В ожидании неизбежного я сходил к себе на базу и сообщил им, что вечернюю газетную вахту будет нести Дима. Затем пешком вернулся домой. Где пообедал плотно, четырьмя блюдами плюс десерт, но даже вкуса не ощутил. Однако упрямо наедался впрок. Ужинать вовремя сегодня явно не придется: спектакль будет длинным, три с лишним часа без антракта. Да еще раззолоченный билет очень мелким петитом по-русски и по-английски настоятельно советовал гражданам являться за час до начала. Как будто спектакль собирались играть не на основной сцене Большого театра, а… А, к примеру, на борту «Боинга-747» во время рейса. Перед которым надо пройти досмотр, предъявить визу и оформить багаж. Дичь какая-то! Я вдоль и поперек исследовал бумажку с золотым тиснением – нет ли там заодно указаний брать с собой тапки, военный билет и медицинские справки о прививках?

Похоже, Большой театр так долго вытягивал бремя главного Храма Искусств страны, что на этом поприще слегка надорвался. Нимб врос в череп, мозги немножечко слиплись, почтенный ветеран стал чудить. Окулус витэ сапиентиа, утверждали древние. Мудрость – глаз жизни. В каком именно месте вырос глаз, я боюсь вообразить. Во всяком случае сразу после ремонта в Большом возник пожилой бузотер Артем Кунадзе и, как я читал в «Листке», быстро поставил на уши то немногое, что прежде еще как-то держалось на ногах.

Сегодня нам покажут его последнее и самое масштабное творение. Господи, спаси и помилуй! Для меня сходить на классический балет – все равно что посетить зубного врача. А с чем уж тогда сравнить поход на балет авангардный? С визитом к проктологу, не иначе. В эпоху Евгения Онегина балетные тиффози получали, по крайней мере, свой обязательный минимум. Что бы ни случилось, непременно открывался занавес, выскакивала какая-нибудь Истомина на пуантах и трясла ляжками под знакомую музыку, переходящую в бурный аплодисман. В эпоху же Артема Кунадзе нам не гарантирован даже занавес. Все зыбко. Все под вопросом. Кто куда выскочит? Выскочит ли вообще? Чем затрясет? Под какую музыку? Короче, сканворд. Испытаньице же я себе выбрал, ничего не скажешь.

После обеда я отважно погрузился в быт: вынес залежавшийся со вчера мусор, пропылесосил ковровую дорожку, вытер пыль с книжных полок, перемыл гору посуды, вычистил аквариум, слазил на антресоль и заменил три перегоревшие лампочки – словом, сделал множество скучных и неприятных дел, которые теперь, на фоне будущего балета, показались мне вполне терпимыми и даже веселыми.

Повезло мне хотя бы в одном. Занятый хозяйством, я два часа не включал «Эхо столицы» и тем самым уберег себя от бессмысленных надежд на отмену спектакля. Как же, отменят его! Фортуна даром пряников не раздает. Пока я трудился по дому, прима Большого Светлана Васильчикова успела, оказывается, и поскандалить, и пообзывать режиссера всяко-разно, и с ним же помириться. Уж не знаю, как самолюбивый Артем Кунадзе все простил женщине. Или, может, не простил? Вдруг от нас скрыли правду? Может, он просто защекотал ее своими усами до полного согласия танцевать сегодня Марфу? Но, так или иначе, балет состоится в намеченное время. И мне, Виктору Ноевичу Морозову никуда не деться от этой беды…

Я приехал на станцию «Театральная» даже не за час, а за целых полтора до начала спектакля. Но все равно не оказался среди первых: грамотных нынче много развелось, мелкий шрифт на билете читать умеют. Если обычный театр начинается с вешалки, то Государственный Академический Большой Театр начался для меня с очереди, куда я угодил почти сразу, стоило выйти из метро. При Брежневе такая человеческая змея обычно вытягивалась в сторону Мавзолея. При Горбачеве – в направлении вино-водочных отделов. Теперь, значит, подумал я с удовлетворением, и балет прижился в компании Ленина, бормотухи и прочих непреходящих национальных ценностей. The Pogrom. The GULAG. The Vodka. The Balet. Да-с, тут ему, дрыгоножеству на пуантах, самое место.

