Последняя часть «Процесса и реальности», озаглавленная
«Окончательная интерпретация», состоит из двух глав. Первая
называется «Идеальные противоположности» (в ней, к примеру,
рассматривается проблема «Постоянство и изменение» — широко
известная проблема философии Платона, с которой мы имели дело в
главе 4 под названием «Изменение и покой»). Вторая глава называется
«Бог и мир». Я приведу цитаты из второй главы. Интересующий нас
фрагмент предваряют два рассуждения: «Окончательный итог может быть
выражен только посредством ряда антитез, явная внутренняя
противоречивость которых обусловлена отрицанием различных
экзистенциальных категорий. В каждой антитезе имеет место сдвиг
смысла, который превращает противоположность в противоречие». Таково
введение. Оно подготавливает нас к восприятию «явного противоречия»
и говорит о том, что это противоречие «обусловлено» неким
отрицанием. Это, кажется, должно означать, что уклоняясь от такого
отрицания, мы можем избежать противоречия. Однако, каким образом
следует достигать этого или, конкретнее, что имел в виду автор, нам
не говорят. Теперь я приведу первые две «антитезы» или два «явных
противоречия» из числа тех, о которых было объявлено. Они также
сформулированы без намека на аргументацию: «Сказать, что Бог
неизменен, а мир изменчив, так же справедливо, как и то, что мир
неизменен, а Бог изменчив. Сказать, что Бог един, а мир
многообразен, так же справедливо, как и то, что мир един, а Бог
многообразен»24.40. Этот
отзвук греческих философских сказок я намерен подвергнуть сейчас
критике.
Действительно, мы можем принять без доказательств, что одно столь же
«справедливо», как и другое. Однако нам было обещано «явное
внутреннее противоречие», но, на мой взгляд, тут нет и видимости
противоречия. Самопротиворечивым является, к примеру, утверждение:
«Платон счастлив, и Платон несчастлив», а также все остальные
утверждения такой же «логической формы» (скажем, все утверждения,
полученные из сформулированного утверждения путем замены имени
собственного «Платон», а также слова «счастлив», обозначающего
свойство, на другие имена и слова, обозначающие свойства вещей). А
вот утверждение, явно не являющееся противоречием: «Платон счастлив
сегодня, и Платон несчастлив сегодня» (в самом деле, поскольку
Платон давно умер, то первое столь же «истинно», как и
второе). Соответственно, ни одно выражение такой же или подобной
формы не может быть названо самопротиворечивым, даже если оно и
является ложным. Я остановился на этом только для того, чтобы
объяснить мое недоумение по поводу уайтхедовского чисто логического
аспекта «явного внутреннего противоречия», или «очевидной
самопротиворечивочти».
Вынужден сказать, что я испытывал подобное недоумение на протяжении
чтения всей книги А. Уайтхеда «Процесс и реальность». Я
просто-напросто не понимал, что ее автор желает сообщить. Весьма
возможно, виноват в этом не он, а я. Я не принадлежу к числу
избранных и, боюсь, в таком положении находятся многие. По этой
причине я заявляю, что метод, принятый в книге, является
иррациональным. Он разделяет людей на две категории: небольшое число
избранных и большое — погибших. Однако и будучи погибшим, я могу
сказать только то, что вижу: современное неогегельянство, по
образному описанию Канта, не выглядит старым лоскутным одеялом с
несколькими новыми заплатами. Скорее оно теперь похоже на связку
старых заплат, выдранных из этого одеяла.
Впрочем, я оставляю на усмотрение того, кто тщательно изучил книгу
А. Уайтхеда «Процесс и реальность», решать, выдерживает ли она
«подлинную проверку», обнаруживает ли «прогресс» в сравнении с
другими метафизическими системами, застойное состояние которых
вызвало в свое время нарекания Канта. Конечно, он сможет это сделать
только в том случае, если найдется критерий, с помощью которого
можно было бы оценить такой прогресс. Я оставляю этому же знатоку
судить также об уместности того, что я заключаю свои критические
заметки по философии А. Уайтхеда цитированием еще одного рассуждения
Канта по поводу метафизики24.41: «Что касается высказанного мной мнения о
значении метафизики вообще, то хотя, быть может, то или иное
выражение и было мной выбрано недостаточно осторожно и точно, однако
я вовсе не скрываю, что смотрю с отвращением, более того, с какой-то
ненавистью на напыщенную претенциозность целых томов, наполненных
такими воззрениями, какие в ходу в настоящее время. При этом я
убежден, что избранный в них путь является совершенно превратным,
что модные методы [метафизики] должны до бесконечности умножать
заблуждения и ошибки и что полное искоренение всех этих воображаемых
знаний не может быть в такой же степени вредным, как сама эта мнимая
наука с ее столь отвратительной плодовитостью».
Второй пример современного иррационализма, который я намерен
обсудить, представляет собой книга А. Тойнби «Исследование истории»
(«A Study of History»). Прежде всего я хочу пояснить, почему я
обратился к этой весьма замечательной и интересной книге. Я выбрал
ее в силу ее превосходства над всеми другими известными мне
произведениями, созданными в духе иррационализма и историцизма. Я не
компетентен оценивать заслуги Тойнби как историка. Однако в отличие
от других современных историцистов и философов
иррационалистического направления, он много говорит такого, что
возбуждает мысль, бросает ей вызов. По крайней мере я нахожу его
таким, и я обязан ему многими ценными идеями. Я не вменяю ему в вину
иррационализм в сфере его специальных исторических исследований,
поскольку там, где речь идет о сравнении свидетельств за или против
исторической интерпретации, он решительно применяет несомненно
рациональный в основе метод аргументации. Я имею в виду, например,
его сравнительное исследование аутентичности Евангелий как
исторических документов24.42. Хотя я и не могу оценить приведенные Тойнби
свидетельства по этому поводу, рациональность используемого им
метода — вне сомнений, и это тем более изумительно, что общие
симпатии Тойнби к христианской ортодоксии должны были затруднить ему
защиту взглядов, мягко говоря не ортодоксальных24.43. Я также согласен с
большинством политических взглядов, представленных в его книге, и
более всего с его критикой современного национализма, а также
трибализма и «архаизма», то есть связанных с национализмом
реакционных культурных тенденций.
Причиной, по которой, вопреки всему сказанному, я избрал
монументальный историцистский труд Тойнби для того, чтобы предъявить
ему обвинение в иррационализме, является то, что мы вполне сможем
оценить эффективность иррационалистического яда лишь тогда, когда
увидим, как он сказывается даже на работе, обладающей такими
достоинствами.