку до конца. Писать Севе было не о чем. К тому, что происходило в политической жизни Благополученска и вокруг чего кормилась целая стая молодых, но уже злоречивых журналистов, он оставался по-прежнему равнодушен и даже удивлялся той остервенелости, с которой они набрасывались на любую маломальскую новость из местных коридоров власти. Писать же про бедствующих граждан ему тем более не хотелось, да он и не умел. Правда, экстремальные ситуации, в которых он считался раньше большим специалистом, случались теперь на каждом шагу — в последнее время стали на удивление часто падать самолеты, сталкиваться поезда и разрываться трубы газопроводов, так что становилось даже уже неинтересно. Севу отталкивала необходимость искать и описывать причины того, почему вдруг стало рушиться и разваливаться все, что раньше исправно функционировало. То ли дело стихия! В ее проявлениях было что-то загадочное, неподвластное человеку, фатальное. Разбираться же в последствиях катастроф, сотворенных руками людей, Севе было скучно. Тем более не привлекали его случавшиеся так же часто взрывы в чьих-то офисах или расстрелы прямо на улице, среди бела дня иномарок с крутыми пассажирами и их телохранителями. Тут уж его отпугивала криминальная подоплека, разбираться в которой он был не мастер. К тому же молодая газетная братия все равно легко опережала его, успевая на место любого происшествия даже раньше милиции, пожарников и «скорой помощи». Тягаться с ними было бессмысленно, Сева и не пытался.

Разглядывая сейчас московского гостя, он испытывал смешанное чувство удовлетворения (в некотором смысле он мог считать Зудина своим учеником и, значит, имел повод гордиться, что ученик этот так далеко продвинулся) и неприязни — Сева видел, что тот не слишком настроен вспоминать прежние отношения, а напротив, всячески демонстрирует свое теперешнее превосходство, к тому же врет напропалую, чего Сева на дух не выносил.

— Зачем к вам? Хороший вопрос, — сказал Зудин покровительственно. — Я, собственно, ради этого и попросил Василия Михайловича о встрече.

Дальнейшее внесло в головы сотрудников «Вечернего звона» довольно большое смятение. Зудин повел речь о некоем проекте, связанном с предстоящими губернаторскими выборами (тут все очень оживились). Сначала он походил вокруг да около, порассуждал о количестве кандидатов и их шансах на победу, удивив и здесь аудиторию своей осведомленностью.

— Кстати, я вчера был у вашего губернатора, мы ведь с ним старые приятели, так что секретов друг от друга не держим, и я ему прямо сказал: его шансы минимальные, я бы на его месте просто снял свою кандидатуру или вообще не выдвигал.

— Почему это? — обиделся за Гаврилова долговязый журналист, который час назад спорил в холле.