Эта радостно-злобная мысль помогла мне вытерпеть тяготы и лишения очереди, даже такой психованной. Сплошь одни радостные морды. Когда идешь на заклание и мысленно настраиваешь себя на аутодафе, чертовски неприятно, что народ вокруг находится в приятном предвкушении. И прямо жаждет трех-с-половиной-часовой пытки. Спасибо еще, среди ненормальных поклонников Артема Кунадзе обнаружились и простые московские тусовщики. Из их возбужденных перешептываний я, кстати, узнал, отчего и очередь, и ажиотаж. Ну и ну! Меня угораздило попасть в тот же самый день, когда к искусству приобщаются президент Волин с генсеком ООН. И в конце пути нас встретят повышенные меры безопасности: помимо рамки металлоискателя еще и досмотр. Так вот, значит, почему ко мне песенка привязалась. Вот чего я жду. Милицейского шмона. Ура-ура. А я-то беспокоился, что хоть день проведу без любимцев Маяковского. Фиг! Малум некессариум – некессариум. Неизбежное зло неминуемо. Или, как сказал о том же мазохист Достоевский: «Смирись, гордый человек, и постарайся получить удовольствие».

Менту, проводившему досмотр, я сразу не понравился. Наше чувство было взаимным. Но я свое держал при себе, а он свое реализовал на все сто процентов. Не удовлетворясь общим металлоискателем, он проверил меня еще и своим собственным. Затем досконально изучил мой входной билет, перелистал паспорт, вывернул мне карманы, прощупал швы и обхлопал мои бока. После чего объявил:

– А зачем вы через общую дверь идете? У вас же приглашение. Вам через 16-й, директорский. Туда идите. Там и народа не так много.

– Почему же вы с самого начала не предупредили, что мне – с другого подъезда? – спросил я, еле сдерживаясь.

– А вы не спрашивали! – в ответ ухмыльнулся мент.

Очередь к 16-му была поменьше и почище, а шмон немного полюбезнее. Тамошний мент, в очках, даже чуть было не обратился ко мне на английском, но глянул на мои совдеповские ботинки и передумал.

– Вам в литерную ложу «Е», – сказал он по-русски. – Направо, затем вверх по лестнице до портрета, потом опять направо.

Взбираясь по парадной лестнице, я гадал, чей же портрет станет мне ориентиром – Чайковского, Шаляпина или, не дай бог, Артема Кунадзе? Оказалось, президента Волина в тяжелой золотой раме. Глава государства был изображен сидящим в кресле с пятнистой собакой по левую руку. По правую у него был, вероятно, ядерный чемоданчик. Однако, будучи секретным, тот остался за кадром…

Литеру «Е» на двери я нашел легко. Ложа, где мне предстояло мучиться ближайшие часы, была мелкая, душноватая и пятиместная. И все пять мест на сегодня принадлежали мне. Но что толку, раз подлокотники не убирались и нельзя лечь вдоль сидений?

До начала оставалось еще минут сорок. Коротая время, я поискал глазами царскую ложу. Не нашел. Она, вероятно, располагалась в моем же ряду, только выше или ниже. Слабая надежда, что я смогу по ходу спектакля отвлекаться на вип-гостей, таким образом, развеялась. С тоски я решил успокоить глаза буковками и открыл книжечку с либретто – их, в количестве пяти, заботливо разложили по сиденьям… Ах, досада! На месте кириллицы были иероглифы! «Вроде как вьетнамское или там корейское посольство выкупило ложу, но раздумало идти», – припомнил я слова Димы. Администрация театра оказала любезность гостям с Дальнего Востока, припася текстовку на их родном языке.

Я был обречен на балет. Ничего не оставалось, как уткнуться взглядом в сцену. Ее-то, сколько я ни пересаживался и ни вертел головой, было прекрасно видно отовсюду. С каждого из пяти мест.

У нормальных людей еда и гнев плохо сочетаются между собой: от нервов, от злости, от плохого настроения кусок не лезет в рот, а если лезет, то безо всякой радости для языка и пользы для желудка. Но я – человек особенный. Я уникум. Мне можно то, что другим смертным противопоказано. Нервотрепка лишь закаляет мои вкусовые рецепторы. Нежного угря или мидии в таких ситуациях я, конечно, переводить не стану, это слишком, но простые мясные блюда употреблю легко. Здесь, в столовой Дома Правительства на Краснопресненской, можно недорого взять прекрасный венский шницель. Хороши также бифштексы с кровью. Но, в принципе, годятся и самые тривиальные блинчики с мясом и тушеным луком. Чуть поджаренные, как у меня сейчас. Надо выбрать себе из большой миски две-три штуки, добавить к ним чуть-чуть зелени и есть их очень медленно, представляя, как остальные экземпляры ты поливаешь кетчупом или соусом, посыпаешь черным или красным молотым перцем, намазываешь аджикой или горчицей, вдумчиво перемешиваешь – и вываливаешь на голову идиота, по чьей вине наш треугольник сегодня собирается вне графика.